Высшая мера

— Да вот жду сюда, — небрежно сказал Мамонов.

Карачаев мягко, как подброшенный пружиной, вскочил:

— Зачем сразу не сказал? Нико! Леля! Нико!..

— Да погоди…

Круглый и легкий в движениях Карачаев метался по лестнице и кричал в темноту подвала:

— Приготовить вторую саклю! Вызвать из “Каво коказьен” зурнача Дато!.. — вдруг как в танце, на одних

носках, повернулся к Мамонову. — Зачем меня обижаешь, зачем себя обижаешь? Хорошего гостя привел —

тебе хорошо, мне хорошо. Процент со счета получишь. Ты гордый — зачем гордый?.. Нико! Леля!..

— Не надо, ничего не надо, — отмахнулся Мамонов. — Мы на минуту…

— Воля гостя — закон. Не надо, не надо! — обиженно сказал Карачаев.

Сверху по ступенькам вдруг скатился Печерский. “Гукасов, Гукасов…” и Карачаев опять сорвался и

кинулся в подвал задыхаясь и жалуясь:

— Зачем раньше не сказал — внизу встретить надо. Чудак-человек, дела не знает. Леля, Нико —

разбойнико!

— Ну-с, Михаил Николаевич, — с расстановкой и слегка волнуясь сказал Мамонов. — Посмотрим как

вы…

Он посмотрел на Печерского прищурив глаза и оттопырив губу. Тот стоял заложив руки за спину и

расставив ноги.

— Поменьше разговоров, — продолжал Мамонов. — Предоставьте все мне. Понимаете?

— Понимаю.

По лестнице, шурша чувяками, катился Карачаев. Белые широкие рукава черкески метались в воздухе и

два кинжала бряцали и гремели как в танце. Потом показались носы лакированных туфель, брюки в полоску

мельчайшим зигзагом и облегающий плотную фигуру синий пиджак. Это спускался Язон Богданович Гукасов

— величественный, седеющий брюнет. Гремя стеклянными бусами, бежала Леля в костюме одалиски и

монументальный Нико в алой черкеске и бурке остановился на площадке лестницы, подпирая папахой свод.

— Чем прикажете потчевать, гости дорогие, — пришепетывая залепетала Леля, — для начала закуски,

икорки, балычка, лососинки, из горячего — зубрик…

— Из восточной кухни — шашлык карский, крымский, гусарский, натуральный, чохохбили, осетрина на

вертеле… — рокочущим басом вторил Карачаев.

— Кофе по-турецки, — категорически сказал Гукасов и снял шляпу. — А вы — господа?

— Разумеется, чтобы не засиживаться.

— Воля гостя — закон, — с трудом и скорбью выговорил Карачаев. Гукасов сел на тахту и снял перчатки.

Мамонов вопросительно посмотрел на Лелю и она исчезла, гремя бусами и шурша желтыми, в изумрудных

разводах, шальварами.

— Я нарочно настаивал на встрече в нейтральном месте, — веско сказал Мамонов, — в нашем деле

нужна конспирация. Приходится кой-чему учиться у левых. Не правда ли, Язон Богданович?

— Минуточку, — вдруг залепетала из-за драпировок Леля. — Минуточку, какие ликеры — Шартрез, вер-

ла-Тарагонь, Гранд-Марнье, Мандаринет?

— Безразлично, не пью. Мадам или мадемуазель?

Бусы загремели и затихли.

— На чем мы остановились, генерал? — спросил Гукасов.

— Прежде всего разрешите вам представить…

Печерский подошел. До сих пор он стоял в стороне, внимательно рассматривая оружие и ковры.

— Если не ошибаюсь, это и есть…

Мамонов кивнул головой и откашлялся.

— Садитесь, Михаил Николаевич. Буду краток, — заговорил он негромко и быстро. — Для того, чтобы

победить врага, надо его изучить, говорим мы, стратеги. Мы учимся, понемногу учимся, мы учимся хотя бы у

наших врагов. Точный анализ положения по ту сторону красного рубежа убедил нас в том, что общее

недовольство населения, плюс осложнения во внешней и внутренней политике, плюс хозяйственные

затруднения подготовили почву для возобновления активной борьбы на территории бывшей империи. В самом

деле, анализируя настроения классов, в первую очередь интеллигенции, затем крестьянства, мы должны

всемерно использовать интеллигенцию (Слушайте, Михаил Николаевич), буду краток. Невыносимый гнет плюс

узкая нетерпимость большевиков сорвали намечавшийся было Бургфрид — гражданский мир между властью и

интеллигенцией. И вам вот куда в первую очередь, Михаил Николаевич, надлежит обратить взор, отнюдь не

отпугивая высокомерием и белой непримиримостью и прямолинейностью. Буду краток, — продолжал он,

оглянувшись на Гукасова. — Крестьянство! Здесь, надо сказать прямо, туман рассеялся, гипноз не действует,

крестьянство буквально тяготится данной ему землей. Я имел случай убедиться в чувствах моих крестьян,

крестьян моей подмосковной. Эти наивные письма, приглашающие меня вернуться, трогают до слез. Симпатии

населения теперь безусловно на нашей стороне. Буду краток. Пока я отделываюсь общими фразами, но

существуют правила конспирации обязательные для всех. Мы учимся, понемногу учимся, но не будет

нескромностью если я скажу, что у нас есть кадры по ту сторону красного рубежа, есть мужественные люди на

которых можно опереться. В частности, например, человек, которого я назову “Серый”. Мужественный,

самоотверженный, полный сил и веры в победу единомышленник, наконец, у нас есть сильный союзник. Назову

его… “Станислав”…

— Простите, — вдруг перебил Гукасов, — вы поймете, множество дел. Сегодня я обедаю в Сен Жермен у

господина министра, вечером клуб, общественные дела… Никакой личной жизни…

— Мы полагаем, что настало время для активного, боевого выступления, — упавшим голосом сказал

Мамонов.

— Его императорское высочество лестно отозвался о вас, генерал…

Мамонов оживился и положил руку на плечо Печерского.

— Михаил Николаевич, человек, о котором я вам уже докладывал…

— Что касается вас, молодой человек, — торопливо перебил Гукасов, — дай вам бог. Дело опасное, но

благородное. Кто не рискует — не выигрывает, как говорят французы. Надо действовать, надо показать, как