Высшая мера

Апыхтин не ответил - в кабинет вошла Алла Петровна и внесла на подносе две чашечки растворимого кофе, лимонные кружочки, посыпанные сахаром, коньяк. По острому взгляду, который поэт бросил на бутылку, Апыхтин понял, что тот оценил и качество коньяка, и то, что бутылка открыта всего минуту назад, и то, что тонкие стаканы на подносе достаточно емкие, в них наверняка войдет граммов по сто пятьдесят. Еще не выпив ни глотка, не вдохнув запаха коньяка, Чувьюров вроде как слегка захмелел.

–  Представляете, две книги были набраны в Москве, в разных издательствах! Две книги! Итог жизни! И оба набора рассыпали. Невыгодно, говорят. Пишите, говорят, детективы!

–  Значит, надо писать детективы!

– подхватил Апыхтин, щедро наливая коньяк в стаканы. Знал искуситель, твердо знал, что и об этом сложатся легенды, и о глотке коньяка будут стихи в его честь.

–  Детективы - особая статья, - печально заметил поэт, поднимая свой стакан.
– Изобретательный ум, взгляд на жизнь… Как бы это выразиться…

–  Не столь трепетный?
– уважительно спросил Апыхтин, и это был его первый выпад, неосторожный, незапланированный.
– Выпьем, - сказал он, уходя в тень, не настаивая на своем вопросе, а даже как бы о нем и позабыв.

Поэт выпил до дна, замер на какое-то время, прислушался к себе и, словно убедившись, что все получилось так, как и задумывалось, с облегчением поставил стакан на столик.

–  Да, можно и так сказать, - проговорил он уже твердо, даже с некоторым вызовом, видимо, коньяк придал ему уверенности в том, что живет он достойно и по совести.
– Не столь трепетный. Это вы правильно изволили заметить.
– В его словах зазвучали нотки горделивой церемонности.

–  Итак - деньги?
– Апыхтин безжалостно оборвал поэта, уже готового излиться чувствами, мыслями, а то и стихами.

–  Да, Владимир Николаевич, да… С сожалением приходится признать, что мы пришли к тому времени, когда все упирается в деньги.

–  Для этого не надо было никуда идти, - жестко заметил Апыхтин - поэт ему надоел, а кроме того, легкий, почти неуловимый выпад Чувьюрова почему-то его задел, он почувствовал, что старикашка, сидящий перед ним, бывает другим - горделивым, обидчивым, под хмельком даже готовым оскорбить человека, который отнесется к нему недостаточно уважительно.
– Для этого не надо было никуда идти, - повторил Апыхтин.
– Всегда и все рано или поздно упиралось в деньги. Разве вы этого не знали раньше?

–  Как-то о другом были мысли, - ответил поэт, и эти слова тоже не понравились Апыхтину - в них прозвучала почти неуловимая нотка превосходства. Дескать, вы о деньгах, а мы внизу-то о духовном помышляем, может быть, даже о возвышенном.

–  Главное, чтобы были мысли-то!
– рассмеялся Апыхтин, осаживая поэта.
– О чем пишете, Серафим Иванович?

–  Как вам сказать… - Коньяк разбирал старикашку все сильнее, и теперь у него уже пошли жесты - этак раздумчиво он раскрыл мятую, как у обезьянки, ладошку и отвел ее в сторону.
– Знаете ли, поэтическое восприятие жизни, художественное осмысление происходящего, объяснение в любви к этому прекрасному миру… - Поэт развел в стороны обе ладошки, как бы показывая Апыхтину тот мир, о котором он пишет с любовью, может быть, даже с восторгом, мир, ему, банкиру, недоступный.

–  Это здорово!
– искренне воскликнул Апыхтин.
– Президента в стихах не материте?

–  Упаси боже!
– в ужасе отшатнулся Чувьюров на спинку кресла.

–  Коммунистов к власти не призываете?

–  А что их призывать… Они себя показали, - ушел от ответа Чувьюров, ловко ушел, не смог не отметить Апыхтин. Но хватку не ослабил и задал уточняющий вопрос:

–  Значит, не призываете?

–  Нет, - твердо ответил поэт.
– И могу ответственно повторить - нет!

– При последнем слове он осторожно покосился на свой целлофановый пакет, как понял Апыхтин, собираясь в удобный момент изъять те стихи, в которых он благосклонно пишет о прежних временах. А как он может о них писать неблагосклонно, если у него семь книг вышло в Москве, если его в Союз писателей приняли, если ему наверняка квартиру дали, в делегации разные включали - в Болгарию, Румынию, может быть, даже Корею…

–  Отлично!
– одобрил Апыхтин и положил большую свою, красивую, ухоженную руку банкира на целлофановый пакет.
– Поможем. Стихи оставляйте. Хочу с ними ознакомиться.

–  Может быть, я их еще раз просмотрю, отберу наиболее удачные, сильные… - неуверенно заговорил поэт, придерживая пакет.

–  Нет!
– твердо сказал Апыхтин и с силой выдернул пакет из-под ладошки поэта.
– Я сам отберу, если в этом будет надобность. Повторяю, банк готов помочь издать книгу. Но мы надеемся, что и с вашей стороны к «Фениксу» будет отношение уважительное и доброжелательное.

–  Господи!
– простонал старикашка, прижав ладошки к груди.
– Да я… Вы меня еще не знаете…

–  Организуем презентацию вашей книги на радио, телевидении, в газетах… И надеемся, что каждый раз вы будете находить в себе несколько трепетных слов о банке «Феникс»!
– Апыхтин говорил жестко и холодно, чувствуя, что, если он вернется к прежнему тону, старикашка просто разрыдается.

–  Господи, - опять простонал Чувьюров, - да я…

–  Сделаем!
– сказал Апыхтин, стараясь не видеть взгляда старикашки, устремленного на бутылку коньяка. Тот не возражал бы повторить, ох, не возражал бы, но у Апыхтина еще весь день был впереди, и он не мог себе позволить расслабиться с самого утра.

–  Вы даже не спрашиваете, сколько это будет стоить…

–  Для настоящей поэзии, для литературы, искусства у банка «Феникс» всегда найдутся деньги!
– веско сказал Апыхтин и встал во весь свой немалый рост, возвышаясь над вскочившим следом поэтом своей массой, бородой, голосом.
– Столько найдется, сколько нужно.

–  Боже!

–  Встречаемся через месяц. Я уезжаю в отпуск, приходите в сентябре, и мы решим все технические вопросы.

–  Я могу переговорить с типографией, с художником?

–  Можете. Дешевенькую поделку выпускать не будем. Книга должна выглядеть достойно, ее выход прозвучит в культурной жизни города, станет событием!
– Апыхтина понесло, но он и не сдерживал себя, поскольку говорил искренне.

–  Может быть, я добавлю немного стихов, - предложил поэт.
– Уж если вы говорите, что книга может быть событием…

–  Все технические вопросы в сентябре.
– Апыхтин взял поэта под локоть и с чрезвычайной уважительностью повел к двери.
– До скорой встречи, Серафим Иванович! Жду вас!
– Апыхтин напоследок еще успел шаловливо погрозить поэту пальцем, дескать, не подведи! И тут же, плотно закрыв за ним дверь, вернулся к столу, где уже звонил телефон.

Вот и все.

На этом счастливая жизнь преуспевающего красавца банкира Владимира Николаевича Апыхтина, можно сказать, и закончилась. Началась другая - пьяная, полная лишений, смертельного риска и крови. Да, всего этого выпало на его долю более чем достаточно.

Так бывает, происходит какое-то событие, неожиданная встреча, да что там встреча - слово, взгляд, жест могут настолько все перемешать и испоганить, что невольно начинаешь делить свою жизнь на ту, которая была до, и ту, которая началась после.