Я рожу тебе детей
Шрифт:
— Я такой и есть, Лер, — надулся Змеев, понимая, что выглядит жутким занудой, но ничего с собой поделать не мог. Уж лучше сразу все точки над «і».
— Какая жалость, — притворно вздохнула Лерочка, — бесстрашным флибустьером ты нравился мне больше. Может, притворишься, что ты такой и есть? Пират, который не знает преград и слова «нет»?
Олег почувствовал, как дрогнули его бастионы, но сдаваться не желал.
— Хорошо, — вздохнула она еще раз, но уже без улыбки и мягкого подначивания, — я даю тебе слово: только ты.
— И я, Лер, даю слово: будешь моей единственной, —
— Я не просила клясться, — погладила она его по плечу, заглядывая глаза. — Меня устраивают рамки нашего договора.
Договор. Конечно же. Но Змеев не стал ничего говорить — смял ее губы своими, вдохнул жадно Лерочкин запах, позволил себе нырнуть на такую глубину, где воздух — понятие номинальное.
Его устраивал их вакуум на двоих. Его устраивала ее податливость и трепещущие ресницы. Ее решительность и храбрость. А еще — доверчивость и правильность. Чистая девочка, созданная для него, уже давно забывшего, что такое неискушенность. И только от него зависело, какой она станет, когда они наконец-то перешагнут черту.
Лерочка ерошила его короткие волосы на затылке, цеплялась за плечи и намеревалась не отступать.
— Не спеши, — оторвался Олег от ее губ. — Мы все успеем. Просто иди за мной.
— Как крыса за дудочкой? — Лерочка еще могла иронизировать, он уже не совсем. Изнутри прорывались темные тяжелые волны, что брали в плен и требовали взять, подмять, присвоить, доминировать. — А поверховодить?
— Успеешь, — пообещал он, снова целуя ее в губы, а позже — осыпая поцелуями Лерочкино лицо, шею, ключицы.
Олег раздевал ее медленно, любуясь и наслаждаясь, не давая сорвать с себя одежду, хоть она и пыталась, преисполненная воодушевлением юного исследователя.
— Учти: мне двадцать шесть, — то ли пыхтела, то ли задыхалась она. — Я не так наивна, как юные девственницы.
— Моя опытная невинная Лерочка, — жарко шептал он ей в ухо и прихватывал мочку зубами, долго исследовал изгиб шеи, прикасаясь ладонями к груди.
Он играл, высекал искры, горел, как в огне, но, стиснув челюсти, уговаривал себя не спешить. Для Олега было очень важно, чтобы Лерочкин первый раз был самым-самым, таким, что запоминается надолго.
Он позволил ей раздеть себя, когда она уже извивалась и стонала в его руках. Он дал ей возможность потерять голову.
Кожа к коже — горячее, обжигающее, упоительное соприкосновение. Его руки властвовали, исследовали, задевали самые чувствительные Лерочкины точки. Олег забрасывал их в память, как дрова в печь. Это позволит их пламени вспыхнуть ярко, до небес, когда придет время.
Он довел ее пальцами до экстаза и наслаждался Лерочкиной дрожью, гортанным вскриком, натянутым, как струна телом, что сотрясалось и не хотело расслабляться.
Ему досталась очень страстная штучка — он мог это признать. Радость вила в душе гнездо, вырывалась наружу. И от избытка чувств Олег готов был творить чудеса — дарить своей женщине сплошное наслаждение. А вынужден был причинить боль, когда вошел в нее одним точным движением и замер,
давая привыкнуть, смириться, осознать.— Потерпи, моя девочка, — прошептал он, уже почти ничего не видя перед глазами: темная тяжелая пелена вожделения закрывала разум, затмевала рассудок, мешала связно мыслить, но он еще держался изо всех сил, пытаясь не выплеснуться после первого же толчка.
Лерочка обхватила его ногами, прижала к себе, впилась пальцами в предплечья, и он услышал ее призывный зов сирены, пошел за ним, бился, как зверь, что попал в клетку, но рвался не на свободу, а к освобождению, когда плен становится не мукой, а наслаждением, ярким солнцем, а не темницей, горным ручьем, что способен пробить себе дорогу сквозь неприступные скалы.
Он просунул руку меж их телами, снова довел Лерочку до сумасшедшего наслаждения, одновременно отпуская себя, позволяя наконец-то взойти на вершину, чтобы рухнуть вниз — с упоением, радостью, ощущением полной свободы.
Глава 48
Он не пират, нет. Он сумасшедший сталкер, способный убить и воскресить, заставить умолять и кричать, получать удовольствие и освобождаться от оков.
Я никогда не думала, что это так прекрасно. Я никак не ожидала, что буду лежать под тяжелым мужчиной с блаженной улыбкой на лице.
Мне не хотелось, чтобы он поднимался. Открывал рот. О чем-то говорил. Я бы хотела, чтобы мы лежали в объятиях друг друга вечно.
К сожалению, всему приходит конец.
Олег пошевелился. Я поцеловала его в висок.
Между ног пульсировало и саднило, но боль мешалась с удовлетворением, поэтому грех жаловаться.
— А теперь в душ, — сказал он, подхватывая меня на руки. Легко, будто я ничего не весила.
Я завизжала от радости, какой-то эйфории. Обняла его за шею и болтала ногами, как пятиклассница.
Я не стыдилась наготы, не чувствовала неловкости. Никогда не думала, что могу быть такой. Особенно с человеком, которого почти не знаю.
Но за то время, что мы с ним знакомы, кажется, я уловила саму суть: он надежный и порядочный. Он даже нелюбимую жену бросить не смог. Не потому что тряпка безвольная или подкаблучник, а все из-за глубокой порядочности. От этого и все его трагедии.
У нас с Олегом был самый теплый и душевный вечер и такая же, наполненная нежностью ночь. Он больше не тронул меня. Да и я вряд ли могла бы еще раз выдержать его напор. Но засыпать в объятиях мужчины оказалось приятно: я наконец-то была не одинока.
Утром я проснулась оттого, что кто-то ходил по моей квартире. Сонный мозг нехотя вспоминал, что случилось накануне.
Мы переспали со Змеевым. Он остался у меня ночевать.
Не открывая глаз, я прокручивала в голове немое кино: нравится ли мне, что я не одна сейчас? Что другой человек хозяйничает на моих квадратных метрах? Готова ли я к этому? Ведь вряд ли он оставит меня в покое и будет появляться, к примеру, раз или два в неделю. Смогу ли я выдержать, привыкнуть? Вряд ли Змеев согласится исполнять «супружеский долг» и уезжать среди ночи к себе домой.