Взбаламученное море

— И хорошо живет с мужем?

— Да ничего особливого не видать… Все ведь они одинаково живут… В Питере муж-то… Не часто тоже сходить!

— Знаешь что, я желал бы, во-первых, потолковать с мужиками об уставных грамотах и наконец поблагодарить за любовь ко мне.

Приказчик смотрел на барина.

— Вели приготовить им сегодня ужин: вина там ведра три купить, пива. Пусть придут с поля часов этак в восемь, попьют, поедят… Я потолкую в это время с стариками и вообще отпраздную с ними нашу общую радость.

— Слушаю-с, — отвечал управляющий, решительно недоумевая, к чему все это господин хочет делать.

— Ну, и женщины чтобы пришли, и Марья также, попели бы, поплясали бы! — заключил Бакланов.

— Да это сколько угодно, удовольствие вам сделают, — отвечал приказчик.

Оставшись один, Бакланов был очень доволен своим прежним крепостным «неуправлением».

19 Братский праздник с народом

Из лугов, где сгребали сено, вотчина шла в усадьбу — мужики в красных ситцевых рубахах, женщины тоже в ситцевых сарафанах и в чистых белых рубашках, все с граблями и с вилами на плечах, все, по большей части, красивые и молодые.

Бакланов стоял на балконе и прислушивался. Толпа пела песню, и чем ближе подходила, тем голоса становились слышнее. Бакланов заметил впереди идущую фигуру в белой рубахе, синих штанах, которая разводила руками и помахивала платком. Это был гайдук Петруша, совсем седой, как лунь, но еще бодрый…

Голоса совсем уж стали слышны; Бакланов стал наконец различать слова:

«С поля, с поля едет барин»,

— пели мужики и бабы.

«Две собачки впереди!»

— слышался, по преимуществу, дребезжащий голос Петруши.

«Поровнявшися со мною, кинул он умильный взгляд!»

— пели, кажется, по преимуществу женщины.

«Здравствуй, милая красотка, из которого села?»

— пробасили уж мужчины.

«Вашей милости крестьянка, отвечала ему я!»

— опять залились женские голоса.

Всю эту штуку выдумал и управлял ею старик Петруша.

Бакланов, стоя на балконе, все ниже и ниже наклонял голову; наконец не мог выдержать и, убежав к себе в кабинет, упал на диван и зарыдал.

Покуда он лежал там, толпа пришла на двор, и слышалась уже другая песня:

«Башмачки, башмачки,Башмачки мои тороченые!Три рубля за них платила.Только день в них походила.Башмачки, башмачки,Башмачки мои тороченые!»

При этом какой-то малый, из простых деревенских мужиков, неистово ломался перед народом.

Бакланов наконец вышел на крыльцо.

— Ура! наш батюшка, барин! — вскрикнула толпа, подкидывая шапки на воздух. — Ура! — повторила она.

И опять этим распорядился старик Петруша, который стоял на правом фланге и выше всех поматывал рукой.

Бакланов снова прослезился.

— Благодарю вас, братцы! — начал он взволнованным голосом. Что же водку-то?.. Подавайте водку-то! — прибавил он.

Управляющий, с огромным бочонком и со стаканом в руках, пошел обносить.

— Давай по два стакана за раз! — сказал Бакланов.

Мужики при этом отхаркивались, отплевывались, однако выпивали.

— Земли вам, братцы, — продолжал между тем Бакланов, стоя перед ними: — по Положению назначено по четыре десятины; но вы владеете, вероятно, больше?

— Да, словно бы есть маленький излишечек, — произнесло несколько стариков-мужиков.

— Весь этот излишек оставлю вам, не отрезываю ни клочка.

— Благодарим, батюшка, покорно! — произнесли опять те же старики.

— Земля-то больно плоха, — сказал стоявший несколько вдали рыжий, с перекошенным лицом, средних лет мужик: — каменья да иляк.

— Ну уж, любезный, мне для тебя земли не выдумать, не сочинять, — отозвался ему Бакланов, услышав его слова.

— Что, пустяки!.. Земля как быть надо земле… У всех здесь одинакая, — сказал опять старик.

— Такая, небось, как у тебя, у старого. По сороку телег на одну полосу навоза-то валишь, — возразил ему, в свою очередь, мужик.

— А тебе кто мешает, какой леший? — окрысился на него старик.

— Ну-с, дворовые теперь, — перебил их Бакланов: — желаете ли оставаться у меня временно-обязанными крестьянами?

— Лучше того нам быть не может! — сказал ему первый Петруша.

— Старики пусть живут здесь, а молодые промышляют и будут платить за них оброк, — сказал Бакланов.

— Нам тоже, Александр Николаевич, все про них да для них взять негде-с! — сказал молодой парень.

— А ты вот найдешь у меня, как тебя на миру-то раза два поучат; их вспоили, вскормили, а они батек и знать не хотят, — сказал Бакланов.

— Так, батюшка, Александр Николаевич, справедливо! — отозвались с удовольствием старики.

— Ну, садитесь, кушайте!

Мужики повернулись и стали усаживаться за приготовленные для них столы.

— А я вот к бабам пойду и побеседую с ними, — прибавил Бакланов и пошел.

Он давно уже видел между женщинами Марью, которая с заметным любопытством смотрела на него и даже, как показалось ему, с некоторым чувством.

Он прямо подошел к ней.

— Здравствуй, Марья! — сказал он и протянул к ней руку.

Она хотела было поцеловать ее.

— Как можно! Этого уж нынче нет, — говорил Бакланов, не давая ей руки, и хотел поцеловать ее в лоб; но Марья протянула к нему губы, и они поцеловались, и оба покраснели.

Другие женщины смотрели на всю эту сцену с усмешкой.

— Ну, садитесь!.. Садись, Марья, и я сяду около тебя!..

Марья продолжала смотреть на него с любопытством.

— Я стану с вами ужинать и выпью водки. Эй, дайте сюда!..

Приказчик подал.

— Ну, вы теперь, — продолжал Бакланов, выпив сам рюмку и обращаясь к женщинам.

Большая часть из них отхлебнула только, а Марья так и совсем отказалась.

Подслеповатая старуха, та самая, которая так сильно выла, когда он в первый еще раз уезжал из Лопухов, не спускала с него глаз.

— Как бабушка-то на барина смотрит, — заметила одна женщина.

— Что ты старушка? — обратился к ней Бакланов.

— Да больно как, батюшка, гляжу, баря-то просты ныне стали! — отвечала та.