Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)
Шрифт:
– Черт побери! – прошептал Зорбас, кусая усы. – Угол не вышел.
Он яростно бросился к столбу и опустил флаг, снова давая сигнал. Монахи за мулами перекрестились, а старосты приготовились спасаться бегством.
– …и Святого Духа!.. – прерывающимся голосом прокричал настоятель, подбирая подол рясы.
Третье дерево оказалось огромной сосной. Едва его отпустили, раздался страшный грохот.
Монахи пали ниц, сельчане пустились наутек.
– Ложитесь, несчастные! – закричал, убегая, Зорбас.
Сосна прыгнула, снова повисла на тросе, сыпнула искрами и, не успели мы и глазом моргнуть,
– Ничего! Это еще совсем ничего не значит! – яростно закричал Зорбас. – Теперь-то механизм заработает! Давай!
Он снова поднял флаг. Чувствовалось, что им уже овладело отчаяние, и он спешил покончить со всем этим раз и навсегда.
– …и Пречистой Богородицы Мстительницы! – заикаясь, прокричал настоятель из-за скалы.
Ринулось четвертое дерево. Послышался страшный треск, затем затрещало еще раз, и все столбы попадали один за другим, словно карточный домик.
– Господи помилуй! Господи помилуй! – закричали рабочие, сельчане, монахи и пустились со всех ног наутек.
Одна щепка ранила Дометия в бедро, другая чуть было не вышибла глаз настоятелю. Рабочие исчезли, и только Богородица нерушимо стояла на камне с копьем во длани, строго взирая на людей, а рядом с ней дрожал, вздыбив зеленые перья, злополучный попугай.
Монахи схватили Богородицу, подняли стонавшего от боли Дометия, поймали мулов, взобрались на них верхом и уехали. Рабочий, жаривший на вертеле барашка, убежал в испуге, и теперь барашек пригорал.
– От барашка один пепел останется! – закричал Зорбас и побежал вращать вертел.
Я уселся рядом. Теперь на берегу не было уже никого, кроме нас двоих. Зорбас повернул голову и неуверенно, растерянно посмотрел на меня… Он не знал, как я отнесусь к катастрофе, чем все это кончится. Он снова склонился над барашком, взял нож, отрезал кусок, попробовал, тут же снял барашка с огня и поставил его в вертикальное положение.
– Объедение! – сказал Зорбас. – Настоящее объедение, хозяин! Хочешь перекусить?
– Принеси вина и хлеба. Я проголодался.
Зорбас живо сбегал, прикатил к барашку бочонок, принес большой каравай пшеничного хлеба и два стакана. Взяв каждый по ножу, мы отрезали два куска мяса побольше и два ломтя хлеба потолще, принялись за еду и все не могли насытиться.
– Как вкусно, правда, хозяин? – спросил Зорбас. – Объедение! Тут, видишь ли, густой травы нет, овец пасут на скудных пастбищах, и потому мясо у них такое вкусное. Знаешь, когда-то я носил на груди вместо амулета вышитую из моих же волос Святую Софию… Старая история!
– Рассказывай! Рассказывай, Зорбас!
– Старая история, хозяин! Греческие идеи, сумасбродные идеи!
– Рассказывай, Зорбас! Я люблю слушать про такое!
– Ну вот, окружили нас болгары. Наступила уже ночь. Разожгли они вокруг по склонам гор огни, стали бить в барабаны и выть волками, чтобы испугать нас. Было их сотни три, а нас – всего двадцать восемь во главе с капитаном Рувасом – помилуй, Боже, душу его, если он умер, славный был парень!
«Эй, Зорбас, – говорит он мне. – Нанизывай барашка на вертел!»
«Вкуснее получится в яме», – отвечаю я.
«Делай как знаешь, да
только поживее! Проголодались мы!»Вырыли мы яму, положил я туда барашка прямо со шкурой, навалили сверху побольше горящих углей, вытащили из торб хлеб и ждем.
«Может быть, ребята, это наш последний барашек! – говорит капитан Рувас. – Кто из вас боится, ребята?»
Все засмеялись, никто не ответил. Приложились мы к фляге.
«За твое здоровье, капитан Рувас! За меткие пули!»
Выпили мы раз, выпили другой, вытащили барашка. Эх, что это за мясо было, хозяин! Как вспомню, до сих пор слюнки текут! Нежное, во рту так и тает! Набросились мы все на него по-молодецки.
«Никогда не едал я мяса вкуснее! – говорит капитан. – Да поможет нам Бог!»
И он тоже выпил залпом, хотя вообще никогда не пил.
«Спойте, ребята, клефтскую! – приказал он. – Они там как волки воют, а мы споем как люди. Споем „Старый Димос“!»
Мы побыстрее проглотили, что во рту было, пропустили еще по одной и громко запели, так что эхо по оврагам пошло:
Эх, постарел, ребята, я, а сорок лет был клефтом…Настроение у нас поднялось пуще прежнего.
«Что это вы приуныли, ребята, – говорит капитан. – Ну-ка, Алексис, погадай на лопатке… Что там про нас сказано?»
Почистил я лопатку ножом, поднес к огню и говорю:
«Могил, капитан, не вижу. Смерти не вижу. Думаю, спасемся мы и на этот раз».
«Бог да услышит твои слова! – говорит самый храбрый из нас, который к тому же недавно женился. – Только бы успеть сына на свет народить, а там – будь что будет!»
Зорбас отрезал большой кусок почки и сказал:
– Хорош был тот барашек, но этот ему не уступает!
– Налей, Зорбас! И выпьем до дна!
Мы чокнулись и выпили. Было то знаменитое вино Иерапетры [57] , темное, как заячья кровь. Пьешь его, наполняешься зверской силой, причастившись кровью земли. Жилы переполняет сила, а сердце – доброта. Трус становится храбрецом, а храбрец – настоящим зверем! Забываются мелочные заботы, рушатся тесные границы, и становишься одним целым с людьми, с животными, с Богом.
57
Иерапетра – самый значительный город на южном побережье Крита, близ античной Иерапитны, самый южный город Европы.
– Ну-ка, давай поглядим на баранью лопатку, что она там говорит, – предложил я. – Давай, Зорбас, возглашай пророчества!
Он тщательно облизал лопатку, затем почистил ее ножом, поднял на свет и принялся внимательно разглядывать.
– Все будет хорошо, хозяин. Тысячу лет проживем. Сердце крепкое, как скала! – Зорбас снова склонился, внимательно посмотрел на лопатку и сказал: – Вижу дорогу, – сказал он. – Дальний путь. А в конце пути – большой дом с множеством дверей. Должно быть, какой-то город, хозяин. А может быть, и монастырь, в котором я буду привратником и займусь контрабандой.