Взбаламученное море

Бакланов при этом вспомнил своих детей и незаметно вздохнул.

— Вы давно лишились вашей супруги? — спросила Софи хозяина.

— Да в тот же год, как и из службы выгнали: почти вместе получил эти два удовольствия.

— Вам недаром судьба такие испытания посылает. Она знает, что вы крепыш и выдержите, — сказал ему Бакланов.

— Никакой тут нет судьбы: в первом случае российская глупость, а во втором — петербургский климат, — отвечал Варегин.

После обеда Софи ушла с детьми погулять в поле, а приятели сели у открытого окна пить кофе…

— Вы не думаете жениться, Варегин? — сказал Бакланов.

— При детях-то? — спросил тот.

— Да при детях обыкновенно и женятся, чтобы мать им дать.

— Дети такое нежное и хрупкое существо, что требуют всей нежности человеческого сердца, а это возможно только в родителях, которые обыкновенно органически к ним бывают привязаны.

— Но мачеха будет любить их из любви к вам.

— Н-ну! — произнес Варегин: — я в эти тонкие чувства, признаюсь, не очень верю; их обыкновенно достанет только месяца на два после брака.

Друзья на несколько времени после того замолкли.

— А эта красивая женщина, которая подавала нам обедать, на каком положении? — спросил Бакланов.

Варегин улыбнулся.

— Вы все по себе судите? — сказал он. — А вот кстати за откровенность откровенностью отплачу: в каких вы отношениях с этой госпожой, кузиной, что ли, вашей?

Бакланов очень сконфузился.

— Я ей родня… — пробормотал он.

— Я это потому вас спрашиваю, — продолжал Варегин: — что мне мужики на сходке говорили: «Вот-де, говорят, мало что сама приехала, да и любовника еще своего привезла!»

— Им-то, скотам, что за дело! — проговорил Бакланов и потом, помолчав, прибавил: — конечно, в этом случае скрываться перед вами не стану…

— Ну, а жена-то как же, а? — спросил с улыбкою Варегин.

— Жена у меня такая холодная и спокойная женщина, что ей решительно все равно.

— Все равно, что вы живете с любовницей? — повторил Варегин.

— Я не то, что живу… — отвечал, начиная теряться Бакланов: — жить постоянно таким образом я не намерен и, как вот все это поустроится, опять возвращусь к семейству.

— Что ж такое поустроится? — допрашивал Варегин.

Бакланов окончательно сконфузился.

— Там… дела разные… — отвечал он как-то неопределенно.

Варегин не спускал с него внимательных глаз.

— Все это, друг любезный, — начал Бакланов после нескольких минут довольно неловкого молчания: — я сам очень хорошо вижу и понимаю, но что делать — затянулся, любовь!

— Э, вздор какой! — перебил с сердцем Варегин.

— Как вздор?.. Неужели ты не веришь в любовь?

— Разумеется, кто ж в нее поверит… Одно только баловство и обманывание самого себя, а между тем у вас есть дети, а перед этою обязанностью, я думаю, все другие мелкие страстишки должны замолкнуть.

— Я детей и люблю, а разлюбил только жену.

— Да ведь и все не целую жизнь пылают к женам страстью, а руководствуются в этом случае чувством дружбы, уважения к женщине, чувством наконец собственного долга.

— Хорошо чувство дружбы! — воскликнул Бакланов. — Ты знаешь ли, — прибавил он уже полушопотом: — что я последнее время говорить не мог без злобы с женой, звука шагов ее слышать без ужаса.

— Что ж, она нехорошая разве женщина?

— Напротив, ангел по душе и собой красива.

— Так отчего же?

— А оттого… Я, например, человек вовсе не злой, а бывали минуты, когда готов был совершить преступление и убить ее.

— Господи помилуй! — воскликнул Варегин.

— Да, да! — повторил Бакланов.

Варегин несколько минут усмехался про себя.

— Никогда бы вы никакого преступления не совершили, проговорил он: — и, вероятно, к этой госпоже получите точно такое же чувство, потому что вся ваша любовь и нелюбовь есть не что иное, как развращенное воображение и стремление к чувственному разнообразию…

Замечание это было слишком верно. Бакланов почесал у себя только в затылке.

— Никогда я к этой женщине не чувствовал ничего подобного, проговорил он глухим голосом.

— Ну, так будете чувствовать! — сказал спокойно Варегин.

— Может быть, — отвечал Бакланов.

Он заметно обиделся.

— Все это я говорю, опять повторяю, — продолжал Варегин: потому, что мужики прямо сказали: «мы, говорят, его изобьем, если он командовать нами начнет».

— Да я никем и не командую, — отвечал, как бы оправдываясь, Бакланов: — наконец я и совсем могу уехать к себе в имение.

— Это, я полагаю, самое лучшее!

— Для спокойствия этой женщины уеду…

— Для спокойствия этой женщины уезжайте! — повторил Варегин.

Едва заметная усмешка пробегала в это время у него по лицу.

Софи наконец возвратилась с детьми с прогулки.

— Не пора ли нам? — спросила она.

— Теперь можете ехать-с; все уж, вероятно, утихло, — отвечал Варегин.

— Merci, monsieur Варегин, merci, — говорила Софи.

Во всю обратную дорогу Бакланов был задумчив и ни слова не проговорил. Беседа с Варегиным произвела на него сильное впечатление, и, по преимуществу, его беспокоила мысль, чтобы крестьяне в самом деле чего-нибудь не затеяли против него: тогда срам непоправимый для него и Софи!

Возвратившись в Ковригино, они нашли, что в комнатах, кроме Прасковьи, сидели еще две горничные, а в залу были внесены разные вещи из амбаров, сушилен и кладовых.

15 По-прежнему бодр и свеж

На другой день с красного двора из Ковригина один экипаж с Баклановым уезжал, а другой, с Петром Григорьевичем, которого Софи оповестила о своем приезде, въезжал.

— А-а! — произнес было равнодушно Басардин, узнав старого знакомого.

— Здравствуйте и прощайте! — отвечал ему тот скороговоркой, не велев даже остановиться своему кучеру.

Петр Григорьевич однако долго еще смотрел ему вслед.

Бакланов и Софи в это утро поссорились. Напуганный и образумленный словами Варегина, Бакланов решился уехать к себе в деревню и сказал о том за чаем Софи. Та надулась.

— Как же вы оставляете меня в этаком положении? — сказала она.

— Что ж положение?.. Теперь все тихо… Мне надобно же в своем имении побывать… Жена узнает, если я совсем не буду.

— Ну, так вы бы и ехали к своей жене!.. Зачем же со мной поехали?

— Как ты странна! Тут не о жене дело, а у меня наконец дети есть… В твоем положении ничего нет страшного. Я тебе, пожалуй, револьвер оставлю.