Я -- дерево. Я -- стекло

Она подождала, пока вернется дочь и снова оценивающе посмотрела в мою сторону. Я молчаливо ответил на ее взгляд.

— Моя сестрица говорила тебе о... болезни Нади?

Я кивнул, почесывая горбинку носа.

— И что же? Тебя это не волнует? — она улыбнулась, смягчая хлесткость своих вопросов.

— Меня это не касается. Но если будет нужна помощь, я, конечно же, помогу.

Казалось, ее удивил ответ, но она ничего не ответила: в этот момент пришла Надя.

— Где ты была? — раздраженно спросила тетя Марина. — Покажи Диме его комнату, и будь лапочкой, хорошо?

Тетя многозначительно взглянула на Надю, но та едва ли заметила это.

Я взял свои сумки и пошел за Надей, которая уже начала подниматься по лестницам. Поднявшись на второй этаж, мы остановились у второй двери справа. Надя пропустила меня в комнату и зашла следом.

Кроме кровати, тумбочки около нее и огромного шкафа здесь ничего не было. Задернутые шторы сделали комнату темной и холодной, спертый воздух говорил о том, что ее давно не проветривали, и вообще, казалось, тут уже месяцами никто не бывал.

— Ванная с туалетом возле лестницы слева, если ты заметил. В твою комнату мы заходить не будем, так что тебе придется убираться самому. Если хочешь, можешь закрывать ее. Ключ возьмешь на тумбочке. Ты пока располагайся, через полчаса будет готов ужин.

Надя пересекла комнату и распахнула шторы. Лучи закатного солнца сделали комнату более уютной, светлой, почти как дома. Я открыл окно и поблагодарил ее.

Надины губы задрожали. Она хохотнула, но глаза заблестели от слез.

— Не за что, — ответила Надя. — Только дружить со мной не надо. Утонувшая Девочка не любит, когда я с кем-то разговариваю, потому что я сказала, что это она порвала бусы. Бусы красные, как кровь. И кровь — моя расплата.

Я молчал, не зная, что сказать. Тишина продолжалась несколько минут, и никто из нас не спешил ее прервать. Я смотрел на Надю, пытаясь придать хоть какой-то смысл ее словам. Она же избегала моего взгляда, беспокойно бегая глазами по потолку и стенам.

Только сейчас я заметил рубцы на ее лице, шеи и особенно на руках. Надины движения были то резкими, то вялыми, губы напряженно улыбались, будто их кто-то насильно вытянул, но в следующее мгновение — сжаты в тонкую линию. Редкие, болезненно-серые волосы были растрепанны и неухожены.

Глядя на нее, я почувствовал неприязнь, и даже отвращение. Мне не хотелось находиться рядом с ней, и осознание этого вызвало чувство вины. Я улыбнулся ей, чтобы задобрить свою совесть, и сказал, что хотел бы побыть один. Она продолжала стоять на месте, не поняв намека, пока ее не позвала тетя Марина.

Надя

Я слышала топот ножек насекомых на улице. Шорох листьев второй розы справа возле беседки. Или эта третья роза? Да-да. Третья. Биение сердца нарастало и становилось таким громким, что пришлось внутренне закричать.

Мама положила передо мной пластмассовую тарелку с картошкой и тефтелями. Соус выглядел, как кровь. Я принюхалась. И вправду, пахнет кровью.

— Мам, я без крови хочу, — сказала я, отодвигая тарелку.

— Здесь нет крови.

— Есть. Вот она.

— Это соус.

Я засмеялась. Как же это может быть соусом, если это кровь? Она пахла железом, как и полагается. Железо — это сталь. Сталь — это меч. А меч символизирует войну. Война — это кровь. Может, мама хотела таким образом предупредить меня?

— Если я съем этот соус, настанет война, так ведь?

Я нахмурилась. Какой же этот мир сложный! Каждый твой шаг несет в себе целую вселенную последствий. Все что ты делаешь, остается шрамом на твоем теле и твоей душе, ошибки собираются в клубок ответственности, и ты не можешь дальше существовать, не избавившись от чувства вины.

— А ты виновата, — сказала Утонувшая Девочка в моей голове. — Ты всегда во всем виновата. И если ты съешь этот соус, на войне умрут миллионы. Из-за тебя.

— Надя, прошу тебя, сдерживай себя. Сейчас не время, понимаешь?

Мама села рядом и взяла за руку.

Утонувшая Девочка продолжила говорить:

— Из-за тебя столько проблем. Всем стало бы легче дышать, если бы ты умерла. Все стали бы такими счастливыми! Ты веришь мне?

— Понимаешь? — повторила мама.

Я услышала шорох крыльев мертвой бабочки на улице. Как громко!

— Да, — ответила я, пытаясь вспомнить, что именно говорила мама.

— Это хорошо, милая. Это хорошо.

Мама поцеловала меня в макушку и стала накладывать на стол. На кухню зашел Дима.

Он казался намного выше и худее, чем полчаса назад. Русые волосы были растрепаны, зеленые проницательные глаза смотрели, будто исподтишка, испытывая и заглядывая в самую душу. Несмотря на тяжелый взгляд, его улыбка казалась искренней и доброй. Всю его внешность портил когда-то сломанный нос, горбинку которого он постоянно почесывал, привлекая к ней внимание.

— Вам помочь? — спросил Дима, подойдя к маме.

— Нет, садись. Надеюсь, ты любишь тефтели, а то Надя их не оценила.

Дима сел напротив и улыбнулся. Он посмотрел на меня, прищурившись, но взгляд показался скорее заинтересованным, чем недоверчивым.

— Это обвиняющий взгляд, дурочка, — заговорила Утонувшая Девочка. — Из-за тебя он будет плохо спать. Он будет бояться тебя, как и бывшие одноклассники. Он расскажет о тебе своим знакомым, и они вместе будут смеяться, шептаться и показывать на тебя пальцем, как и все остальные. Этот взгляд очень похож на взгляд папы, когда он понял, что тебе очень плохо. Ты помнишь его взгляд?

Я поежилась, вспоминая.

— Конечно же, ты его помнишь! Папа обвинял тебя, потому что ты виновата. Если бы ты не болела, все было бы хорошо. Мама бы так не страдала, и папа бы не умер. Это ты его убила. Ты виновата, как всегда.

— Я не виновата, — ответила я, качая головой.

Мама улыбнулась, накладывая еду себе в тарелку.

— Конечно, ты не виновата. Это я разбила чашку. Поэтому я и говорю, будь аккуратна, не ходи здесь босиком, чтобы не порезаться.

Дима попытался проткнуть тефтелю вилкой, но она сломалась.