Я научила женщин говорить

«Подобно мозгу, получившему достаточно сведений, чтобы на их основе и логике получать новые «из самого себя», Поэма производила новые строки как бы без участия автора.

Все уже на местах, кто надо:Пятым актом из Летнего садаПахнет... Пьяный поет моряк...

Моряк, матрос – центральная фигура Революции – занял место в картине предреволюционного ожидания сразу, всплыв ли из памяти, сойдя ли с холста Татлина, с позднейших ли плакатов или из блоковской поэмы. Но само расположение последней строчки на бумаге словно бы предполагало внутри нее дополнительное содержание, и дыхание строфы очередным своим выдохом вдруг расправило эту морщину:

Пахнет... Призрак цусимского адаТут же. – Пьяный поет моряк...

Можно с большим или меньшим успехом гадать, не был ли толчком для появления нового стиха пастернаковский «Матрос в Москве»:

Был ветер пьян и обдал дрожью:С вина – буян.Взглянул матрос (матрос был тоже,Как ветер, пьян), —

к которому тянется строчка из следующего за ним стихотворения:

Январь, и это год Цусимы.

Однако существеннее толчка к той или иной вставке само устройство Поэмы, множество ее пазух, куда можно по необходимости вложить или – что то же самое – где можно обнаружить новый стих, а то и блок новых стихов. Внутри нее все уже содержится, и вариант 40-х годов отличается от варианта 60-х объемом, но не полнотой – как аэростат, который готов к полету и надутый до половины, и целиком. По тому же принципу устроена и гармошка смыслов каждой строки, отзывавшаяся по мере растягивания новыми комментариями».

Анатолий Найман. «Рассказы о Анне Ахматовой»

На стене его твердый профиль. Гавриил или Мефистофель Твой, красавица, паладин?Демон сам с улыбкой Тамары, Но такие таятся чары В этом страшном дымном лице:Плоть, почти что ставшая духом, И античный локон над ухом — Все таинственно в пришлеце.Это он в переполненном зале Слал ту черную розу в бокале Или все это было сном?С мертвым сердцем и мертвым взором Он ли встретился с Командором, В тот пробравшись проклятый дом?И его поведано словом, Как вы были в пространстве новом, Как вне времени были вы, —И в каких хрусталях полярных, И в каких сияньях янтарных Там, у устья Леты – Невы.Ты сбежала сюда с портрета, И пустая рама до света На стене тебя будет ждать.Так плясать тебе – без партнера! Я же роль рокового хора На себя согласна принять.

«Когда читаешь стихи, где изображается Блок, нужно помнить, что это не тот мудрый, мужественный, просветленный поэт, каким мы знали его по его позднейшим стихам, это Блок «Страшного мира»– исчадье и жертва той зачумленной и «бесноватой» эпохи:

Демон сам с улыбкой Тамары,Но такие таятся чарыВ этом страшном дымном лице...»Корней Чуковский. «Анна Ахматова»

На щеках твоих алые пятна; Шла бы ты в полотно обратно; Ведь сегодня такая ночь, Когда нужно платить по счету... А дурманящую дремоту Мне трудней, чем смерть, превозмочь. Ты в Россию пришла ниоткуда, О мое белокурое чудо, Коломбина десятых годов!Что глядишь ты так смутно и зорко, Петербургская кукла, актерка [84] , Ты – один из моих двойников.К прочим титулам надо и этот Приписать. О подруга поэтов, Я наследница славы твоей.Здесь под музыку дивного мэтра, Ленинградского дикого ветра И в тени заповедного кедра Вижу танец придворных костей...Оплывают венчальные свечи, Под фатой «поцелуйные плечи», Храм гремит: «Голубица, гряди!» ^{17} Горы пармских фиалок в апреле — И свиданье в Мальтийской Капелле ^{18} , Как проклятье в твоей груди.Золотого ль века виденье Или черное преступленье В грозном хаосе давних дней?Мне ответь хоть теперь: неужели Ты когда-то жила в самом деле И топтала торцы площадей Ослепительной ножкой своей?..Дом пестрей комедьянтской фуры, Облупившиеся амуры Охраняют Венерин алтарь.Певчих птиц не сажала в клетку, Спальню ты убрала как беседку, Деревенскую девку-соседку Не узнает веселый скобарь ^{19} .В стенах лесенки скрыты витые, А на стенах лазурных святые — Полукрадено это добро...Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли, Ты друзей принимала в постели,

84

Вариант: Козлоногая кукла, актерка. – Прим. Анны Ахматовой.

«Когда Ахматова говорит, обращаясь к своей героине, сошедшей к ней из рамы портрета:

Ты ли Путаница-Психея, —

мне, как и другим моим сверстникам, ясно: речь идет об артистке Суворинского театра Ольге Афанасьевне Глебовой-Судейкиной, исполнявшей две главные роли в пьесах Юрия Беляева «Псиша» и «Путаница». В газетах и журналах начиная с декабря 1909 года можно найти очень горячие отзывы об ее грациозной игриво-простодушной игре. Ее муж Сергей Судейкин, известный в ту пору художник, написал ее портрет во весь рост в роли Путаницы (так звалась героиня пьесы). В поэме Ахматовой она является нам —

Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли...

У Боттичелли девушка, символизирующая на его гениальной картине Весну, щедро сыплет на землю цветами. Мне всегда казалось, что Ольга Судейкина и своей победительной, манящей улыбкой, и всеми ритмами своих легких движений похожа на эту Весну. У нее был непогрешимый эстетический вкус. Помню те великолепные куклы, которые она, никогда не учась мастерству, так талантливо лепила из глины и шила из цветных лоскутков. Ее комната действительно была убрана как беседка. В поэме Анна Ахматова называет ее «подругой поэтов». Она действительно была близка к литературным кругам. Я встречал ее у Сологуба, у Вячеслава Иванова – иногда вместе с Блоком и, насколько я помню, с Максимилианом Волошиным. Нарядная, обаятельно-женственная, всегда окруженная роем поклонников, она была живым воплощением своей отчаянной и пряной эпохи: недаром Ахматова избрала ее главной героиней той части поэмы, где изображается Тринадцатый год…»

Корней Чуковский. «Анна Ахматова»

И томился драгунский Пьеро, —Всех влюбленных в тебя суеверней Тот, с улыбкой жертвы вечерней, Ты ему, как стали – магнит.Побледнев, он глядит сквозь слезы, Как тебе протянули розы И как враг его знаменит.Твоего я не видела мужа, Я, к стеклу приникавшая стужа... Вот он, бой крепостных часов...Ты не бойся – дома не мечу, — Выходи ко мне смело навстречу — Гороскоп твой давно готов...

Глава третья

И под аркой на Галерной...

А. Ахматова

В Петербурге мы сойдемся снова,

Словно солнце мы похоронили в нем.

О. Мандельштам

То

был последний год... М. Лозинский

Петербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:

Были Святки кострами согреты, И валились с мостов кареты, И весь траурный город плылПо неведомому назначенью, По Неве иль против теченья, — Только прочь от своих могил.На Галерной чернела арка, В Летнем тонко пела флюгарка, И серебряный месяц ярко Над серебряным веком стыл.Оттого, что по всем дорогам, Оттого, что ко всем порогам Приближалась медленно тень,Ветер рвал со стены афиши, Дым плясал вприсядку на крыше И кладбищем пахла сирень.И царицей Авдотьей заклятый, Достоевский и бесноватый, Город в свой уходил туман.И выглядывал вновь из мрака Старый питерщик и гуляка, Как пред казнью бил барабан...И всегда в темноте морозной, Предвоенной, блудной и грозной, Жил какой-то будущий гул...Но тогда он был слышен глуше, Он почти не тревожил души И в сугробах невских тонул.Словно в зеркале страшной ночи И беснуется и не хочет Узнавать себя человек,А по набережной легендарной Приближался не календарный — Настоящий Двадцатый Век. А теперь бы домой скорее Камероновой Галереей В ледяной таинственный сад, Где безмолвствуют водопады, Где все девять [85] мне будут рады, Как бывал ты когда-то рад, Что над юностью встал мятежной, Незабвенный мой друг и нежный, Только раз приснившийся сон, Чья сияла юная сила, Чья забыта навек могила, Словно вовсе и не жил он. Там за островом, там за садом Разве мы не встретимся взглядом Наших прежних ясных очей, Разве ты мне не скажешь снова Победившее смерть слово И разгадку жизни моей?

85

Музы. – Прим. Анны Ахматовой.

Глава четвертая и последняя

Любовь прошла, и стали ясны

И близки смертные черты.

Вс. К.

Угол Марсова Поля. Дом, построенный в начале XIX века братьями Адамини. В него будет прямое попадание авиабомбы в 1942 году. Горит высокий костер. Слышны удары колокольного звона от Спаса-на-Крови. На Поле за метелью призрак дворцового бала. В промежутке между этими звуками говорит сама Тишина:

Кто застыл у померкших окон, На чьем сердце «палевый локон», У кого пред глазами тьма?«Помогите, еще не поздно! Никогда ты такой морозной И чужою, ночь, не была!»Ветер, полный балтийской соли, Бал метелей на Марсовом поле И невидимых звон копыт...И безмерная в том тревога, Кому жить осталось немного, Кто лишь смерти просит у Бога И кто будет навек забыт.Он за полночь под окнами бродит, На него беспощадно наводит Тусклый луч угловой фонарь, —И дождался он. Стройная маска На обратном «Пути из Дамаска» Возвратилась домой... не одна!Кто-то с ней «б е з л и ц а и н а з в а н ь я»... Недвусмысленное расставанье Сквозь косое пламя костраОн увидел. – Рухнули зданья... И в ответ обрывок рыданья: «Ты – Голубка, солнце, сестра! —Я оставлю тебя живою, Но ты будешь м о е й вдовою, А теперь... Прощаться пора!»На площадке пахнет духами, И драгунский корнет со стихами И с бессмысленной смертью в грудиПозвонит, если смелости хватит... Он мгновенье последнее тратит, Чтобы славить тебя. Гляди:Не в проклятых Мазурских болотах, Не на синих Карпатских высотах... Он – на твой порог! Поперек. Да простит тебя Бог! (Сколько гибелей шло к поэту, Глупый мальчик: он выбрал эту, – Первых он не стерпел обид, Он не знал, на каком пороге Он стоит и какой дороги Перед ним откроется вид...) Это я – твоя старая совесть Разыскала сожженную повесть И на край подоконника В доме покойника Положила — и на цыпочках ушла...

Послесловие

ВСЕ В ПОРЯДКЕ: ЛЕЖИТ ПОЭМАИ, КАК СВОЙСТВЕННО ЕЙ, МОЛЧИТ.НУ, А ВДРУГ КАК ВЫРВЕТСЯ ТЕМА,КУЛАКОМ В ОКНО ЗАСТУЧИТ, —И ОТКЛИКНЕТСЯ ИЗДАЛЕКАНА ПРИЗЫВ ЭТОТ СТРАШНЫЙ ЗВУК —КЛОКОТАНИЕ, СТОН И КЛЕКОТИ ВИДЕНЬЕ СКРЕЩЕННЫХ РУК?..

Часть вторая Решка

...я воды Леты пью,Мне доктором запрещена унылость.Пушкин

In my beginning is my end.

T. S. Eliot [86]

Место действия – Фонтанный Дом. Время – 5 января 1941 г. В окне призрак оснеженного клена. Только что пронеслась адская арлекинада тринадцатого года, разбудив безмолвие великой молчальницы-эпохи и оставив за собою тот свойственный каждому праздничному или похоронному шествию беспорядок – дым факелов, цветы на полу, навсегда потерянные священные сувениры... В печной трубе воет ветер, и в этом вое можно угадать очень глубоко и очень умело спрятанные обрывки Реквиема. О том, что мерещится в зеркалах, лучше не думать.

86

В моем начале мой конец. Т. С. Э л и о т (англ.)