Я отвечаю за все
Шрифт:
Я задумчиво спускалась по лестнице, кажется, начиная раздумывать над Сережиной идеей. Я — президент школы! А что, забавная мысль.
Впрочем, подобные мои мысли быстро рассеялись, как только я столкнулась с друзьями Смотрова на ступеньках.
Кажется, из-за похода брата к моей классной, о нашем родстве теперь постепенно узнавала вся школа. Уж его-то друзья точно были в курсе.
Они склонились передо мной, нарекая принцессой школы. И еще глупо при этом ржали. Парадом, как ни странно, в этот раз руководил не Разлогов, а Селиверстова.
И эти люди будут за меня голосовать или
Кажется, я замечталась.
[1] РАЗЫСКИВАЕТСЯ (англ.)
Глава 3. Дима
Ночью ей снова было плохо. Бабушка спала крепко, а я слышал. Скорее всего эти кошмары пройдут сами со временем, но почти каждую ночь я слышу, как она просыпается от собственного крика, а потом ее трясет и она долго рыдает в подушку.
В первую ночь я зашел в ее комнату. Я испугался. Она лежала на животе, свесив руку с кровати, ее тело дрожало. При чистом лунном свете рука и лицо, залитое слезами, будто светились.
– Марта, - прошептал я.
– Ты в порядке?
Вопрос был глупый, знаю, но я как-то растерялся и совершенно не понимал, что сказать или сделать.
Она не ответила, но за это ее винить было невозможно. Наконец я додумался принести ей воды и немного ей это, кажется, помогло. Она села и выпила воду, послушно, как маленький ребенок, и вскоре перестала дрожать.
Но я не знал, как нужно утешать и нужно ли вообще что-то говорить, и так и сидел, как дурак напротив нее. Молчал. Она тоже молчала. Затем легла.
– Не надо было, - прошептала она.
– Не делай этого больше.
– Не приносить тебе воды?
– я понимал, что несу что-то не то, вероятно, это было нервное.
– Не приходи, если это повторится.
– А это повторяется?
– Каждый раз.
– Она вытянулась и уткнулась лицом в потолок.
– Просто проходи мимо.
– Но...
– И сейчас тебе лучше уйти.
Я ушел, конечно, я бы не стал ничего делать против ее воли, и к тому же, я был слишком растерян, чтобы думать самостоятельно и за нее.
В тот день я впервые, даже впервые с тех пор, как узнал, что она будет жить с нами, осознал, что она другая, что она почти незнакома мне, но так вышло, что мы оказались вместе по одну сторону баррикад, и нравится нам это или нет, нам вместе придется бороться с этим... одиночеством.
Я ненавижу одиночество. Больше всего на свете. И поэтому, чтобы забыть о том, какими одинокими мы оба по сути являлись, я старался всем и всюду доказывать, что это чувство уж точно не про меня.
О да, я прекрасно осознавал, почему веду себя так, а не иначе. Но я ничего не мог с собой поделать.
Даже Дан заметил, что со мной творится что-то не то.
– Ты как-то изменился, - сказал он в первые дни сентября.
– Да нет... а что такое?
– я смотрел на него сквозь бликующие стекла солнечных очков и осознавал, что таким образом ему меня не достать.
– Ты весь какой-то слишком... слишком.
Дан — мой лучший друг. Мы дружили со второго класса, с того самого момента, как я переступил порог нашего класса. Мы только переехали в этот район с мамой, я никого не знал, ни о чем не думал, ничего не хотел
и, кажется, скучал по Марте. По той Марте — маленькой шестилетней девочке, от которой сейчас не осталось ничего. Но тогда Данил стал не просто моим соседом по парте и приятелем, он стал опорой. Да, сейчас я могу так сказать. Тогда он заменил собой Марту и сейчас, когда она вернулась в мою жизнь, все пошло кувырком.Но я не мог рассказать даже ему. И я был согласен, что был немного, как он сказал, «слишком». Мы чересчур много веселились на уроках и переменах, зажигая толпу и нарываясь на неприятности с учителями, мы подолгу стояли на крыльце, шатались вместе после школы до позднего вечера. Я старался как можно меньше приходить домой.
Тетради и учебники были заброшены, учителя ходили за мной хвостом, потому что надвигалась пора олимпиад, на которые меня обычно запихивали едва ли не по всем предметам. А я не хотел ни о чем думать.
Данил только тяжело вздохнул и включился в мое безумие, создавал антураж нашим розыгрышам, поддерживал самые идиотские мои идеи и подогревал к нашей компании еще больший интерес. Он даже терпел ненавистную ему Селиверстову рядом со мной и, устыдившись своего наплевательского отношения к нашей дружбе, я рассказал ему про Марту.
Вначале он мне не поверил.
– Вот эта новенькая — твоя сестра?!
– со все возрастающим изумлением спросил он, когда мы стояли на перемене в коридоре. На другом конце этажа находился класс девятого «А». Мальчишки и девчонки, бесились, бегали друг за другом, болтали и смеялись. Марта сидела на подоконнике отдельно ото всех и читала очередную книгу.
Она все время читала.
– Но почему?..
– он посмотрел на меня, а я качнул головой.
– Долго рассказывать.
– Вы же не общались раньше...
– протянул он все так же растерянно.
– Не особо.
Прищурившись, он смотрел на меня. И тогда я ему рассказал.
Я знал, что он не станет болтать.
Я знал, что если не расскажу ему сейчас, потом будет только хуже.
Я рассказал, потому что мне не с кем было об этом поговорить, и изо дня в день это желание становилось во мне все сильнее.
Он все смотрел на нее, пока я рассказывал, лицо его было абсолютно спокойным. А потом он сказал:
– Как-то не похоже, что она тут с кем-то ладит.
– Она еще не освоилась. Она... не очень-то хотела переходить.
– Ну и оставалась бы в своей школе!
– довольно резко заметил он.
– Там ей все напоминало... прошлое.
С того разговора мы больше не разговаривали про Марту. Вообще не разговаривали о том, что я ему рассказал. В конце концов, меня все это затронуло меньше, чем ее.
В темном коридоре, в котором я стоял и слушал, когда выровняется ее дыхание, я понимал, что ее депрессия, ее сны, ночные слезы, безотрывное чтение книжек, необщительность, враждебность по отношению к одноклассникам и моей компании — все это нужно было как-то менять. Но не сейчас. Не вот так в темноте, когда она не хочет меня видеть, а я стою тут и вслушиваюсь в ее дыхание. Но раз я единственный, кто видит все происходящее с ней, то я единственный, кто может помочь ей все исправить. Я отвечаю за нее и я должен ей помочь.