Взбаламученное море

— Просты они, матушка, ныне все! — отвечала ей прежняя женщина.

Марья, сидя около Бакланова, заметно модничала.

— Коли ты не хочешь водки, мы вино будем пить. Помнишь, как когда-то пивали с тобой? — обратился он к ней.

Приказчик, по его приказанию, принес из горницы бутылку мадеры.

— Нет, барин, не хочу, не стану! — отказывалась Марья, отстраняя рукою стакан, который подавал было ей Бакланов.

На мужской половине между тем начинали все больше и больше пошумливал.

— Мне таперича, Яков Иваныч, что значит — ничего, — заговорил уже прежний покорный старичок.

— А я его, дьявола, вот как ссучу! — говорил с перекошенной рожей мужик и показывал даже руками, как он кого-то ссучит.

— Тсс! Тише! — скомандовал достаточно выпивший Петруша. Песню господину петь!

— Песню, изволь! — повторила толпа.

— Братцы, пойдемте в сад, там вам попривольнее будет веселиться! Эй! вино несите в сад! — сказал громко Бакланов.

— В сад, ребята, уважим барина! — раздалось несколько голосов.

Вся толпа тронулась.

Бакланов постоянно старался быть около Марьи.

Он нарочно затеял итти в сад, чтобы в тенистых аллеях удобнее с ней объясниться.

Солнце это время закатилось, и горела одна только яркая заря.

Перед балконом мужики расположились по одну сторону, а бабы по другую.

Бакланов оставался между последними.

Загорланили песню там и там: сначала пели было одну, а потом стали разные.

Бакланов взял Марью за зад сарафана и посадил ее около себя.

— Ой, барин, не трожьте! — прговорила она, отодвигаясь от него.

Другие бабы, заметив это, поотошли несколько.

— Пойдем в горницу, шепнул ей Бакланов.

— Я еще, барин, не сошла с ума… — отвечала она, устремляя на него насмешливый взгляд.

— Да ведь прежде ходили же?

— Мало ли вы прежде крови нашей пили? — отвечала Марья.

Бакланову сделалось стыдно и досадно.

— Я, кажется, тебя не принуждал?

— Волей, значит, видно, шла! — отвечала насмешливо Марья.

— Да ведь это глупо же, — произнес Бакланов: — прежде там как бы то ни было, но были же отношения; отчего же теперь… Я денег тебе дам, сколько хочешь!

— Не надо, барин, никаких мне ваших денег, — проговорила Марья и потом, прибавив тихим, но решительным голосом: «пустите-с!», отошла на более приличное ей место.

Такое холодное и насмешливое обращение ее рассердило Бакланова. Он перешел на балкон и сел на мужскую половину.

Бабы, точно в насмешку, запели какую-то звончайшую песню, и Марья впереди всех выводила.

Перед Баклановым встал раскорякой один совсем пьяный мужик.

— Барин, я пляшу, смотри, — говорил он и, обернувшись спиной, начал приплясывать. — Да ты гляди, хорошо ли? — говорил он.

— Обернись, дуралей, к барину-то лицом, — усовещали его другие мужики.

— Изволь, сейчас!.. — отвечал мужик и, обернувшись к Бакланову лицом, показал язык.

— Экий дурак! экий скотина! — проговорили ему на это другие мужики.

— Дурак и есть! — подтвердил Бакланов, вставая и уходя в комнаты.

«И это люди!» — говорил он мысленно сам с собой.

Через полчаса к нему пришел приказчик, тоже выпивший.

— Говорили с Марьей-с? — спросил он его с улыбкой.

— Неприступна уж очень стала! — отвечал Бакланов в том же тоне.

— Все они, проклятые, набрались этой фанаберии! — объяснил приказчик.

— Что это они так шумят? — спросил Бакланов с досадой.

— Да разные там свои глупости врут; разберешь у них!

— Прогони их! Скажи, чтобы шли по домам. С ними нельзя повеселиться хорошенько!

— Бесчувственный народ — как есть самый! Докладывать-то только давеча не смел, а стоят они этого! — отвечал приказчик и ушел.

Бакланов слышал потом его голос и несколько ругавшихся с ним голосов. Шум не только не умолкал, но становился все больше и больше в саду и на дворе. Бабы продолжали визжать песни.

Бакланов нашел наконец нужным затворить окна, запер потом двери и осмотрел свой револьвер. «Чорт их знает, чего им ни придет, пожалуй, в пьяные-то башки!»

20 Возвратившаяся любовь

На другой же день после этого, Бакланов, в легонькой бричке, на наемной тройке, несся что есть духу по дороге к Ковригину.

Софи его известила коротеньким письмецом, что она уезжает на днях за границу, и вдруг эта женщина выросла в его глазах: ему показалось, что он жить без нее не может. Он решился ее нагнать и ехать вместе с нею. Он трепетал одного, — что не нагонит Софи: тогда уж решительно не знал, что с собой делать, хоть стреляйся!

В Ковригине, не доехав еще до крыльца, он выскочил и побежал в дом. Сердце его забилось радостною надеждой. Двери в сени были не заперты и даже не затворены.

Бакланов прямо прошел через коридор в комнату Биби, отворил дверь, и странное зрелище представилось его глазам: на постели, в одной рубашке и босиком, лежал Петр Григорьевич и, закрыв глаза, держал одно ухо обращенным в правую сторону. На деревянном стульчике около него сидела старуха и что-то беспрестанно ему говорила, покачивая в такт головой.

При виде Бакланова, Петр Григорьевич вскочил и ужасно сконфузился.

— Извините, сделайте милость, — заговорил он.

— Где Софья Петровна? — спрашивал его тот задыхающимся голосом.

— Сейчас… час с два как уехала, — отвечал Петр Григорьевич.

— Сделайте милость, тройку мне лошадей… я ее догоню… мне до нее и ей до меня крайняя надобность.

— Сейчас лошади будут! — отвечал самонадеянно Петр Григорьевич и, в одной рубахе, босиком, пошел на улицу.

Бакланов остался в тоскливом и нетерпеливом ожидании.