Я – это ты

Я повернулся на внезапный звук. Экраны, все до одного, показывали женщину за столом, вперившую неподвижный взгляд во что-то перед собой. Тревожным, напряженно звучащим голосом она рассказывала о том, как кто-то встретился с кем-то и они что-то обсудили, придя к общей договоренности. Обертона ее голоса должны были как минимум вселять неопределенное чувство опасности, угрозы, исходящей отовсюду. Типичный же в данной ситуации максимум – неадекватное агрессивное поведение, вызванное желанием заставить ее замолчать, и лучше – навсегда. Ы к тому же включил звук на предельную громкость.

– Эй, потише! – крикнул я ему.

Женщина заговорила тише.

– …не вызывает сомнений тот факт, что работали высококвалифицированные хакеры. Счета были обнулены буквально среди бела дня, на глазах у служащих. Однако никто из них не мог ничего сделать, чтобы помешать этому крупномасштабному электронному ограблению банка, которое уже названо суперкражей века. Специалисты до сих пор не могут снять электронную блокаду, установленную мошенниками и препятствующую тому, чтобы отыскать следы украденных денег…

– Ы! – строго сказал я.

– Да, капитан.

– Твоя работа?

– Да, капитан. – Мне даже показалось, что он сообщил это со смирением в голосе – добрые дела, безусловно, требуют обуздания тщеславия.

– Зачем тебе понадобились деньги?

– Это мой вклад в развитие антиглобалистских тенденций. Я перевел все деньги на счета Всемирной антигло…

Я застонал и схватился за голову. Маруся тихонько всхлипывала от смеха, повалившись на диван. Кошка в испуге перетащила свое набитое потомством брюхо под столик.

– Ы! – заговорил я. – Что бы ты там себе ни вбил в свои искусственные мозги, я запрещаю тебе впредь вмешиваться в дела этого мира без особых на то указаний с моей стороны. Будешь выражать свою гражданскую позицию на внутренней территории – то есть здесь. Уяснил?

– Да, капитан, – неохотно продребезжал модуль.

– Что ты уяснил?

– Отныне мы придерживаемся анархической философии неделания. – Ы был угрюм и мрачен, насколько это возможно для модуля. – Будем молчать в тряпочку и сопеть в дырочку.

– В целом правильно, несмотря на жаргон, – согласился я. – Кстати, где наш ужин?

Яства приплыли через несколько минут. Эскалоп (синтезированный) – моя любимая еда. Таким образом подхалим пытался задобрить меня. Омары в лимонном соусе (синтезированные) – для гостьи, чтобы раздразнить воображение. Тарелка с неаппетитным шматом сырого рыбного филе (синтезированного) – для безымянной кошки и ее котят. Ы один, в отличие от нас всех, питался натурально – естественной энергией свето– радио– электро– магнитоволн.

Маруся, вяло ковыряя омаров (пропали старания Ы), с кислой миной воротила от меня грустные-грустные глаза. Я не мог с определенностью сказать, чем вызвана перемена в ее настроении. Четверть часа назад она надрывала животик (местная идиома) и лобызалась с кошкой, а теперь стала похожа на маленького зверька в зоосаде, отчаянно держащего оборону возле своей норы, в которую все время норовят заглянуть всякие праздношатающиеся. Но в общем я понимал ее. Как и я, она была здесь совершенно одинока. Однако держалась храбро и с вызовом, под которым прятала страх. Я знал: она боится остаться здесь, внутри этой кошмарной (для нее) машины, и боится возвращаться в свой мир – потому что с ней останется знание о невозможных для этого мира вещах. Я и она – мы оба были пленниками Ы, каждый по-своему. Вероятно, она искала – сознательно или нет – компромисс. Оттого и завела снова разговор о контакте.

– Почему ты не хочешь выйти к ним и поговорить как человек? Так и будешь отсиживаться тут, как страус, пока не помрешь?… А, я же забыла, что ты бессмертный, – добавила с насмешкой.

– Видишь ли, я пытаюсь сейчас решить одну задачу. И пока я ее не решу… никаких действий предпринимать не намерен. А что до твоих сограждан – достаточно уже того, что они увидели мою машинку. Увидеть большее я не могу им позволить. Даже меня самого.

– Боишься, что изменится будущее? – поддразнила Маруся.

– От одного взгляда оно не изменится, могу тебя уверить. Я не хочу показываться им потому, что они подумают то же, что подумала ты. Что я инопланетянин. И что где-то во вселенной живут такие же люди, как они. Это будет очень грубой ошибкой, которая наплодит множество нежелательных сдвигов в ваших умонастроениях. В культурных и теоретических пластах. В идеосфере, одним словом. Вот тогда будущее действительно может измениться…

Это навело меня на кое-какие предположения, и я замолчал.

– …тут такого? – спросила Маруся.

– Что?

– Я говорю, что тут грубого? По-моему эта ошибка яйца ломаного не стоит.

– Дело в том, что других людей во вселенной нет. Ни зелененьких, ни синеньких, ни жабродышащих или еще каких-нибудь. Никаких гоминоидов и негоминоидов. Мы – единственные. Более того, других планет, пригодных для жизни, тоже нет. Ни в одной звездной системе. Нам стоило неимоверных средств и усилий понять это. Не узнать – понять, ощущаешь разницу? Так вот, если твои современники будут думать, что они знают… Ваша цивилизация зарулит в крепкий тупик. Может быть, худший, чем тот, в который она действительно завернула, породив нашу цивилизацию.

– Ты болтаешь как профессор в универе. – Маруся поднялась, молча подхватила кошку и ушла в свою комнату. Я подумал, она обиделась на меня за то, что Создатель не счел нужным сотворить иные миры и иных носителей разума. Каких-нибудь мыслящих полипов или разумную пыль. Что ж, здесь я ничем ей помочь не мог.

Но то, что она заронила во мне… Это могла бы быть роскошная идея.

Я быстро учился смотреть на нее не глазами энтомолога, поймавшего ценный и хрупкий экземпляр насекомого, а глазами… ну, скажем, хм, спутника – равного мне. Энтропия существования в замкнутом пространстве и в безделье меня совершенно не заботила. Так же как и то, что творилось снаружи. Они там, по-видимому, немного успокоились и решили перейти на дальние подступы, прячась в лесу. Тактика пассивного выжидания. Ы прошерстил все коммуникационные каналы этого мира, но не нашел ни единого упоминания о нас – и разочарованно высказал глубокое недоумение по этому поводу.

Маруся совершенно освоилась с н-конструкторами и каждый день вгоняла меня в кратковременную прострацию сногсшибательными наворотами одеяний. То это был длиннющий шлейф из канцелярских скрепок (по ее словам), переползающий за ней из коридора в комнату и обратно, то узенькая цельнометаллическая полосочка на груди или набедренная повязка из почти настоящих шкурок бананов, то кордебалет цветастых перьев за спиной. Мне очень хотелось верить, что она забыла о своем страхе перед будущим и начала получать удовольствие от настоящего. Но однажды я убедился в обратном.