Высшая мера

–  Даже так?
– От удивления Кандауров откинулся на спинку стула.

–  И еще мне не нравится, когда некоторые гости пускают мне дым в лицо.

–  Это я, что ли?

–  И еще мне не нравится, когда по коридорам моей конторы приблатненные личности шастают без дела.

–  И опять я?

–  Чего по банку шатаешься?

–  А почему бы нет?

–  Клиентов распугиваешь. И наши с тобой доходы от этого могут слегка уменьшиться.

–  Я в тебя верю, Володя.
– Кандауров поспешно загасил сигарету в пепельнице.
– Ты этого не допустишь.

–  Костя, - примирительно сказал Апыхтин, - ты ведь все получаешь, о чем мы договорились?

–  Не мешало бы добавить, Володя!

–  Об этом мы поговорим, когда закончится финансовый год. Как и договаривались. И мой тебе совет… Если хочешь, назови это просьбой… Не светись без толку. И меня не засвечивай. Плохо это, Костя. Неграмотно.

–  Признаю, начальник. Виноват.
– Кандауров склонил голову и прижал ладонь к груди.
– Исправлюсь. Только это, Володя… Не надо со мной так круто, я такой невыдержанный, такой психованный… Соображать начинаю на следующий день после того, как что-то натворю… Я это… Как там у вас, у порядочных, называется… Ранимый. Раны в душе остаются. В непогоду болят, напоминают о себе… Болять мои раны, болять мои раны, болять мои раны глыбоко, - пропел Кандауров.
– Знаешь такую песню?

–  Выпьешь?
– спросил Апыхтин.

–  Володя… Ты обалденный человек. Я тебя люблю.

–  Я тоже, Костя, люблю тебя, - усмехнулся Апыхтин и, достав из стола початую бутылку коньяка, два стакана, тут же наполнил их до половины. После этого вынул конфетку, разломил пополам.
– За любовь!
– сказал он, поднимая свой стакан.

–  И за верность, - многозначительно добавил Кандауров, прищурившись.
– Любовь без верности немного стоит.

–  Как и верность без любви… - Апыхтин выпил до дна, сунул в рот половинку конфетки и спрятал бутылку в стол.
– Будь здоров, Костя. Телефоны знаешь, звони.

Такой вот разговор состоялся у Апыхтина с Кандауровым некоторое время назад, и с тех пор в их отношениях наступила мирная пауза: Кандауров вел себя предупредительно, в банке не появлялся, без надобности не звонил, и даже машину его уже не замечали на ближайших улицах.

Но продолжение у этого разговора все-таки было - примерно через неделю Кандауров позвонил Апыхтину домой, причем в довольно-таки необычное время, поздним вечером позвонил, в двенадцатом часу.

–  Володя, у тебя есть враги?
– спросил Кандауров без обычных многословных приветствий.

–  Нет, только друзья, - ответил Апыхтин не задумываясь.
– И ты, Костя, первый из них.

–  У тебя есть враги, Володя.

–  Кто же это, поделись!
– шутя воскликнул Апыхтин, полагая, что Кандауров после этих слов начнет намекать на прибавку к жалованью.

–  Не знаю, Володя. Но твой веселый тон говорит о том, что и ты не знаешь. Но они есть, Володя. И это серьезные ребята. Слушок такой прошёл по нашим уголовным коридорам. Мне бы не хотелось, чтобы с тобой случилось что-нибудь неприятное. Береги себя, Володя.

–  И ты не можешь мне в этом помочь?

–  Вот помогаю. Как могу. Знаешь, странная такая, неуловимая информация… Не то что-то есть, не то нет… Но мой нюх, зэковский, лагерный, называй его как хочешь… Он редко меня подводит.

–  Но все-таки подводит?

–  Не надо на это надеяться… Знаешь, почему я к тебе проникся? Нет, не из-за денег, которые ты мне время от времени даешь… Неделю назад я понял, что ты ничего так мужичок, ничего… Сначала выволочку сделал, потом коньяком угостил. Если бы ты только мне налил, я бы его тебе в лицо выплеснул. Но ты все правильно сделал… И я понял - наш человек. У тебя двери в квартире стальные?

–  Стальные.

–  Это хорошо.
– Голос Кандаурова сделался каким-то усталым.

– А этаж какой?

–  Седьмой.

–  Над тобой есть этажи?

–  Еще пять.

–  Это хорошо, - повторил Кандауров.
– Спокойной ночи, Володя, извини за поздний звонок.

И этот вот разговор припомнился Апыхтину, когда утром, в запахнутом халате на голое тело, он сидел в кресле и разговаривал со своим заместителем. Будь Апыхтин опытнее в уголовных делах, пообщайся он побольше с авторитетами, то, возможно, иначе отнесся бы к ночному предупреждению Кандаурова. Он мог бы насторожиться, будь у него жизнь другой, не столь удачливой. Но везло ему, во всем везло. И банк работал, наполнялся деньгами, а сколько их сгорело, этих банков, сколько сгинуло вместе со своими председателями и заместителями! И женщина, в которую влюбился, стала его женой, и сын родился, именно сын, а не дочь - ему хотелось, чтобы Апыхтины продолжали свое победное шествие по земле. И со здоровьем у него все было в порядке, из всех лекарств он знал только анальгин да аспирин.

Нельзя сказать, что Апыхтин полностью пренебрег словами Кандаурова, вовсе нет. Он вызвал к себе начальника охраны банка, бывшего милицейского майора Пакина, и строго поговорил с ним - тот немедленно дал нагоняй автоматчикам у входа и на этажах. Предупредил Катю, чтобы без телохранителя из дома не выходила и чтобы Вовку куда попало не отпускала. На всякий случай своему водителю выхлопотал пистолет Макарова и положил в бардачок «мерседеса».

В половине десятого утра снизу, из «мерседеса», позвонил водитель. Апыхтин к тому времени уже был готов - в костюме, белой рубашке, при галстуке, с тонким чемоданчиком. Катя проводила его до дверей, Апыхтин обнял ее, всерьез обнял. И поцеловал тоже всерьез.

–  Слушай, Апыхтин!
– воскликнула Катя, отстраняясь.
– Я чувствую, что ты не хочешь идти сегодня на работу.

–  А как ты догадалась?
– Апыхтин еще не потерял способность краснеть, но в полумраке не было заметно его пылающих щек.

–  Я бы сказала, но мне неловко… По-моему, ты готов немедленно вернуться в спальню, а?

–  Как ты права, как права… - Апыхтин виновато склонил голову.

–  Ничего, скоро Кипр, - усмехнулась Катя.
– Наверстаем.

–  Одна надежда на Кипр… - И Апыхтин вышел на площадку.

Чуть помедлив, Катя дождалась, когда он обернется, подмигнула, махнула прощально рукой и лишь после этого закрыла дверь. Стальную, бронированную дверь, которую Апыхтин неохотно, но поставил полгода назад - его заместители установили себе такие двери еще раньше.

Свежевымытый «мерседес» цвета мокрого асфальта стоял, посверкивая на солнце еще не высохшими каплями влаги. Затемненные стекла были протерты, хромированные накладки сияли празднично и почти торжественно. Распахнув дверцу, Апыхтин упал на мягкое сиденье рядом с водителем и, откинувшись на спинку, закрыл глаза.

–  Привет, Гена, - сказал он, улыбаясь в бороду - он до сих пор ощущал на губах Катин поцелуй.
– Что хорошего в большой жизни?

–  Здравствуйте, Владимир Николаевич… А новости… На Филиппинах вулкан ожил, огнем дышит… В Колумбии землетрясение… На Камчатке пожары.
– Последние слова водитель произнес, уже влившись в поток машин на залитой солнцем улице.

–  Ну ты даешь, Гена! Никогда от тебя не услышишь ничего радостного. Где ты набираешься этих катастрофических новостей?

–  Места надо знать, Владимир Николаевич.
– Гена искоса глянул на Апыхтина, усмехнулся.
– А что нового на финансовом фронте? От рублей не пора избавляться?