Я, депортированный гомосексуалист...

Услышав высказывания епископа, служившего в моих родных местах, я подскочил на кровати. Ужаснувшийся, оплеванный, униженный. Гомосексуалисты — калеки? Я не мог этого так оставить. Гнев душил меня. Такие высказывания надо раз и навсегда пресечь. И для этого рассказывать обо всем, свидетельствовать, требовать реабилитации моего прошлого, какое было и у многих других, забытых, закопанных в землю в черный час Европы. Рассказывать, чтобы сохранить будущее, чтобы амнезия у моих современников прекратилась. Навсегда проститься с моей анонимностью: написать открытое письмо монсеньеру Эльшингеру.

Я знаю, что бываю гневлив. Мне не хотелось, чтобы мой поступок был продиктован вспыльчивой, слепой яростью. Шесть месяцев я писал и правил черновик письма. Последний вариант был готов 18 ноября 1982 года. В первую очередь я разослал его всем членам семьи. Еще до этого я на словах рассказал им, что за текст пишу. Я послал это письмо и епископу, а еще в массмедиа и газеты для гей-сообщества. [61] По случаю начала процесса против прелата, открывшегося в Страсбурге, на который приехали выступить Жан-Поль Арон, Рено Камю и много других гомосексуалов, оно было напечатано в «Гей Пье».

61

Открытое письмо Пьера Зееля монсеньеру Эльшингеру: «Я решился самым активным образом поддержать всех многочисленных мужчин и женщин, которые чувствуют себя оскорбленными вашим заявлением от 8 апреля 1982 года. Жертва нацизма, я публично и с гневом утверждаю, что такие высказывания покрывают и оправдывают уничтожение миллионов больных людей по причинам политического, религиозного, расового или же сексуального характера.

Я не калека и не страдаю никакой болезнью. Я не хочу возвращаться ни в какие медсанчасти, где мой гомосексуализм пытались бы вылечить, и уж точно не в то место, что совсем недалеко от эльзасской столицы. Это было в 1941 году. Я был восемнадцатилетним мальчишкой. Арестованным, подвергнутым пыткам, избитым, брошенным в тюрьму, высланным вне всякого юридического заключения, без какой бы то ни было защиты, без суда и приговора.

Сегодня вечером я слишком устал, чтобы перечислять вам все моральные и физические пытки, все нелыханные и невиданные страдания, которые мне пришлось перенести. С тех пор вся моя жизнь проходит в ужасной тоске, которую разделяет и семья после моего бессудного ареста.

Ваше заявление от 8 апреля 1982 года пробудило во мне тысячи жестоких воспоминаний, и в свои пятьдесят девять лет я решил положить конец моей анонимности. Всю жизнь до этого самого вечера я не знал, что такое ненависть к кому бы то ни было. Но сейчас, в крайнем смятении от такой явной, дожившей до наших дней гомофобии, я просто дрожу, думая обо всех исчезнувших гомосексуалах и всех тех представителях других меньшинств, которых пытали и, увы, замучили до смерти». (Датированное 18 ноября 1982, открытое письмо опубликовано 11 декабря 1982 года в «Gai Pied Hebdo», № 47. Jean Boisson, p. 214.)

В тот день «обвиняемого Эльшингера Леона Артюра» представлял его адвокат. Прокурорским тоном он заявил, что все эти жалобы не имеют никаких оснований. Трибунал вынес свой вердикт в их пользу: «Сказанное не имело в виду и не оскорбляло никакой точно указанной и названной личности». Разве решение могло быть таким, если бы речь шла о высказываниях антисемитского характера? Но гомофобия законом не осуждается. Жалобщики, которые хотели изменить этот пункт французского законодательства, пошли на то, чтобы подать кассацию. И напрасно, ибо все кончилось тем, что их оштрафовали на 30 тысяч франков за клевету на епископа. И их последующее обращение в Европейский суд тоже оказалось бесплодным.

Хотя мое открытое письмо прелату имело очень маленький резонанс, я чувствовал, что избавился от тайного груза. Тогда я решил предпринять кое-какие активные действия, чтобы люди узнали о моей депортации и о депортации геев нацистами вообще. Это измучило меня и, скажу без обиняков, не принесло ощутимых результатов и по сей день. Я должен был победить неведение, хуже того — недоверие, всю глубину которого тогда только и понял. Помню молодую женщину за окошком бюро, которая сразу же перестала записывать мои данные и ошеломленно уставилась на меня, как только я к слову «депортированный» добавил «гомосексуалист». Я попросил ее продолжать запись моего ходатайства. Вдруг она вскочила и пошла звать начальницу. Наверное, подумала, что я сумасшедший? Люблю сальные шутки? Моего досье депортированного больше не было: произнесенное вслух слово «гомосексуалист» свело к нулю и сам факт депортации. [62] Она, наивная, и не подозревала, что все это я проходил уже давно.

62

Владимир Янкелевич: «Антисемитизм обращается к чувству неуловимой непохожести другого: он потроен на тревоге, что нееврей испытает перед другим, почти неотличимым от него самого, неловкость столкновения подобного лицом к лицу с почти подобным. Эта отдаляющая близость, которую представляет для нас тот, кто не есть «ни совершенно такой же», «ни совершенно другой», и есть самый опасный участок пограничной зоны, подобие зоны напряженной любовной страсти; как раз в этой зоне и сосуществуют братские народы и заклятые враги. Еврей — брат-враг. Вот откуда амбивалентная природа чувств, которые он вызывает: еврей отличается, но совсем чуть-чуть, и за это недоразумение с него требуют вдвойне». (Цит. по: Gerard Bach Ignasse, Homosexualite: la reconnaissance?, ed. Espace Nuit, 1988, p. 60, где указывется на сходство этих размышлений с социальным статусом гомосексуалов.)

Если в начале таких попыток я тяжело переживал, то моя супруга, напротив, коль скоро причина моей высылки получила публичную огласку, сама решила теперь приостановить процедуру развода. Никакой роли в этом для нее не играли ни депортация, ни гомосексуализм. «Мы просто разделим имущество и будем жить отдельно, хватит и этого», — объясняла она. «Так ты будешь достаточно независим, чтобы довести до конца дело с твоим досье». Да и мои руководители не порицали меня за публичные выступления. Когда судебный процесс завершился, монсеньер Элыпингер снизошел до того, что прислал мне письмо, исполненное сочувствия. [63]

63

Письмо монсеньера Эльшингера Пьеру Зеелю от 22 февраля 1992 года: «Мсье Пьер Зеель, после переезда на другую квартиру, во время коего все мои вещи были разбросаны, я наконец нашел ваше письмо от 16 апреля 1991 года. Простите великодушно, что подтверждаю получение письма с таким опозданием. Посылаю вам документы, которые могли бы пригодиться. Всем сердцем священника я сочувствую страшным страданиям, выпавшим на вашу долю. Весьма сожалею, что после ложной информации (исправленной Кассационным судом в октябре 1984 года) вы могли подумать, будто я презираю гомосексуалистов. В прошлом многие гомосексуалисты благодарили меня за братскую помощь, каковую я оказывал им. Я хотел бы, чтобы ваша моральная и материальная ситуация со временем поправилась. Будучи стариком пенсионером, я лишен административных связей, которые могли бы помочь вам. Я с пониманием отношусь к вашим страданиям и разочарованию в Том, Кто понимает самые глубокие мысли наши, уважает в нас душу и любит нас. Леон Артюр Эльшингер».

Я ощущал, что все это ободряет меня. Вдруг я понял, что окружен всеобщим уважением за свою искренность. И вести себя стал с гораздо большим достоинством. Разумеется, потому, что отныне у меня был долг: заставить людей узнать о депортации геев. И все-таки разве мог я доверять будущему? Ведь до сей минуты, хотя прошло уже десять лет, я так и не добился восстановления исторической истины.

Мои политические взгляды были неопределенными. Немного спустя после переезда в Тулузу я, будучи рабочим, искал поддержки со стороны Всеобщей конфедерации труда. Тут уж было рукой подать до коммунистической партии, и я в нее вступил. Мне нравились их протесты против всесилия капитала. Да ведь и советские люди вовсе не были моими врагами. Все погубило то, что я не снимал галстук, когда приходил на собрания сразу с работы. Еще только один товарищ приходил так же, школьный учитель, с которым мы оказались кем-то вроде сообщников. Мы что, кого-то оскорбляли нашими галстуками? Честно, я так в этом и не разобрался. Во всяком случае, нам ясно дали понять, что нам не место в компартии. Я воспринял это с грустью. Но справедливости ради должен добавить, что на тулузской радиоволне Всеобщей конфедерации труда «Мон Пайс» недавно прошла передача, где зачитывали мои свидетельства, и сделана она была так здорово, что я смело могу назвать ее своим звуковым завещанием.

Годы шли. Я продолжал отсылать многим актерам социально-политической сцены выдержки из своего досье. Курьеры и телеграммы сильно облегчали мой кошелек пенсионера. Потом, зимой 1987 года, вышла книга о «розовых реугольниках», написанная Жаном Буассоном. У меня были многочисленные встречи с людьми из массмедиа и широкой публикой. Они оказались куда более открытыми, чем представители власти. То, что я говорил, все еще не было услышано в высших кругах общества. Еще состоялась конференция в Бобуре, 13 октября 1988 года, проанонсированная в ежемесячнике «Глобус». Зал библиотеки был битком набит, публике представили и одного из моих сыновей. Там мои жена и дети поняли, что, если уж я заговорю об этом, меня не остановить. И все-таки ни они, ни эльзасская семья не возражали против моих выступлений.

А 9 февраля 1989-го меня пригласили на телепередачу Фредерика Миттерана. Ей предшествовали нашумевшие статьи в «Теле 7 дней» и «Ля Депеш дю Миди». Вознесение своего общественного имиджа так высоко вселяло в меня ужас, но я решился на это испытание. [64] Ведь мое досье так и валялось без отклика где-то в кулуарах министерства. Но оказалось, что сейчас, по прошествии времени, найти официальные документы о моей депортации и представить их на суд компетентных органов еще труднее. Меня опустошила эта телебеседа. После нее я отправился в Лурд.

64

12 октября 1990 года Пьер Зеель свидетельствовал еще и в передаче «Марш века» Жана-Мари Кавада вместе с монсеньером Гайо, Жаном Буассоном, Роже Стефаном, Женевьевой Пастр, Домиником Фернандесом и Михаэлем Поллаком. Осенью 1990-го Пьер Зеель был приглашен на коллоквиум о депортации в Маконе, где получил возможность выступить перед многими бывшими узниками и бойцами Сопротивления, среди которых были супруги Обрак, писательница Сабина Зейтун, автор книги «Ces enfants qu'il fallait sauver» (Albin Michel, 1989). На коллоквиуме «Сопротивление и память» в Лионе, во время открытия Музея сопротивления и депортации, Пьер Зеель с помощью Ивана Леваи получил возможность напомнить о забытой депортации геев и написал в книге отзывов музея: «Депортированным гомосексуалам. А еще — Шарлю и Роже Вандем, моим юным кузенам, расстрелянным нацистами в Лионе».

Пьер Зеель, рассказывающий об этом уже более десяти лет, получает множество писем, например триста писем ему было передано два дня спустя после посвященной ему передачи Даниэля Мерме «Так давно, что я как будто не был там» от 14 апреля 1993 года.

Культ Девы Марии всегда волновал меня. Это было молчаливое преклонение, как будто поиск безмятежной ясности, неподвластной времени. Было ли это остатком веры? Или любви, которую невозможно выразить? Любви к матери? В любом случае это чувство шло из самой глубины моего сердца. Почему после тяжелых испытаний мой взгляд обращается к Лурду, как обращался он к статуе Святой Девы на склоне холма, которую я видел над лагерем в Ширмеке, когда рассейвался туман? Я уже рассказывал, как и другие тоже смотрели туда, не говоря ни слова и стараясь различить силуэт Благословенной. Почему в той польской церкви, куда я вошел вместе с русскими, я нашел в себе силы зарыть в землю статую Девы Марии из страха перед вандалами и бомбежками? В Лурд я поехал не молиться, ибо я больше не молился. Я ограничивался сдержанным приветствием. Ума не приложу, откуда во мне такая почтительная набожность. Но она отгоняет от меня тоску и возрождает мои цельность и достоинство.

Отвергнутый компартией, я понял, что политические выступления организуются там, где есть отверженные и меньшинства. [65] Мне понравилась ассоциация «SOS Расизм». Я разузнал о ней, походил на их собрания. Одним из основателей этой ассоциации был внук знаменитого в Тулузе бойца Сопротивления. Мне нравилась эта бунтующая молодежь, в ней не было презрения к меньшинствам, ее не удовлетворяло прозябание в грязных пригородах, и она не поддавалась соблазну наркомании, для которой ее жизнь предоставляла столько возможностей.

65

Также Пьер Зеель во время поездки с членами ассоциации «Франция-СССР» в ноябре 1987 года сделал запись в книге почетных гостей Кремля: «Пьер Зеель, депортированный гомосексуалист, арестованный и подвергавшийся пыткам со стороны нацистов. Выражаю благодарность Советской армии и русскому народу». При этом нельзя забывать, что начиная с 1933 года, за несколько недель до Гитлера, Сталин репрессировал гомосексуалов за «буржуазное декадентство», издав указ, который лишь недавно, в 1993 году, был отменен по инициативе Бориса Ельцина.

Однажды на собрании в зале организации «SOS Расизм» я в конце концов встал и рассказал обо всем пережитом при нацизме, рассказал и о моей депортации за гомосексуальность. Не преминул и отметить вероломство истории, стирающей все, что она не хочет официально признавать. Взволнованный и усталый, я сел на свое место. Все аплодировали мне. Было решено, что я поеду в Эльзас. Поездка была спланирована и оплачена Партией социалистов области Верхняя Гаронна.

И поездка из Тулузы в Эльзас состоялась 9 апреля 1989 года. Нас разместили в замке Селестат, переделанном в здание гостиничного типа для приезжающей молодежи; он стоял в окружении большого и великолепного парка. В страсбургском отеле угостили аперитивом как дорогих гостей. Я воспользовался этой возможностью, чтобы передать свое досье госпоже мэру. Потом к нам пришли европейские парламентарии, избранники народа, объяснившие нам задачи своих партий и работу их зала заседаний. И наконец — поездка еще на несколько дюжин километров к западу от Страсбурга, в эльзасские лагеря, побывавшие под нацистской оккупацией, в том числе в лагерь Ширмека и Штрутгоф.