Взломщик устриц

Вечером я тебя крепко обнимаю. Может, слишком крепко, потому что ты бросаешь:

— Полегче, малыш!

На следующее утро я веду себя ужасно самонадеянно. У меня вообще не трясутся руки, когда я протягиваю мадам Дюкро дневник. Она долго рассматривает страницу и спрашивает звенящим голосом:

— Зачем твой отец поставил печать ресторана?

Ее слова отдаются у меня в голове, как колокольный звон. Я в отчаянии смотрю на школьную доску.

— Чтобы правдивее казалось, так?

Ни слова не скажу. Вылить бы ей на ее белые букли расплавленного свинца. Жаль, что она не мужик. А то я поддал бы ей, как в фильмах: сначала между ног засандалил, потом расквасил нос, ну и еще апперкот не помешал бы.

— Молчишь? Ну как хочешь… — Она поднимает дневник и спрашивает: — Кто его отнесет отцу Жюльена? — Все утыкаются в свои тетради. — Придется кого-нибудь назначить…

Я иду за Жуком. Мы его так зовем, потому что когда он говорит, то как будто гудит, а еще у него густые рыжие волосы. Жук несет мой дневник двумя руками, как будто боится уронить. Иногда он оборачивается и смотрит на меня с беспокойством. Я ему уже сказал, что рожу бить не буду, пусть говорит с отцом, но Жуку тревожно. Да нет же, я не буду ему мешать и мстить тоже не буду. Жук — «наш бедняжка», как говорит Николь. Он живет в «плохом районе»: в каких-то бараках, от которых несет беднотой и где все орут. От Жука чаще пахнет подгорелой едой, чем мылом. По выходным он повсюду шляется с тележкой, куда складывает всякий хлам, который находит у мусорных баков. Стучит в двери, клянчит что-нибудь, а потом пытается это что-то продать старьевщику. В субботу он ходит на рынок и подбирает битые фрукты и подгнившие овощи.

Жук заходит в ресторан. Подходит к Николь, что-то бормочет, а я жду у порога.

Она бросает в мою сторону:

— Что ты натворил?

Я за себя не боюсь, мне Жука жалко. Я представляю, что я разведчик в Алжире, что патруль, который идет за мной, полагается на мою храбрость.

— Папа должен расписаться. — Меня самого удивляет мой спокойный голос. Из меня бы получился отличный снайпер.

Жук исчезает в кухне, Николь следует за ним и закрывает дверь. Жук скоро появляется, втянув голову в плечи. Я беру пакетик с орешками из автомата у барной стойки и протягиваю ему. Он жужжит:

— Не надо.

— Надо, ты же ни в чем не виноват.

Я остаюсь один в зале. Смотрю на часы, чтобы проверить, что время не остановилось. Из кухни раздаются глухие удары. Мне страшно.

— Иди сюда, Жюльен. — Твой голос. Размеренный, спокойный.

Ты отбиваешь мясо, будешь делать фаршированный рулет. Люлю приносит фарш. Ты:

— Помнишь, я тебя на нары отправил в Алжире?

— Ну.

— Ты же делов наворотил, верно?

— Точно.

— И как тебе там было?

— Да никак, ждал, пока выйду.

— Меня офицер заставил тебя наказать, но на самом деле можно было и обойтись, верно?

— Может, и верно.

Я говорю себе, что сейчас ты мне врежешь. Но ты по-прежнему спокойно отбиваешь мясо.

— Иди вымой руки и за работу.

Ты кладешь эскалоп на разделочную доску. В центр помещаешь большой комок фарша, завертываешь концы, сворачиваешь эскалоп в трубочку и фиксируешь крест-накрест толстой ниткой. Теперь дело за мной. Мой первый рулет вяловат, и нитка провисает. Во втором не хватает фарша, к тому же я его перевязал, как мумию какую-то. В третий раз получилось ничего себе.

— Отца провести проще, чем рулет сделать, верно?

Молчание.

— Отвечай.

— Да, папа.

— Что за история с рецептом?

— Мама дала тетрадь.

Я в первый раз говорю тебе слово «мама» после ее ухода. Ты резко отстраняешься, закуриваешь и бьешь ногой в подсобную дверь. Нервно постукиваешь по наличнику.

— Принеси.

Я стою перед тобой, крепко прижимая к груди тетрадь.

— Отдай.

Ты открываешь печную дверцу. Угли краснеют, меня обдает жаром. Ты бросаешь тетрадь в огонь, но Люсьен быстро ее выхватывает, обжигается. Он медленно приближается к тебе:

— Может, хватит уже ерундой заниматься?

4

На террасе нашего ресторана вовсю цветет герань. Николь поливает ее по вечерам из желтого кувшинчика марки Picard. Она положила мне на кровать выглаженную одежду и вслух пересчитывает вещи.

— Не забывай переодеваться, хорошо?

Я кричу «да» из ванной, где только что выдавил у себя огроменный прыщ. И заодно запустил руку в трусы, чтобы проверить, как там растут волосы. Не то чтобы я очень этим гордился, просто удивительно. Никто со мной не говорит о том, как я меняюсь.

Я еду в летний лагерь, но мне это далось нелегко. В предыдущие годы в июле я помогал тебе на кухне, а в августе ездил к Марии и Габи. Сколько я себя помню, у тебя никогда не было отпуска. Хотя иногда я вспоминаю, что у мамы на прикроватной тумбочке стояла фотография, где мы втроем сидим на пляже. Но она исчезла. Как и тетрадь с рецептами. Тоже куда-то подевалась, после того как Люсьен спас ее из огня. Я несколько раз спрашивал у него, где она. Люлю только плечами пожимал: «Откуда мне знать?»

Ресторан на лето не закрывается, потому что наш вокзал — место пересадки туристов. Несколько дней мы не работаем, но это если ремонт какой-нибудь. В этот раз ты сказал, что в августе я буду помогать вам с Люсьеном и Габи менять кухню.

На поезде до старой фермы всего полтора часа пути. Перед вокзалом все заполнено рюкзаками и велосипедами. Мой велосипед меньше, чем у всех, и на нем навешана куча багажа. Вот-вот перевернется, приходится крепко давить руль, чтобы велик не упал. Я уже устал тебе объяснять, что мне нужен велосипед побольше. Ты и слышать ничего не хочешь.

«Поезд Пикассо» [47] подают к первой платформе. Он красный с бежевым, с приподнятой кабиной для машиниста. Два железнодорожника помогают нам загрузить в поезд велосипеды. Подходит вожатый. Его зовут Франсуа, у него отличный серебристый спортивный велосипед марки «Пежо». Он рассказывает, как мы будем ходить в походы, спать в палатках и сидеть вокруг костра. Мне не по себе среди ребят. Остальные мальчишки знакомы друг с другом и болтают о том, как проводят каникулы. Начальник станции велит нам садиться в поезд. Ты подходишь и заявляешь, что теперь я достаточно большой и со мной можно прощаться за руку. От тебя пахнет пастисом. Пьяниц я видел только у нас в ресторане, ты их называешь алконавтами, они часто засиживаются в «Реле флери» и бесконечно дымят. Они и мухи не обидят, иногда только могут расшуметься, и тогда Николь просит их «убавить звук». Они пьют вино, анисовку и пиво. С недавнего времени ты стал к ним присоединяться, мне не нравится эта твоя новая привычка.

47

Французский дизель-поезд, производившийся в 1951–1960 годах. Получил название «Пикассо» из-за сходства выступающей кабины с работами Пабло Пикассо.

В конце концов мы все-таки обнялись, уже когда я стоял на подножке поезда. Ты сразу же возвращаешься обратно на платформу. Ты знаешь, что я знаю, ну, про выпивку. Поезд отходит. Все места заняты болтающими друг с другом ребятами. Один я стою в тамбуре. Мы часто делаем остановки на малюсеньких деревенских станциях. В воздухе пахнет свежескошенной травой. Я в восторге от машиниста — он сидит у себя в кабине, как на жердочке, да знай давит ногами на педали, которые управляют мотором. «Пикассо» ревет, когда взбирается на очередную горку. Вместо лугов появляются хвойные леса, горизонт суровеет. Становится прохладнее. Поезд останавливается непонятно где.