Я просто тебя люблю

И вот тут стало страшно. Арха рванулась вперёд, но тут же на земле очутилась, лопатками больно ударившись. Замолотила по кожистому кулаками, царапаясь. Вцепилась зубами во что-то очень твёрдое. Её спеленало, обездвижило совершено, даже над землёй приподняло.

— Поздно, красавица, — шепнули в ухо.

А, может, это только примерещилось? Кровь гудела в ушах набатным гулом.

Интересно, может ли Тьма остановить пущенную стрелу? На это её божественной силы хватит?

Богиня отвечать не спешила. Едва слышно свистящие росчерки тела остановили. Дико взвизгнул, перекувырнувшись через голову зверёныш. Забил лапами в воздухе, пытаясь на спину перевернуться — не сумел. Взрослого монстра отшвырнуло в стену травы, будто тараном ударило. А следом тишина навалилась, словно мир ватным одеялом накрыло — только котёнок поскуливал, но казалось, что звук из далёкого далека идёт, может, и из самой Бездны.

Бросившийся на землю Шай на руках приподнялся, как отжался. И рывком на колено встал, не дал Ирде упасть, подхватил. Рыкнул, перехватил за талию, ниже торчащих из спины демонессы стрел. Ифоветка коротко, хрипло застонала, руку ему на плечо положила, опираясь. Так вот и получилось: стояли они друг напротив друга, на коленях.

А Арха всё оперенье считала, никак остановиться не могла. На каждом древке по три дорожки. Или у ифоветов четыре? Две? Под левой лопаткой шесть, в стороне, почти у позвоночника ещё три. Ниже, ближе к боку, четыре, а, может, тоже шесть? Или три?

— Стреляйте! — рявкнул над её головой демон.

На каком языке рявкнул? И не разберёшь.

— Ты опять? — Шай сказал это тихо-тихо, но ведунья почему-то прекрасно его слышала.

— Я тебя никому не отдам, — ничуть не громче ответила Ирда.

— Люблю тебя, — блондин пальцем отёр со щеки демонессы слезу. — Не плач, я здесь.

— Стреляйте!

Стрелы полетели густо, наперекрёст, уже не свистя, а зло по-пчелиному гудя. Лучники, из степи появившееся, медлить не стали. Да и те, у лощины, осмелели. Кто-то истошно, на одной ноте заорал. Может и сама Арха.

Очнулась она тоже на коленях. Не очнулась даже, а будто вынырнула, на самом деле хватая воздух большими кусками, как рыба. Правда, в горло всё равно ничего не попадало.

— Ну же, делай! — рыкнул кто-то и вроде бы за плечи тряхнул.

— Я не могу, — ответила тупо.

Собственный голос, как сквозь толстенный слой ваты слышался. Руки были липкие и скользкие, багряно-клюквенные. Очень хотелось их вытереть, но нечем. Всё вокруг мокрое, алое, хлюпающее.

— Арха, твою траханую человеческую мать! Шевели мозгами!

— Я не могу. У меня дара больше нет. Я не могу…

Всё красное. И переплетённые, сцепившиеся в мёртвый замок пальцы — Ирды и Шая — тоже красные, будто лаковые. А трава под ними совсем чистая, золотисто-бежевая, сухая. И на примятом рукавом камзола ифовета колоске букашка. Оранжевая такая, с тремя чёрными точками на выгнутой спинке. Но кончики чуть виднеющихся полупрозрачных подкрылий запачканы бурым.

— Арха!

— Оставь её в покое! — другой голос, но тоже рычащий, только ниже гораздо.

Знакомый.

— Да иди ты во Тьму!

— Я не могу. Я ничего не могу… — может, если это сказать погромче, от неё отстанут, до них дойдёт? Ведь сейчас ничего, кроме тишины не надо. И темноты, чтобы совсем не видеть.

Ей не вздёрнуло — подбросило вверх, прямо к жёлто-зелёным, зло прищуренным глазам.

— Ты лекарка! — рявкнули прямо в лицо. Показалось, что чужое дыхание сейчас брови спалит, таким горячим оно было. — Лекарка, мать твою! Дашь ему сдохнуть? Шаю дашь сдохнуть, тварь?

Её отпустили, а, может, отбросили. Земля так врезала по коленям, что зубы клацнули. Пальцы зарылись в рыхлую пыль, сгребли траву. Оранжевая букашка раздвинула жёсткие крылья, как ножницы, выправила слюдяные подкрылки. Взлетела, деловито жужжа, едва не чиркнув Арху по носу.

Глава двенадцатая

Женщина сначала не думает, а потом думает, почему она не думала, когда надо было думать.

(Из наблюдений старого ловеласа)

Момент засыпания начинаешь ценить только тогда, когда понимаешь, что он умудрился бесследно из памяти выпасть. Вот так открываешь глаза, а в голове на месте вчерашнего вечера чёрная-пречёрная дыра. Паника осталась, беспокойство на месте, уверенность: ничего не получится — тут. Но в какой именно момент и с чего вдруг решила отдохнуть, только Тьма, может, и знает.

А за окном солнышко светит, кусочек неба синим подмигивает, тёплый ветерок занавеску пузырём надувает. И на фоне этакой красоты шавер стоит, исподлобья зенками жёлтыми свербит — мрачный и хмурый. Впрочем, как всегда.

— Ты в обморок упала, — неприязненно, по слогу слова цедя, буркнул Ирраш, — как я и предсказывал.

Арха охнула, рывком на постели села. И ещё разок охнула — на этот раз от того, что голова закружилась, да спину, будто колом вставшую, закостеневшую негнущейся пластиной, болью прострелило. Но первым делом ведунья не за голову и не за поясницу, а за живот схватилась.

Живот был на месте, никуда не делся. В ладонь толкнуло тихонько, успокаивающе.

— В порядке всё, — словно бы против собственной воли, успокоил лорд Нашкас, — ведьма недавно заходила, проверяла.

— Долго я?.. — спросила лекарка.

Вернее, хотела спросить, да вышел только хрип невнятный.

— Почти двое суток, — ответил сообразительный шавер,

— А как… там?

Имена выговариваться не желали. И не только потому, что в горле пересохло, а на язык какой-то шутник кремниевого песка насыпал. Страх, на время притаившийся, сделавший вид, будто его вовсе нет, выглянул из темноты, напомнил о себе ледяным комом, в которое сердце смёрзлось — и как только умудрялось до сих пор биться?

— Более или менее, — дёрнул плечом демон. — Шая ночью лихорадило, но к утру прошло.

Сердце все-таки продолжало работать, хоть и не слишком уверенное, хочется ли ему это дальше делать. И дышать, оказывается, Арха ещё вполне способна.

Лекарка, кряхтя древней бабкой, одной рукой трепетно к груди простыню прижимая, а другой придерживая готовую развалиться поясницу, подтащила собственное тело к краю кровати, свесила ноги, и на этом решимость закончилась. Уж больно ныли мышцы, даже те, о существовании которых ведунья раньше не подозревала.