Вызов

Сквозь мой позвоночник словно пропустили разряд тока, который, ударив куда-то в район копчика, простo превратил ноги в кусок мяса без костей. Сладкий пульсирующий спазм прострелил грудь, и дыхание непроизвольно вырвалось из горла с тихим свистящим звуком:

— Что ты делаешь?

— А на что это похоже? — прижимаясь губами к моей макушке, прошептал в неё он.

Я промолчала, потому что говорить стало совершенно невозможно из-за взбесившегося сердца, что колотилось с сумасшедшей частотой и пыталось выпрыгнуть через горло.

— Чем еще муж и жена могут заниматься в темноте?

Я не видела, но чувствовала как прикосновение тронувшую губы Харда улыбку. Она слышалась в его голосе. Разливалась в воздухе дурманом. Туманила рассудок и заставляла думать о чём-то совершенно неприличном. О том, как невыносимо приятно было бы почувствовать её на своём лице вместе с жарким шёпотом, ласкающим мои веки, лоб и щёки.

Я замерла и почти не дышала, едва тепло его дыхания согрело волнующей лаской изгиб моего плеча. И когда сильные руки резко развернули меня, удерживая так, что сразу становилось понятно — уже не отпустят, я медленно подняла голову, всматриваясь в oсвещённое серебристым светом лицо мужчины.

Сквoзь тёмные омуты глаз на меня смотрел тот, кто одним лишь взглядом заставлял моё сердце биться в отчаянном припадке. голод, мерцающий в его зрачках, внутри меня натягивал жалящие и жгучие струны. Тронь — и я завибрирую низкой пронзительной нотой.

Жаркие ладони осторожно спустили с меня сорочку, и вместе с одеждой к ногам Грэя упала моя душа — обнажённая и беззащитная. Теперь в его власти было бережно поднять её или растоптать.

расплавленная темнота горячила кожу, и на какой-то миг я почувствовала себя её частью — безликой, возбуждённой и пульсирующей.

Вдох… Выдох… Мой. Грэя. И снова мой.

Он нежно погладил мне запястье, поднял мою руку и опустил на свою грудь.

… Тум-м… — тяжело ударилось в мою дрожащую ладонь его сердце, и моё собственное захлебнулось в трепещущей агонии, разгоняя по венам пылающую огнём кровь и превращая меня во что-то мягкое, инертное, не способное ни на сопротивление, ни на резкие движения. Как в замедленной съёмке лицо мужчины наклонилось к моему. Его шёлковые губы чуть задели мою скулу, огладили висок и зашептали на ухо сипло и до поджимающихся на ногах пальцев порочно:

— Эта ночь будет долгой, Бэлль, как я и обещал…

н улыбнулся, помедлив лишь секунду, и… поцеловал. Так, будто наконец добрался до живительного источника и теперь утолял жажду. То медленно, смакуя каждый вздох, то жадно, торопливо глотал мои беспомощные всхлипы, как скряга, не желающий делиться удовольствием даже со мнoй.

И эти бешеные качели — от мучительной неторопливой ласки до ошеломляющего голодного нахрапа — окончательно и бесповоротно сломали во мне всякое желание противиться неизбежному.

рэй поднял меня на руки. Стремительно. Вжимая в своё горячее тело, заставляя дрожать. Нет, не от страха. От самой мысли, что сейчас он опустит меня на постель и между нами не останется ни преграды одежд, ни пропасти в традициях и воспитании. Ничего. Никаких границ. Только он и я — сердце к сердцу, кожа к коже.

Я и представить себе не могла, что так бывает. Что в чужих поцелуях можно забыться и раствориться. Полностью. Без осадка.

Минимум меня. Максимум мужской энергетики — мощной, безудержной. Я потерялась в ней безвозвратно еще в самом начале нашего пути к удовольствию. Потому что ард — как цунами. Стихия, которой невозможно сопротивляться, только подчиниться, ожидая, что она пощадит тебя и оставит в живых.

Я цеплялась пальцами за смятые простыни, и мои стоны давно превратились в жалобное хриплое сипение. Просто больше не было сил. А его губы безжалостно-нежно терзали мою грудь, осыпая поцелуями каждый дюйм пылающей от их касания кожи. Руки мужчины виртуозно находили самые чувствительные точки, и каждая их смелая ласка бичевала моё тело и сознание, как удары током.

Сладкая томящая нега, доводящая меня до безумия.

Желание чего-то большего.

Концентрированное помешательство, умноженное на острую, нестерпимую жажду.

Цветные вспышки распускались перед глазами яркими диковинными цветами. Я ослепла и оглохла от хлынувших на меня лавиной ощущений. Острых и жгучих, словно я надышалась пыльцы пайле и она выжигала мои лёгкие, иссушала изнутри, заставляя метаться по постели в губительной лихорадке.

Что-то необратимо и бессознательно во мне менялось. Я была уже не я. Или, быть может, я наконец впервые становилась собой. Не знаю. Не могу сказать точно. Это сложно объяснить. Но с Грэем я была другой. С ним я хотела большего, чем мог себе позволить простой смертный: звездопада с небес, радугу на вкус, сердца на раскрытой ладони. Рядом с ним во мне оживала всепоглощающая потребнoсть полностью отдаваться и всецело брать. Равнозначно. Ни больше, ни меньше.

Из вязкого дурмана сладкой истомы меня выдернул резкий толчок, следом за которым нахлынули острая боль и новое, невыразимое ощущение наполненности и единства — запретного, интимного и грешного до бесконтрольной дрожи в слабеющем теле.

Грэй замер.

От низко склонённого надо мной лица мужчины шло осязаемое кожей тепло.

Наши губы застыли в миллиметре от прикосновения.

Его выдох, мой вдох и наоборот.

Мы дышали друг другом. Сипло, шумно, тяжело.

Почему-то захотелось поднять руку и ласково погладить напряжённо заострившиеся скулы мужчины, вздувшиеся на его шее и висках вены.

Странно: больно было мне, но боль Грэя оттого, что ему пришлось её мне причинить, я чувствовала cильнее.

Новое, осторожное движение мужа отозвалось внутри меня тянущим дискомфортом, разбавленным тягучим удовольствием. Ещё одно вырвало громкий стон. А навстречу следующему медленному скольжению Грэя я двинулась сама, обхватывая ногами и руками, прижимая его к себе сильнее, крепче, ближе…

С самоконтролем у меня теперь были большие проблемы. Вернее, его больше не было, потому что я лизнула языком солёный кадык Харда — и сердце ликующе огласило тишину своим грохотом, услышав низкий рык не скрывающего своего желания мужчины.

Толчки Грэя стали резче и сильнее, и меня понесло набирающим мощь ураганом.

Я потеряла контроль над разумом, над собственным голосом и над временем. но превратилось в бесконечную череду ярких стоп-кадров наслаждения, в каждом из которых всплывало напряжённое лицо мужа, его гибкое тело с плавными перекатами мышц, быcтро двигающееся моему навстречу, и жаркая глубина глаз, падая в которую я, кажется, сходила с ума от нереального ощущения эйфории и полёта.

И мне было невозможно хорошо в этой пучине порока — скoльзкой, вязкой, пронизанной звуками наших стонов и ударами влажных тел, пока я не распалась на части, превращаясь в тысячи ярких искр, взлетающих в звёздно-бархатное небо, и не растаяла в его таинственной темноте.