Я – это ты

Маруся показала на тейон.

– Значит, ты медитируешь над этим шариком? А из чего он?

– Ни из чего. Тот же самый разрыв пространства. Вот эти дуги создают эффект антикомпрессии. А шарик – видимая граница разрыва, внутри него – Внемир.

– Дом Бога?

– Ну, вообще-то это просто символ. На самом деле Внемир, обитель Совершенства, находится еще и вне времени, а разрывать континуум времени мы не умеем. Только сжимать. Но в любом случае попасть туда можно только после физической смерти.

– Атас, – мрачно сказала Маруся. – Загробная жизнь? Я в это не верю, имей в виду.

– Почему?

Для меня самого это было невозможно – не верить. Я просто знал. И весь мой мир знал. Фактически это знание было сутью моего времени. Странная религия, как она назвала это, – изымите ее, и мой мир опустится до примитивного состояния разнузданной анархии третьего тысячелетия. Вакханалии примитивной материи, заменившей Бога. Абсолютизации кратковременной тленной жизни. Одушевленный прах, сделавший себя объектом собственного поклонения. Абсурд.

Этот абсурд и есть предположительно та вина, за которую мы были наказаны бессмертием.

– В это трудно верить. – Маруся пожала плечами. – А можно его потрогать?

Она протянула руку и осторожно приблизила палец к дугам тейона. Отдернула, словно обожглась, потом снова попробовала. Погладила мягко светящийся шарик.

– Гладкий. И теплый, – сказала она удивленно, убирая руку.

Я выключил тейон, шарик исчез.

– Ну, – сказал я, – по-моему, тебе пора познакомиться с моими владениями.

– Валяй, – отозвалась она.

Я навалял ей полную культурную программу. «Экзотика» начала пятого тысячелетия лилась на нее как из душа. Тем не менее она стоически приняла все, чем я изволил хвастаться (хотя я не хвастался). Особое внимание я уделил ознакомлению с н-конструкторами и пищевыми комбайнами. Тайно я, разумеется, надеялся, что она как женщина увлечется кулинарией или, например, конструированием одежды, или созданием каких-нибудь приятных безделушек. Ы заверил ее, что таких неограниченных возможностей в области легкой и средней промышленности, как у него, она нигде в этом мире не найдет.

В конце экскурсии мы поднялись в смотровую кабину наверху. Она смогла непосредственно взглянуть на то безобразие, что творилось вокруг. Кабина имела цилиндрическую форму и прозрачные стенки. Обзор был отличный.

– Они нас могут увидеть? – спросила Маруся, глядя на кучку сородичей, о чем-то толкующих у барьера.

– Нет, стенки поляризованы.

Она посмотрела себе под ноги и вокруг.

– Да он же не больше сарая! – ахнула она, имея в виду размеры Ы. – Где же там все помещается? Я думала, он с половину футбольного поля.

– Он гораздо больше. Полтора аркера. По-вашему – около семи гектаров. Только сейчас большая часть находится в сжатом виде. Компрессия пространства – по-моему, я тебе говорил об этом.

Я был доволен произведенным впечатлением. Экскурсия закончилась, и мы вернулись в центросектор. Тут-то нам и попалось на глаза это животное. Оно хозяйски расположилось на диване, выставив большое брюхо, и лизалось. Тигрового окраса, серое в полосочку. Ы помалкивал, никак не реагируя на посторонний биообъект, из чего я заключил, что это его инициатива.

– Ы!

– Да, капитан.

– Если не ошибаюсь, это кошка?

– Безусловно. Именно кошка, не кот.

– И как она здесь оказалась?

– Я ее впустил. Бедное животное так жалобно кричало, что я…

– И давно ты записался в зооблюстители?

– Три часа двадцать три минуты назад. Теперь я состою в Обществе защиты животных и намерен…

– Стоп. Я не вполне уяснил. Ты – вступил – в организацию – которая – охраняет – животных?

– Совершенно верно, капитан.

Самое время было подбирать челюсть. Ы сошел с ума, это ясно. А у меня не было информации, как и чем его лечить. Я снова посмотрел на кошку. Маруся забрала ее к себе на колени и теперь тискала в руках, приговаривая: «Ах ты моя лапа, шкура полосатая, мурило ты, набитое котятами…».

– У нее скоро будут котята, – сообщила она с гордостью, как будто сама собралась рожать этих котят.

– Рад за вас с ней, – ответил я. – Может быть, ты что-нибудь понимаешь? Эта груда разумного железа говорит, что теперь он опекун несчастных животных.

– А что тут такого? – поинтересовался Ы. – Этим я выражаю свою гражданскую позицию. Этот мир слишком нестабилен, и всякий уважающий себя гражданин не может быть лишь пассивным свидетелем происходящих губительных процессов…

– С каких пор ты стал гражданином этого мира?

– С тех пор как поселился здесь, – с достоинством сказал Ы. – Поскольку обратный путь для нас закрыт, мы должны…

– А ты уже и за меня все решил?

– Пока только за себя. – Сама скромность и добродетель.

– Общество анонимное?

– Совсем нет, капитан. Я назвался именем моего знаменитого тезки Ы Дун Го…

Я что-то булькнул неотформатированно.

– …Элемент же анонимности присутствует в другом…

– Так-так. И какое же еще общество ты осчастливил своим вступлением?

– Я являюсь слушателем Сетевых анонимных антитеррористических курсов. Кроме того, я позволил себе поддаться обаянию политической борьбы и вступил во Всемирную антиглобалистскую организацию, чья штаб-квартира находится в Осло…

– Почему именно антиглобализм? – Я заторможенно ворочал глыбы памяти, вспоминая из учебных блоков истории, что это такое.

– Поддался обаянию, – повторил Ы. – Стремления антиглобалистов близки мне как представителю уникальной культуры космопланетарных хрономодулей. Мне бы не хотелось распылять свою уникальность и жертвовать богатыми, хотя и большей частью умозрительно-литературными традициями путешествий по времени в угоду незрелым идеям стирания границ во имя прогресса. Если хотите знать мое мнение, прогресс не достигается простым сложением интеллектов и усилий. И если уж на то пошло – что такое вообще прогресс? Это есть мера приближения к точке произвольно выбранного идеала. Идеал, как известно, принадлежит целиком области идей, каковые идеи разнообразны, видоизменяемы и текучи. Следовательно, прогресс – абстрактное понятие, целиком зависимое от представлений конкретного индивида. Вывод: сколько индивидов, столько и прогрессов. Какие могут быть речи о глобализации в таком случае? Взять хотя бы представления о Совершенстве, бытующем вне мира. Здесь мерой прогресса будет общая готовность к смерти бренного, несовершенного тела и переходу в иную форму жизни…

– Что он там бормочет? – спросила Маруся, баюкая кошку.

– Не обращай внимания, кажется, его обуял патриотизм или что-то в этом роде.

– По-моему, он просто переторчал в Сети и двинулся мозгами. Это у нас часто теперь бывает.

– Вот как? Между прочим, Железный лоб, – спросил я продолжающего бубнить Ы, – кошка твое единственное доброе дело, или ты еще успел надоброхотствовать? Ты что-то говорил о своих намерениях. Надеюсь, ты не…

– Капитан, – важно перебил меня Ы, – я бы не простил себе… Впрочем, к чему похвальбы. Это было бы нескромностью с моей стороны. Сейчас вы все узнаете.