Я решил стать женщиной

Мы попрощались.

— С академии? — спросила Маша.

— С академии, с академии: О-о-ох! — длинно вздохнула я. — Увольняться надо, надо выделить неделю и посвятить её этому. Приеду и займусь. Хватит тянуть. Стыдоба. Ведь предлагала им зарплату мне не платить: Так нет, всё равно платят. И премию эту: Тьфу! Как назло, ежемесячно.

— Жалко. Помнишь, как мы познакомились в ней?

— Помню, — ответила я и замолчала. Это были бессмысленные разговоры, начинающиеся с воспоминаний о нашем знакомстве и заканчивающиеся обязательно воспоминаниями о разводе и кто в этом виноват. Я не виновата — знала я. Я во всём виноват — знала Маша. Лиза, слава Богу, не винила нас, а просто любила обоих. Спорить на эту тему мне не хотелось, и я перевела тему.

— Лиза! — крикнула я своему ребёнку.

— Что? — откликнулась она.

— А ты знаешь, что твой папа утонул в детстве?

— Как утонул? Ты же живой, — Лиза сделала смешное удивленное лицо. Я схватила её за ногу, притянула к себе, обняла и поцеловала.

— Что ты такие мордашки делаешь, Лизуля? Я тебя сейчас зацелую.

— Папа, отпусти, — она обычно всегда начинала вырываться, если я или Маша начинали её целовать. — Почему ты живой, если ты утонул? Ты, как всегда, меня обманываешь.

— Я тебя никогда не обманываю. Сейчас расскажу. Я зашел в воду:, мама была на берегу, Вика тоже, еще какие-то наши знакомые были: На пляж все всегда компанией собирались, и народу на пляже всегда было много. Я не понимаю, почему сейчас никто не ходит загорать и пляж пустой. Я захожу в воду: Слышь, Маш?

— Да, — откликнулась она.

— Захожу в воду, — продолжила я, — а море спокойное-преспокойное. Я захожу по грудку, а раньше в детстве круто считалось зайти по грудку или по шейку:

— А я уже большая, я по шейку запросто захожу. Смотри, — Лиза вскочила и хотела уже бежать к воде.

— Куда!? Ты только вылезла, губы синие. Пока не согреешься, в воду не пойдешь. Подожди, послушай, я дорасскажу. Захожу я по грудку, кричу: «Мама! Я по грудку вошел». Мама: «Молодец!» Я дальше иду. Захожу по шейку, прямо под подбородок, а море спокойное, но все равно поднимается и опускается, оно меня поднимает, относит чуть-чуть дальше, и опускает, а я уже цыпочками скребусь, а идти не получается к берегу.

— А твоя мама? — Лиза состроила уже другую мордашку, такую же милую и смешную, эта мордашка волновалась за своего маленького папу, сострадала ему и очень хотела помочь.

— Моя мама, это твоя бабушка. Знаешь?

— Да, знаю. Папа, рассказывай давай, — торопила продолжение дочка.

— Ну, вот: Мама, Вика и все остальные сидят и болтают:

— А чего ты, позвать её не мог? — спросила Маша.

— Стыдно было, думал: «Что я маленький что ли?» И еще стыдно, что только что хвастался: «Смотрите, я по грудку:», а теперь кричу: «Помогите!».

— Вот тупица! — Маша с равнодушием к моей судьбе доедала рыбу.

— Я только Лизе буду рассказывать, — и отвернулась от Маши. — Меня относит и относит: Я уже понял, что не выберусь на берег сам и что утону. Я смотрю на маму, мне было так обидно, что она не смотрит в мою сторону. «Мамочка, я же сейчас захлебнусь, и ты никогда меня не увидишь, посмотри сюда:» А она сидит в полосатом черно-белом купальнике, кто-то что-то рассказывает, все смеются, а я плачу. Голову я уже подняла ртом вверх. И уже, когда волна находит на меня, глотаю соленую воду и: Потом ничего не помню.

— Папа! А почему ты сейчас живой? Ты же утонул, — Лиза нетерпеливо дёргала меня за руку.

— Я-я-я пришё-ё-л с другого света, — загробным голосом, как в церковным хоре, я страшно протянула эти слова.

— Ай! Боюсь! Мама, спаси меня, — Лиза вскочила и спряталась за Машу.

— В общем, когда увидели, что меня нет, поискали по пляжу, слава Богу, долго не увлекались этими поисками. Дальше, наверное, обычная бабская истерика. И как в кино, недалеко загорал тренер по плаванию, он меня и вытащил. Вообще, весь пляж нырял, искал меня, но вытащил именно он. Вытащили, откачали, я этого уже не помню. Помню только, мама показывает на чужого дядю и говорит: «Вон, видишь того дядю? Пойди, скажи ему спасибо, он тебя спас». Я подошла, промямлила: «Спасибо». Вот и всё.

— А если бы ты утонул, меня бы сейчас не было, — неожиданно философски изрекла моя маленькая Лиза.

Мы все дни проводили на пляже, возились с ребенком в песке, строили песочные замки, гуляли вечером по городу и парку, ездили иногда в Калининград, — делать в нем было совершенно нечего. Разрушенный во время войны, бестолково застроенный некрасивыми серыми панельными строениями, его как будто специально обезличили, стерли следы старой жизни, превратили в один из многих сотен безликих российских городов. Сделали это скорее всего без злого умысла, злой умысел — это тоже работа, а работать у нас кто любит? Просто застроили бездарно, ни о чем не думая или думая о человеко-единицах на метр квадратный. Редкими местами выглядывали чудом сохранившиеся форты, или немецкие розовые домишки: Для всех строений советского времени был выбран веселый и, «радующий глаз», серый цвет — удачная архитектурная находка… Проститутки вечером и светлым днем стояли в разных многочисленных местах Калининграда:, еще страшнее, чем на Ленинградском шоссе в Москве. Кроме страшных, но все-таки кому-то нужных мордашек, эти девочки имели самый высокий процент ВИЧ-инфицированных по России, но это не останавливало их клиентов пользоваться их услугами, удивительный героизм проявляли они, испытывая судьбу.

Еще одно чудо нашего административного порядка — и в Калининграде, и в Балтийске частным лицам запрещалось продавать рыбу. Почему? Почему в приморских городах, где испокон веков для некоторых это являлось небольшой статьей приработка, где любой человек, пришедший на базар, ожидает увидеть ряды со свежей рыбкой, нельзя её продавать? В Балтийске не было никаких производств и промышленных предприятий, соответственно и рабочих мест достаточных для всех. Если человек не военный или не ходит в море на корабле, то шансы устроиться на работу были почти нулевыми. Молодые парни почти все занимались извозом на старых начала восьмидесятых «мерседесах», привезенных за копейки на местных кораблях. Занятие извозом было непростым бизнесом в городе Балтийске — городе, в котором везде можно дойти пешком. А рыба была источником дохода как раз пожилых людей, выходящих в залив на стареньких катерах. Но кого у нас интересуют пенсионеры? Зачем им вообще деньги? Наловили рыбу, ешьте сами. Я уже не помню официальную причину этого запрета, но при любой он выглядел идиотизмом и вызывал возмущение.

Рыба, конечно, была. Наш замечательный русский человек, в данном случае, традиционно забитый и послушный наш пенсионер и в этот раз справедливо «положил» на умные власти. Ведро с рыбой стояло под каждым базарным прилавком, но теперь надо было спрашивать: «Судачек свежий есть?» «Есть». «А угорь копченный?» «Есть». Все было, но, как и при советской власти «из-под полы». Жизнь регламентировала не отъевшаяся, уворовавшая у бедного старика власть:, а море, дающее щедро рыбу: и спрос на нее.

— Джон, привет! — вообще его звали Вовка, но прилепившаяся в детстве кличка так и осталась с ним до вот уже почти сорокалетнего возраста. Он был старше меня.

— Борис, ты что ли? — Джон испуганно посмотрел на меня, смутился и даже покраснел. — Тетя Нонна если бы не сказала, что ты приехал, то я бы тебя и не узнал.

— А ты совсем не изменился, — ответила я.

Это было неправдой, Джон неожиданно для меня выглядел совсем взрослым и уже немолодым мужиком, с зубами у него была какая-то проблема, части их не было, другая — пожелтевшая, покоричневевшая выглядывала из его смущенной улыбки пугающей иллюстрацией из учебника по стоматологии: Но даже с такой гнилой улыбкой из триллера Джон сохранил свое особенное обаяние и выглядел симпатичным мужчиной, я удивилась, что он до сих пор не женат и так ни разу и не был.