Я не тормоз
Шрифт:
— Это не он с-сбил, — объяснил им наш пострадавший. Оказывается, он может говорить нормально, почти всё понятно. — Он к-как раз поднимать стал. С-спасибо. Всё, я с-сам.
Он постоял ещё, а потом поковылял себе. Я даже не ожидал, что он так быстро может ходить, подворачивая ногу.
Велосипедист уехал на своём велосипеде. Тётка ещё хотела чего-то, но он её отправил: всё нормально, не нужно. Сам. Могла бы извиниться вообще.
Я всё же защёлкнул свои ролики и поехал домой. Как-то не катается больше. Во-первых, руки хочется вымыть. Во-вторых… Как-то стало мне неловко. Что я могу вот так гонять, быстро. А он не может.
Наверное, некому за ним особо ухаживать, вот и выглядит он так. И запах… А ведь он нормальный, совсем нормальный человек внутри — пошутил же, что лежит, как жук… И спасибо сказал.
А если бы я не остановился? Первым. Остановились бы те двое или подумали бы — фу, пьяный?…
Наверное, я ему помог всё же. А? Не знаю. Но, вроде бы, всё правильно. Просто не хочу кататься больше. А так — всё правильно.
Просто мир устроен неправильно. Что кто-то не может вот так кататься. Как я.
Они идут и пьют кофе из бумажного стакана. Мне всегда тоже хотелось. В этом есть что-то дико взрослое, так, на бегу пить кофе. Мне казалось почему-то, что это страшно вкусно.
Вернее, мы ходили как-то гулять с папой. И он сказал: подождите, я сейчас.
И притащил Лёвке сок, а нам с мамой кофе в таком стаканчике. И было вкусно просто ужас как.
Но самому мне страшно как-то было покупать. Я не умею. В нашей столовой — легко, и в художке тоже. В обычном магазине продукты тоже просто покупать. А это… Это другое почему-то.
Зайти в кафе и сказать: кофе с собой. Чего такого-то.
Но во-первых, на эти деньги в школе можно нормально поесть. Во вторых… Не знаю. Чего-то страшно.
А потом я решил, что надо бороться со своими комплексами. И что если чего-то очень хочется. То.
И тут как раз на пути из школы открылась булочная, и там написано: кофе с собой. Какие-то магические слова.
В общем, я твёрдо решил: сегодня попробую. Потому что у меня пять/пять за сочинение, попробуйте-ка сами! Это первый раз за год у меня такое. Так что я заслужил и вообще. И вообще, разве я недостаточно взрослый?
В общем, да. Пошёл и купил, и нормально.
Такой… Горячий.
И дальше что.
Оказалось, кофе с самокатом несовместим. То есть куда его девать, стакан? Как только я взял самокат, сразу рук не осталось. Я, конечно, умею одной рукой рулить. Но страшно неудобно почему-то. Глупо. Вот же идиотское положение. То есть если остановится и пить.
То зачем тогда с собой?! Я ненавижу, если что тормозит движение.
…Я вспомнил, что это похоже на мороженое. Мне тоже всегда его хочется, но самое лучшее — это момент покупки. Секунда. Ну и когда первый раз откусываешь (не кусай, говорила мама, простудишься! И никогда я не простужался, враньё это всё).
В общем, откусишь. Вкусно. А потом это мороженое начинает страшно мешать. Капает на джинсы (всегда!). И руки липкие. И самокат некуда, опять же… И уже жалеешь, что купил.
Тут тоже так вышло. Вкусным был только первый глоток. А потом стало страшно неудобно.
Я опять попытался одной рукой рулить — странно, я же вообще я умею, по телефону спокойно на самокате говорю. Но со стаканом чуть не навернулся. Пролил на кеды, но это ладно, на них чего только не проливали. Надо сегодня стирать. Или завтра.
В общем, я его доглотал и обрадовался, что кончилось. Ура. А мусорки нет.
Мимо мусорки
я ничего не бросаю. Из принципа.Ууу, замучился с этим стаканом дурацким!
Хотя. Всё же в этом что-то было. Что я был такой, со стаканом. Взрослый, как будто уже студент. И вкусно, всё равно вкусно. Сахара много.
И самое главное — целый месяц потом не хотелось. Потому что всё думал, что кеды надо сначала постирать.
Я еду в метро и мну этот стакан в руке. Бумажный. На нём можно писать ведь. Я в последнем вагоне, в тамбуре, там можно ловко самокат пристроить и не толкаться.
Как смешно математичка сказала сегодня: достаньте ваши знания из небытия! Из небытия.
Достаю из кармана икеевский карандаш.
Марго говорит:
— Сочинение. Это методкабинет, я не хотела.
— Почему не хотели? — спрашиваю.
— Тему такую не хотела, — говорит она, — это не я выбираю. Но, братцы, ничего не поделаешь. Тема такая: «Человек, на которого я хотел бы быть похожим».
— А чего, нормальная тема, понятная, — говорит Тонька.
— Конечно, понятная. Дорогие мои, я прекрасно знаю, что мой класс в состоянии отлично написать такое сочинение одной головой, совершенно не пропуская его через себя. Я имею ввиду, каждый своей головой, Ященко. Но попробуйте всё же написать всерьёз.
Подумать. Не для галочки.
— Когда думать-то, — спрашивает Тонька. Да, она страшно занятая у нас, музыкалка плюс спорт, не знаю, как она это гребёт.
— Это должен быть литературный герой? — спрашивает Зайцев.
— Конечно, если вы выберете своим нравственным ориентиром литературного героя, мне будет приятно. Как учителю литературы. Но по человечески интересно, если вы напишете то, что действительно думаете. Хорошо, Игнат? Это… Это моя личная просьба.
А чего Игнат сразу?!
Кстати, я заметил: она перестала меня звать Зайцевым, когда Костик появился. Но чтобы не перепутать, всё же предпочитает по имени.
…Я хотел бы быть похожим… Похожим быть… Не знаю. Чего им нужно? Ну, кто.
Дубровский? Не плачь, Маша, я здесь… Да нет, другое, нужен не Гребенщиков, а Пушкин.
«Я бы хотел быть похожим на Владимира Дубровского». Ага. И разгромить нафиг всю школу, если нас кто обидит. Ну, это я так. Я понимаю, конечно. Но на самом деле: хотел бы я? Благородный разбойник, Робин Гуд… Нет, нет, конечно. Чтобы с ножом или пистолетом к живому человеку… И потом, вот, его крестьяне. Дубровского. Они что? Он их бросил, выходит? С ними-то что стало?…