Я решил стать женщиной

— С калининградскими номерами обычно не проверяют. А эта сдурела:, - злился водитель.

— Раньше для въезда надо было приглашение получать от проживающего в Балтийске и оформлять три месяца пропуск, как заграницу: — попыталась я оправдать пограничницу.

— Да: Раньше были времена, — вздохнул краснолицый, сразу видно, пьющий калининградец, везший меня из аэропорта в мой любимый после Москвы город.

Я не была в Балтийске больше пятнадцать лет. Каким он стал? Мы проезжали Мечниково, проезжали Матросский сад: — сюда мы с Джоном лазили воровать яблоки, увидели, идущего по саду мичмана, упали в траву, и меня за руку укусила оса. Мне было тогда лет шесть. Ничего не изменилось, те же деревья аккуратными военными шеренгами стояли на нескольких гектарах земли.

Первые дома. Вот универмаг, здесь я в восемь лет купила себе в первый раз чулки. «Рижская сетка» называла их мама, она покупала такие же. Я жутко стеснялась подойти с ними к кассе. Я долго ходила по магазину и с десятой попытки: «Чулки „Рижская сетка“ за рубль сорок. Размер девятнадцатый:» Я взяла самый маленький размер, я не знала тогда, что это размер ступни, для моих детских худеньких ножек они всё равно были чрезмерно велики. Но я все равно, оставшись одна, одевала их, пытаясь найти женские черты в своем теле:.

Еще один магазин, на втором этаже булочная. Здесь, именно в этом магазине бывали в продаже кукурузные палочки, тогда это было дефицитом. Сейчас они продаются в любом месте и в любом виде, даже почему-то разноцветные в огромных мешках. Неужели их кто-то ест в таких количествах? Я съедала всю большую картонную пачку за раз, могла и вторую. Но экономно оставляла её на другой день.

Несколько убогих серых панельных домишек нашего времени и площадь с магазином перед ними. «Площадь дураков» стала она называться в последние годы. Раньше то ли дураков было меньше, то ли они скромнее были и не называли в честь себя площади.

Балтийск был городом — разойтись негде, если увидишь человека, то потом обязательно встретишь его еще раз в этот же день. Я внимательно смотрела в окно, я была уверена, что увижу Машу с Лизой. Они приехали сюда к тете Нонне, моей тете, уже две недели назад, я прилетела к ним на неделю. Я не предупредила их о своем приезде, я разговаривала с Машей вчера по телефону и не сказала, что у меня на руках билет на самолет. Мы ехали по проспекту Ленина — это основная улица в этом городе, раньше она называлась Гвардейским проспектом. Я внимательно смотрела в открытое окошко автомобиля, перебирая глазами людей, неспешно двигающихся по обочинам дороги, в полнейшей уверенности, что обязательно увижу среди них Машу с Лизой. В своих ожиданиях я не ошиблась, вот она моя Лизочка в желтеньком платье и соломенной шляпке бежит по мощенному камнем тротуару. «Остановитесь здесь», — попросила я водителя. Я выскочила из машины и догнала Лизу.

— Девочка, пройдемте в милицию. Без мамы нельзя гулять одной по улице, — Лиза вздрогнула и повернулась.

— Ну, папа! Ты меня напугал, — и бросилась целоваться. — Привет! Ты откуда? Ты же в Москве был.

— В голубом вертолете прилетел и бесплатно покажу кино: Тра-ля-ля:, - попыталась я пропеть песенку крокодила Гены. — А мама где?

— А мы шли тебе звонить. Ма-ма-а: — Лиза слезла с рук и побежала за Машей.

— Заечкин, откуда ты? — мы поцеловались, как будто и не разводились. — А мы идем на почту тебе звонить.

— А я так и думал, что вас увижу. Еду, смотрю в окошко:, и Лизочка бежит в своем желтеньком платье с подсолнухами. Залезайте в машину, доедем до дома.

Мы вместе сели в машину.

— Лиза, смотри, видишь этот магазин? — я пальцем ткнула в окно автомобиля.

— Вижу.

— Тринадцатый называется. А рядом, видишь, слива растет?

— Вижу.

— Я в твоем возрасте лазил на нее с другими мальчишками, сливы собирал.

— Правда, что ли!? А мы с мамой ходим в этот магазин за молоком.

— Здесь направо, вот к этому дому, — сказала я водителю. — А вот горка рядом с аптекой, — показала я на небольшой холмик на противоположной стороне дороги. — Мне было пять лет: Я забрался наверх, и у меня между ногами змея проползла, уже в свои пять лет я обратил внимание, что у нее не было оранжевых пятен, значит, гадюка была. Я испугался, прибежал домой, рассказал маме, и никто мне не поверил.

— Почему? — обиделась за меня Лиза.

— Не знаю, — я уже не помнила, почему мне никто тогда не поверил. Наверное, болтают все дети без умолку, вот и не слушают их. — А вот этот забор, он еще с войны стоит, вот эта решетка упала на меня, чуть не убила, меня достали, я весь в крови был:, - решетка эта, как и всё остальное живущее в этом городе с довоенных лет, абсолютно новёхонькая окружала наш розовый с черепичной крышей дом. — Всё приехали.

— Тетя Нонна! Ку-ку, — за пятнадцать лет, а, может, и за десятки, место, где лежит ключ, ничуть не изменилось. Я уверенно потянулась и взяла его тут же с дверного косяка и вошла в тетину Ноннину квартиру. — Ку-ку!

— Борька! Ты откуда. Во, дает! Даже не позвонил, — тетя Нонна, совсем не изменившаяся за эти годы, стояла у плиты и что-то готовила. — Здравствуй, Борюля! — она подошла, поцеловала меня, Борюлей называла меня только она.

— Здрасьте, теть Нон! А я подумал, чего в Москве сидеть? Работы мало: Еду мимо аэропорта, подумал, если есть билеты назавтра в Калининград, то полечу. Заехал, билеты были.

— Ты в своем репертуаре, — продолжала обниматься тётя Нонна.

— А как у вас тут? Как дядя Коля?

— Вчера трех судаков поймал на заливе, готовлю сейчас. Ты вовремя, обед сейчас будет готов, — и она заглянула в духовку.

Я захотела помыть руки с дороги и подошла к раковине на кухне. Знакомая до боли густая паутина трещинок выглянула на меня с ее дна, как родное знакомое лицо. Пятнадцать лет я ничего этого не видела, и всё хорошо сохранившимися фотографическими картинками с готовностью и с благодарностью всплыло в моей памяти:, всплыло с точностью до каждой трещинки в этой довоенной немецкой мойке. Так бережно храня прошлое, сейчас моя память тщательно фильтровала настоящее, она выкидывала всё лишнее, все ненужные и иногда нужные лица: Я записывала чей-нибудь телефон, через пару дней я смотрела в книжку, и записанная фамилия мне ничего уже не говорила. «Борис, привет!» — мне протягивал руку человек, я ему с недоумением протягивала тоже. — «Мы же три дня назад приезжали снимать рекламу для:», — и он называл для кого мы снимали рекламу с их участием или присутствием, я восклицала для приличия — «А-а-а!», смотрела на него и ничего не помнила. Моё прошлое было определенно лучше моего настоящего, может быть, поэтому память так бережно хранила и трещинки в старой раковине, и горку у аптеки, и огромные тополя и каштаны: Балтийск так и остался родным и знакомым до каждого кирпичика городом.

— Теть Нон, судак шикарный. Буду каждый день рыбу есть, — мы сидели на кухне за обеденным столом и ели, запеченную в духовке рыбу в фольге. — А как Джон поживает?

— Вовка? Хорошо. В море на корабле старпомом сейчас ходит. В рейс через пару дней идёт.

— Ничего себе! А Штепа Андрей?

— Работает, не на корабле только: Не помню где.

— А садик ваш вишневый плодоносит? — продолжала спрашивать я.

— Какой год выпадет: Деревья старые, они же с войны, вырубать их надо.

— Жалко. А ты, Лизка, познакомилась с кем-нибудь? — обратилась я к своей дочке.

— Я с девочкой с первого этажа познакомилась, мы дружим.

— Молодец: А как Марья Степановна? Она же тоже с первого этажа, по-моему? — опять спросила я тетю Нонну.

— Умерла уже давно: так и умерла старой девой. Она же уксусной эссенцией травилась, откачали еле-еле… Пожила после этого немного: так и умерла одна, ни детей, ни родных.

— Жалко:, - задумчиво протянула я и поежилась от неприятного холодка, пробежавшего по моей спине. Такое страшное окончание человеческого существования, отравленное уксусной эссенцией и одиночеством пугало меня в этой жизни больше всего. Окруженная детьми и внуками хотела умереть я. Видеть перед смертью их счастливые лица и знать, что всё у них хорошо. Успеть улыбнуться любимой женщине в последний раз и с этой улыбкой застыть навеки.