Я, грек Зорба (Невероятные похождения Алексиса Зорбаса)

– Давай-ка лучше выпьем, Зорбас, и оставь пророчества! Я скажу тебе, что это за дом с множеством дверей. Это – земля с могилами. Таков конец пути. За твое здоровье, безбожник!

– За твое здоровье, хозяин! Удача, говорят, слепа: куда идти, она не знает и спотыкается о прохожих – на кого упадет, того и считают удачливым. К дьяволу такую удачу, не нужна она нам, хозяин!

– Не нужна она нам, Зорбас! Вперед!

Мы пили, обгладывали до костей барашка, мир становился легким, море смеялось, земля покачивалась, словно корабельная палуба, две чайки разгуливали по гальке и разговаривали, словно люди.

Я поднялся и воскликнул:

– Зорбас! Научи меня танцевать!

Зорбас вскочил, лицо его засияло.

– Танцевать? Танцевать, хозяин? Давай!

– Вперед, Зорбас! Жизнь моя изменилась. Вперед!

– Перво-наперво научу тебя танцевать зеибекикос – суровый, мужественный танец. Комитадзисы танцевали его перед боем.

Зорбас разулся, снял баклажанные носки, остался только в штанах и рубахе. Но ему было все равно тесно, и он сбросил и рубаху.

– Смотри на мои ноги, хозяин! – велел Зорбас. – Внимательно смотри!

Зорбас вытянул ногу, коснулся легко земли, вытянул другую, и пошли, сплетаясь, дикие, радостные шаги, от которых земля гудела.

Он схватил меня за плечо.

– Пошли! Давай вдвоем!

Мы пустились в пляс. Зорбас поправлял меня. Серьезно, терпеливо, нежно. Я осмелел, почувствовал, как на тяжких ногах у меня вдруг выросли крылья.

– Молодец! – закричал Зорбас и стал хлопать в ладоши, задавая мне ритм. – Молодец, парень! К дьяволу бумагу и чернила! К дьяволу добро и заработок! Эх, теперь, когда ты научишься танцевать и выучишь наконец мой язык, знаешь, что мы сможем рассказать друг другу?!

Он провел босыми стопами по гальке, хлопнул в ладоши и крикнул:

– У меня есть много чего рассказать тебе, хозяин! Никого не любил я так, как тебя! Я много должен рассказать тебе, но слов мне не хватает!.. Поэтому я тебе станцую! А ты отойди в сторону, чтобы я тебя не задел! Ну-ка! Хоп! Хоп!

Он прыгнул, и его руки и ноги превратились в крылья. Стоя во весь рост взметнулся он над землей и показался на фоне моря и неба прадавним архангелом-бунтовщиком. Потому что танец Зорбаса был призывом, упорством, бунтом. Он словно кричал: «Что ты можешь сделать мне, Всемогущий?! Ничего не можешь, разве только убить! Убей меня, мне все равно. То, что было у меня на душе, я выразил, что хотел – высказал: успел, станцевал, и теперь ты мне не нужен!»

Я смотрел, как Зорбас танцует, и впервые прочувствовал демонический бунт человека, стремящегося победить собственную тяжесть и первородный грех – материю. Я восхищался его выдержкой, ловкостью, гордостью. На прибрежном песке порывистые и в то же время искусные шаги Зорбаса писали люциферовскую историю человека.

Он остановился. Посмотрел на остатки развалившейся подвесной дороги. Солнце опускалось к закату, тени росли. Зорбас выпучил глаза, словно вдруг что-то вспомнил. Он повернулся, посмотрел на меня и, прикрыв, как обычно, рот ладонью, сказал:

– Ну и ну, хозяин! Видал, как она искрами сыпала, негодная?!

И оба мы расхохотались. Зорбас бросился ко мне, схватил меня в объятия и стал целовать.

– Ты тоже смеешься? – ласково кричал он. – Ты тоже смеешься, хозяин? Молодец, дорогой ты мой!

Мы заливались смехом и долго боролись друг с другом на берегу. А затем упали вдруг оба наземь, простерлись на гальке и, обнявшись, уснули.

На рассвете я проснулся и быстро зашагал по берегу к селу. Сердце мое ликовало. Редко доводилось мне испытывать подобную радость. Это была даже не радость, а высокий, безумный, необъяснимый восторг. Не только необъяснимый, но и противоречащий какому бы то ни было объяснению. Я потерял все свои деньги, которые ушли на рабочих, на подвесную дорогу, на вагоны, даже на небольшую пристань, которую мы приготовили для транспортировки. Теперь перевозить было нечего.

Но именно теперь я неожиданно почувствовал избавление. Я словно обнаружил в суровом, чуждом радости черепе Неотвратимости играющую где-то там, в уголке, свободу и стал играть вместе с ней.

Когда все у нас получается вверх дном, как радостно почувствовать вдруг, что душа наша обладает выдержкой и ценностью! Словно некий незримый всемогущий враг, которого одни называют Богом, а другие – дьяволом, устремляется ниспровергнуть нас, но мы твердо стоим на ногах. Одерживая внутреннюю победу и будучи побежден внешней силой, истинный муж испытывает невыразимую гордость и радость, потому что внешнее несчастье преобразуется в высшее, очень трудное счастье.

Однажды вечером Зорбас сказал мне:

– Как-то ночью в заснеженных горах Македонии поднялся ужасный ветер и стал расшатывать, словно желая повалить, маленькую хижину, в которую я тогда забился. Но я хорошо укрепил хижину, сидел в полном одиночестве у горящего очага, смеялся и прогонял ветер, крича ему: «Ты не войдешь в мою хижину! Я не открою тебе дверь, и ты не задуешь очага, не одолеешь меня!»

Эти слова Зорбаса придали сил моей душе: я понял, как должен вести себя человек, как он должен разговаривать с Неотвратимостью.

Я быстро шел по берегу и тоже разговаривал с невидимым врагом, крича ему: «Ты не войдешь в мою душу! Я не открою тебе дверь, и ты не задуешь очага, не одолеешь меня!»

Солнце еще не показалось из-за горы, на море и на небе играли краски – голубая, зеленая, розовая и перламутровая, а вдали, на масличных деревьях, просыпались и порхали маленькие певчие птички.

Я шел вдоль моря, чтобы попрощаться с пустынными берегами, запечатлеть их в памяти и унести с собой.

На этих берегах я испытал великую радость, жизнь подле Зорбаса сделала сердце мое более широким, а некоторые его слова успокоили мой разум, дав самое простое решение пребывавшим внутри меня сложным вопросам. Этот человек, обладающий безошибочным душевным устремлением и первозданным орлиным взглядом, свернув с проторенного и короткого пути, просто и без особых усилий достигал той вершины стремления, которая есть отсутствие стремления.

Мимо прошла компания: мужчины и женщины с полными корзинками, в которых были бутылки и закуска, направлялись в сады праздновать Первое мая. Девичий голосок пел, словно журчал фонтан. Хрупкая девушка с пышной грудью, запыхавшись, пробежала передо мной и, спасаясь от своего преследователя, взобралась на высокий камень, а следом за ней появился разгоряченный бледный чернобородый мужчина.

– Спускайся… Спускайся… – кричал охрипшим голосом мужчина.

Щеки девушки пылали. Она подняла руки, сплетя их над головой и, медленно покачиваясь всем своим разгоряченным телом, ответила песней:

Хоть говори ты мне, шутя, хоть говори, играя,Что не влюбился ты в меня, все это – блажь пустая…

– Спускайся… Спускайся… – кричал чернобородый, хрипло умоляя и угрожая в то же время.

И вдруг он ринулся прыжком, схватил девушку за ногу, и девушка разрыдалась, словно только и ждала этого, как облегчения.

Я поспешил уйти подальше. Все эти страсти причиняли боль моему сердцу. Вспомнилось, как тучная и надушенная старая русалка, насытившись и наласкавшись вдоволь, простудилась однажды вечером, а затем земля разверзлась и поглотила ее. Она, должно быть, уже распухла и позеленела, тело ее разлагалось, жизненные соки вышли из него, и появились черви…