Высшая мера

–  Долларами расплатился?

–  И рублями, и долларами.

–  Деньги новые?

–  В казенной упаковке.

–  Доллары тоже в упаковке?

–  Да, все деньги были новые. Одна серия, номера подряд. Как из банка.

–  Это я уже понял, - проговорил Апыхтин скорее для себя.
– Теперь вот еще что… Как вам удалось пройти в квартиру?

–  Женщина одна помогла… Сказала, что телеграмму принесла. И баба, дура, открыла.

–  Ты кого убивал?

–  Не надо об этом… Тебя интересовал заказчик, я о нем рассказал, что знал.

–  Кого убивал?

–  Слушай, отвали… Об этом не говорят.

–  Кого убивал?

–  Ладно, пусть по-твоему… Пацана.

–  Сопротивлялся?

–  Да, он сразу все понял. Баба позже сообразила, но до нее тоже дошло… Чуть позже.

–  Что-то предлагала? Просила?

–  Не успела. Я обхватил ее сзади за горло и вот той штуковиной, которая у тебя в сумке… И отбросил подальше, чтобы не испачкаться.

–  Не испачкался?

–  Да ладно тебе.

–  Ты же говорил, что пацана убил, а не бабу.

–  Пацан дергался, сопротивлялся… Я его той самой книгой по голове… Он затих. Остальное братишка доделал.

–  Чем?

–  Не знаю.

–  Чем?
– негромко, все с тем же выражением повторил Апыхтин.

–  У него другой инструмент… Штырь какой-то. Ну так что, отпускаешь?

–  Нет, - сказал Апыхтин.

–  Ты же обещал!

–  Я врал.

–  Ни фига себе…

–  Значит, вот что я тебе скажу… Вы с братишкой убили мою жену и моего сына. Понял? Вы убили мою жену и моего сына. Такие дела, старичок.
– Апыхтин вздохнул, оглянулся по сторонам.
– Такие дела.

–  Кончать будешь?

–  Надо, старик.

–  Ты же обещал…

–  Говорю же - врал. А что посоветуешь? Как мне дальше жить?

–  Откуплюсь. Бери все, что у меня есть. Хочешь?

–  А что у тебя есть?

–  Пятьдесят тысяч.

–  Здесь, в доме?

–  Да.

–  Сгорят вместе с тобой.

–  Слушай, договоримся! Бери все деньги и уходи. Наутро я исчезаю из города… Навсегда. Ты никогда меня не увидишь и ничего обо мне не услышишь.

–  А браток?

–  И о нем ничего не услышишь. Пятьдесят тысяч неплохие деньги, бери их, а?

Апыхтин поднялся в раздумье, подошел к газовой трубе, повернул ручной краник и, убедившись, что газ идет хорошо, с сильным шипением, снова закрыл. Вынул из сумки еще две свечи, расставил их в разных концах комнаты. Медленно, вроде в раздумье - брать деньги или не брать деньги, - зажег все три свечи. Все делал надежно, чтобы не произошло никаких случайностей. Действительно - вдруг одна свеча погаснет по каким-то необъяснимым причинам, вдруг две погаснут, зато третья воспламенит скопившийся газ.

–  Ну?!
– истерично закричал Вахромеев.
– Берешь деньги?

–  Подумать надо, старик, надо хорошо подумать.
– Апыхтин подошел к окну. Увидев, что один шпингалет не закрыт, он с силой вогнал его в гнездо и повернул в сторону - опять же, чтобы избежать случайностей. Теперь маленькая щель между рамой и окном исчезла. Так же, не торопясь, он осмотрел второе окно и тоже закрыл на оба шпингалета.
– Чтобы газ не уходил, - пояснил он Вахромееву.
– Если газ будет уходить, то взрыва может и не произойти.

–  Не веришь, что у меня есть деньги?

–  Не верю.

–  Отстегни, я сам принесу.

–  Обманешь.
– Сняв крышку с банки, Апыхтин зачем-то понюхал бензин. И отвечал он, и задавал вопросы с таким выражением, будто для него уже не имело ровно никакого значения - ответит ли пленник, не ответит, действительно ли здесь у него деньги или же спрятаны где-то в недоступном месте, сколько денег, отдаст ли, не отдаст…

И Вахромеев это понял.

Ему была знакома такая вроде бы скука, вроде бы подневольность, с которой Апыхтин занимался несложными, будничными делами - возился с банкой, устанавливал свечи, свинчивал гайку с газовой трубы и при этом еще находил в себе силы произносить какие-то слова. Понял Вахромеев и ужаснулся своему пониманию - для Апыхтина все было решено, и не сейчас, давно, еще когда вошел он в свою квартиру, залитую кровью близких людей.

Апыхтин взял банку, подошел к Вахромееву и принялся тоненькой струйкой поливать голову, чтобы волосы хорошо пропитались бензином, чтобы вспыхнули сразу и хорошим таким, сильным пламенем. За шиворот налил, чтобы одежда горела без тления, чтобы огонь прямо гудел на Вахромееве, пожирая небогатую одежонку, небольшое тельце.

–  Понимаешь, старичок, - говорил Апыхтин отстранение, будто и не его это были мысли и желание сжечь Вахромеева принадлежало не ему вовсе, а подчинялся он законам - давним, суровым и непоколебимым.
– Понимаешь, старичок, я хочу выиграть немного времени, чтобы эксперты, разбирая твои головешки вонючие, не знали даже, мужик это был или баба… Ты с бабами круто поступал, вот менты и подумают, что, наверное, еще одну порешил с помощью огня. Проволока на твоих ногах останется, понимаешь? И на руках останется, а рост у тебя не мужской, бабий рост. Кому принадлежит дом, они быстро установят. Им и в голову не придет, что кости с кусками обгорелого мяса - это ты и есть! Представляешь, сколько будет хохота, когда все обнаружится?

Апыхтин выплеснул остатки бензина на голову Вахромеева и отставил банку в угол.

–  Слушай, - прохрипел Вахромеев.
– Слушай…

–  Минут за пять здесь газу наберется столько, что он наверняка взорвется. Как ты думаешь?
– В движениях Апыхтина, в его голосе появилась какая-то замедленность, но Вахромеев знал и это состояние. Это было вовсе не сомнение или колебание, вовсе нет, это было прощание с ним, с Вахромеевым.

–  Слушай, - повторил он, - третья доска от входа поднимается… Там деньги… Забирай и уходи.

–  А ты выживешь?

–  Выживу. Хотя от этого бензина дышать уже нечем.

–  И меня не тронешь?

–  Не трону.

–  Верю.
– Апыхтин взял разводной ключ, подошел к двери и убедился, что третья доска от входа действительно приколочена недавно - и выступает на два-три миллиметра, и стоит как-то наискосок, и под плинтусом щель… Видимо, действительно доску эту поднимали время от времени. Апыхтин подцепил ее ключом и вывернул - она была прихвачена двумя небольшими гвоздями. Под доской оказался тайничок - вырытая в земле ямка.

Сдвинув слой земли в сторону, Апыхтин увидел целлофановый пакет. Не торопясь вынул его из ямки, отряхнул, чтобы осыпалась земля, заглянул внутрь. Там лежал сверток из плотной оберточной бумаги. Надорвав его, убедился - внутри доллары, плотными новыми пачками. И даже перетянуты фирменными бумажными полосками. Знал он эти полоски, узоры на них знал.

–  Это все, что осталось от Кати и Вовки, - пробормотал он.

–  Ну? Убедился? Настоящие деньги?

–  Вроде, - равнодушно сказал Апыхтин и опустил сверток в сумку, бросив сверху разводной ключ из прекрасной шведской стали. Оглянулся - не забыл ли чего такого, что не сможет сгореть. Нет, ничего не забыл. На столе осталась клейкая лента, но она ему еще пригодится.