Я научила женщин говорить

Самый скромный – северным Гланом, Иль убийцею Дорианом, И все шепчут своим дианам Твердо выученный урок.А для них расступились стены, Вспыхнул свет, завыли сирены, И, как купол, вспух потолок.Я не то что боюсь огласки... Что мне Гамлетовы подвязки, Что мне вихрь Саломеиной пляски, Что мне поступь Железной Маски, Я еще пожелезней тех...И чья очередь испугаться, Отшатнуться, отпрянуть, сдаться И замаливать давний грех? Ясно все:Не ко мне, так к кому же? [79] Не для них здесь готовился ужин, И не им со мной по пути.Хвост запрятал под фалды фрака... Как он хром и изящен... Однако Я надеюсь, Владыку Мрака Вы не смели сюда ввести?Маска это, череп, лицо ли — Выражение злобной боли, Что лишь Гойя смел передать.Общий баловень и насмешник, Перед ним самый смрадный грешник — Воплощенная благодать...Веселиться – так веселиться, Только как же могло случиться, Что одна я из них жива?Завтра утро меня разбудит, И никто меня не осудит, И в лицо мне смеяться будет Заоконная синева.Но мне страшно: войду сама я, Кружевную шаль не снимая, Улыбнусь всем и замолчу.

79

Три «к» выражают замешательство автора. – Прим. Анны Ахматовой

«Перед ним самый смрадный грешник —Воплощенная благодать. <...>

Что уж говорить об отношении к Кузмину казенных литературоведов и средней руки эстетов (какая разница – топорные поделки соцреализма или экзотическое имя Черубины де Габриак заставляет их отмахнуться от подлинного искусства), если даже Ахматова, склонная, по ее собственному признанию, писать на чужих черновиках, полуприсвоившая в «Поэме без героя» новаторскую интонацию, строфику и чуть ли не содержание кузминского «Второго удара» («Кони бьются, храпят в испуге, / Синей лентой обвиты дуги, / Волки, снег, бубенцы, пальба!»), не нашла менее страшных слов для того, чтобы помянуть одного из крупнейших поэтов века, кстати сказать, написавшего предисловие к первой книге ее стихов. Даже вообразив себе любую крайнюю степень бытового ужаса во взаимоотношениях этих людей, невозможно, мне кажется, извинить художника, сводящего поэтическое в одну плоскость со «светским» и изображающего литературно-художественный мир 1913 года как театр марионеток и бал теней».

Алексей Пурин. «Двойная тень». 1990

С той, какою была когда-то В ожерелье черных агатов До долины Иосафата,^{6} Снова встретиться не хочу...Не последние ль близки сроки?.. Я забыла ваши уроки, Краснобаи и лжепророки! — Но меня не забыли вы.Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет — Страшный праздник мертвой листвы.Б Е Л Ы Й З А ЛЗвук шагов, тех, которых нету, По сияющему паркету И сигары синий дымок. И во всех зеркалах отразился Человек, что не появилсяИ проникнуть в тот зал не мог. Он не лучше других и не хуже, Но не веет летейской стужей, И в руке его теплота. Гость из Будущего! – Неужели Он придет ко мне в самом деле, Повернув налево с моста? С детства ряженых я боялась, Мне всегда почему-то казалось, Что какая-то лишняя теньСреди них «б е з л и ц а и н а з в а н ь я» Затесалась... Откроем собранье В новогодний торжественный день!Ту полночную Гофманиану Разглашать я по свету не стану И других бы просила... Постой,Ты как будто не значишься в списках, В калиострах, магах, лизисках^{7}, Полосатой наряжен верстой, —Размалеван пестро и грубо — Ты... ровесник Мамврийского дуба^{8}, Вековой собеседник луны.Не обманут притворные стоны, Ты железные пишешь законы, Хаммураби, ликурги, солоны^{9} У тебя поучиться должны.Существо это странного нрава. Он не ждет, чтоб подагра и слава Впопыхах усадили его В юбилейные пышные кресла, А несет по цветущему вереску, По пустыням свое торжество.И ни в чем не повинен: не в этом, Ни в другом и ни в третьем... Поэтам Вообще не пристали грехи.

«Появляющийся среди гостей первой главы Поэт («Ты как будто не значишься в списках»), на роль которого с одинаковым правом могут претендовать Маяковский, Хлебников, Гумилев, Сологуб,– это прежде всего поэт «движения», путешественник. И кто более Данте «износил сандалий» «за время поэтической работы, путешествуя», согласно восторженной реплике Мандельштама, «по козьим тропам Италии» – по «цветущему» лугу Земного Рая, по огненным и болотистым «пустыням» Ада! И не он ли поэтому в Поэме «полосатой наряжен верстой», похожей на «переливающуюся кожу змеи»?»

Анатолий Найман. «Русская поэма: четыре опыта»

Проплясать пред Ковчегом Завета^{10} Или сгинуть!.. Да что там! Про это Лучше их рассказали стихи.Крик петуший нам только снится, За окошком Нева дымится, Ночь бездонна – и длится, длится Петербургская чертовня...В черном небе звезды не видно, Гибель где-то здесь, очевидно, Но беспечна, пряна, бесстыдна Маскарадная болтовня...Крик: «Героя на авансцену!» Не волнуйтесь: дылде на смену Непременно выйдет сейчас И споет о священной мести...Что ж вы все убегаете вместе, Словно каждый нашел по невесте, Оставляя с глазу на глазМеня в сумраке с черной рамой, Из которой глядит тот самый, Ставший наигорчайшей драмой И еще не оплаканный час?Это все наплывает не сразу. Как одну музыкальную фразу, Слышу шепот: «Прощай! Пора! Я оставлю тебя живою, Но ты будешь м о е й вдовою, Ты – Голубка, солнце, сестра!» На площадке две слитые тени... После – лестницы плоской ступени, Вопль: «Не надо!» и в отдаленье Чистый голос: «Я к смерти готов».

Факелы гаснут, потолок опускается. Белый (зеркальный) зал^{11} снова делается комнатой автора

Слова из мрака:

Смерти нет – это всем известно, Повторять это стало пресно, А что есть – пусть расскажут мне.Кто стучится? Ведь всех впустили. Это гость зазеркальный? Или То, что вдруг мелькнуло в окне...Шутки ль месяца молодого, Или вправду там кто-то снова Между печкой и шкафом стоит?Бледен лоб и глаза открыты... Значит, хрупки могильные плиты, Значит, мягче воска гранит...Вздор, вздор, вздор! – От такого вздора Я седою сделаюсь скоро Или стану совсем другой.Что ты манишь меня рукою?!За одну минуту покоя Я посмертный отдам покой.

«Кто-то из читателей заметил, что стихи «Или вправду там кто-то снова / Между печкой и шкафом стоит?» перекликаются с «Бесами», со сценой перед самоубийством Кириллова, когда он прячется в углу между стеной и шкафом. Ахматова многим об этом совпадении рассказывала, не уточняя, случайное оно или задуманное, а, как казалось, преследуя цель сколь можно большему числу непосвященных открыть метод Поэмы.

Это магическое ее свойство – прятать в себе больше, чем открывать,– одно из главных, но не единственное».

Анатолий Найман. «Рассказы о Анне Ахматовой»

Через площадку Интермедия

Где-то вокруг этого места («...но беспечна, пряна, бесстыдна маскарадная болтовня...») бродили еще такие строки, но я не пустила их в основной текст:  

«Уверяю, это не ново... Вы дитя, синьор Казанова...» «На Исакьевской ровно в шесть...»«Как-нибудь побредем по мраку, Мы отсюда еще в «Собаку»...» ^{12} «Вы отсюда куда?» — «Бог весть!»Санчо Пансы и Дон Кихоты И, увы, содомские Лоты ^{13} Смертоносный пробуют сок,Афродиты возникли из пены, Шевельнулись в стекле Елены, И безумья близится срок.И опять из Фонтанного Грота ^{14} , Где любовная стонет дремота, Через призрачные ворота И мохнатый и рыжий кто-то Козлоногую приволок.Всех наряднее и всех выше, Хоть не видит она и не слышит — Не клянет, не молит, не дышит, Голова madame de Lamballe [80] ,А смиренница и красотка, Ты, что козью пляшешь чечетку, Снова гулишь томно и кротко: «Que me veut mon Prince Carnaval?» [81]

80

Мадам де Ламбаль.

81

Чего хочет от меня мой принц Карнавал? (фр.)

И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гетевского Брокена появляется О н а же (а может быть – ее тень):

Как копытца, топочут сапожки, Как бубенчик, звенят сережки, В бледных локонах злые рожки, Окаянной пляской пьяна, —Словно с вазы чернофигурной Прибежала к волне лазурной Так парадно обнажена.А за ней в шинели и в каске Ты, вошедший сюда без маски, Ты, Иванушка древней сказки, Что тебя сегодня томит?Сколько горечи в каждом слове, Сколько мрака в твоей любови, И зачем эта струйка крови Бередит лепесток ланит?

Глава вторая

Иль того ты видишь у своих колен,

Кто для белой смерти твой покинул плен?

1913

Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа она – Козлоногая, посредине – Путаница, слева – портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина, другим – Донна Анна (из «Шагов Командора»). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает:

Распахнулась атласная шубка! Не сердись на меня, Голубка, Что коснусь я этого кубка: Не тебя, а себя казню.Все равно подходит расплата — Видишь там, за вьюгой крупчатой, Мейерхольдовы арапчата Затевают опять возню?А вокруг старый город Питер, Что народу бока повытер (Как тогда народ говорил), —В гривах, в сбруях, в мучных обозах, В размалеванных чайных розах И под тучей вороньих крыл.Но летит, улыбаясь мнимо, Над Мариинскою сценой prima [82] , Ты – наш лебедь непостижимый, И острит опоздавший сноб.Звук оркестра, как с того света (Тень чего-то мелькнула где-то), Не предчувствием ли рассвета По рядам пробежал озноб?И опять тот голос знакомый, Будто эхо горного грома, — Ужас, смерть, прощенье, любовь...Ни на что на земле не похожий Он несется, как вестник Божий, Настигая нас вновь и вновь.Сучья в иссиня-белом снеге... Коридор Петровских Коллегий ^{15} Бесконечен, гулок и прям.(Что угодно может случиться, Но он будет упрямо сниться Тем, кто нынче проходит там.)До смешного близка развязка; Из-за ширм Петрушкина маска [83] ^{16} , Вкруг костров кучерская пляска, Над дворцом черно-желтый стяг...Все уже на местах, кто надо; Пятым актом из Летнего сада Пахнет... Призрак цусимского ада Тут же. – Пьяный поет моряк...Как парадно звенят полозья И волочится полость козья... Мимо, тени! – Он там один.

82

Прима-балерина (фр.).

83

Вариант: Чрез Неву за пятак на салазках. – Прим. Анны Ахматовой.