Я садовником родился

… Дома за ужином Леонидов невзначай поинтересовался у жены Александры:

– А ты могла бы любить и уважать мужчину, который преподает домоводство в школе?

– Домоводство? Любить и уважать? – переспросила жена. – Видишь ли, Лешечка, это разные вещи. Любить можно кого угодно. И министра, и безработного. А насчет уважения не знаю. Наверное, нет. Что-то ненормальное в этом есть. Когда мужчина выбирает себе слишком женскую профессию.

– А когда женщина выбирает слишком мужскую? Тоже ненормально? Но, почему-то, такую женщину все уважают. Вот, мол, какая молодец! Феминизм, значит, на свете существует и процветает, а как, интересно, называется движение в защиту мужчин? За равные права?

– Ты опять завелся. Ты, Лешечка, стал очень нервный. Тебе в отпуск надо. Или сменить обстановку.

– Ну да. Перейти из одной комнаты в другую. Поменять синюю мягкую мебель на коричневую в белую клетку.

– Остроумно, аж жуть!

– Радуйся, что я еще шутить могу.

Жена хмыкнула, и Леонидов надулся. Звонку в дверь оба обрадовались. Первым в прихожую побежал Сережка, и крикнул оттуда:

– Дядя Сережа Барышев пришел! Мама, тебе тортик принесли! А мне шоколадку! А папе? Что папе?

Бутылку водки Барышев водрузил на кухонный стол осторожно, украдкой покосившись на дверь. Александра как раз побежала укладывать Ксюшу.

– Как жена? – спросил он, присаживаясь на табуретку.

– Как все жены. Муж дома – плохо, денег мало. Денег много – плохо, мужа дома нет.

– А если мужа дома нет и денег мало, тогда как?

– Тогда, Серега, никак. Тогда развод.

– Типун тебе на язык! Что, с Александрой поругались?

– Нет. Все нормально. А ты специально к нам в гости, или мимо проходил?

– Если честно, было одно дельце. Я здесь уже часа три брожу. Фотографию хозяина той фирмы, где работала Виктория Воробьева, жильцам показывал.

– Ну и что?

– Может, выпьем? – Барышев начал открывать бутылку.

– Выпьем. Только сначала скажи: как успехи?

– Не хотел тебя расстраивать, ты ж интуицию свою на кон поставил. Но этого Анашкина, Леша, опознали. В тот день, когда убили Викторию Воробьеву, он заходил в третий подъезд. Двое опознали: старушка со второго этажа и девушка, которая гуляла с собакой в тот вечер. Обе сказали, что мужчину этого в среду видели. Определенно. Шел пешком со стороны супермаркета.

– Так. А что за фирма у этого Анашкина?

– Торгово-закупочная. Продукты питания оптом продают. Со склада.

– И машина у него есть?

– А то! И не какая-нибудь, а «Субару». Полный привод.

– Ого! А к подъезду главного бухгалтера, значит, пешком пришел?

– Пешком.

– И обе его запомнили.

– Еще бы! Белое кашне, малиновое пальто, с букетом.

– И когда заходил?

– Вечером. Около девяти часов. А Воробьеву убили приблизительно в это время. Он мог спрятаться в будке вахтера, и подождать ее там.

– А вдруг он поднялся наверх и подождал ее в квартире? Вместе с мужем?

– Воробьев говорит, что ничего подобного. Никто к ним домой не заходил.

– А сам-то Воробьев дома был?

– Дома. А где?

– Это он тебе сказал?

– Ну да.

– Вот теперь, Серега, выпьем.

Разливая водку, Леонидов подумал, что не соврал сегодня соседу Воробьева на счет гостей. Пришли они, гости. Что ж, завтра еще один выходной, можно и выпить.

– Ну? – посмотрел на него Барышев, подцепив на вилку соленый белый гриб. – Рассказывай.

– Я сегодня случайно попал в квартиру этого Воробьева. И много чего интересного про него узнал. Не ладили они с женой. Скандалили постоянно, по словам соседей. А сама Виктория, между прочим, была подругой Лилии.

– Чепуха все это, - сказал Барышев. – Анашкина опознали: факт. Проблемы с налоговой на фирме были. Вдруг там крупными махинациями пахнет, а Воробьева не захотела единолично за все отвечать? Вдруг собралась показания давать? Он ее и того.

– А Лилию?

– Ну, это надо подумать. В любом случае: можешь ты объяснить, почему хозяин фирмы приехал в этот дом, причем в то время, когда по идее должен быть на работе? Безвылазно, день и ночь. Там же налоговая шерстит!

– Не могу. А сам он что говорит?

– Пока ничего. Я его еще не спрашивал. А теперь спрошу. А ты, Леша, забудь про свои подсолнухи. Кстати, у него в руке, у этого Анашкина, по словам свидетелей, был пакет. Тот самый, желтый.

– Гибискус.

– Что?

– Ты гибискус, Барышев.

– А кто это?

– Сам не знаю. Моя мать тоже одно время все черенки какие-то в глиняные горшки сажала. Но из всего цветоводства у меня осталось в голове только это слово.

– Вечно ты, Леонидов, какие-то неприличные вещи запоминаешь.

– Ну, очевидно, такова сущность этого явления, - глубокомысленно изрек Алексей. И вдруг спросил: - Слушай, если этот Анашкин был с букетом, то куда он его дел? Ведь никаких цветов возле тела Виктории не было. Кроме подсолнухов на пакете.

– Ну, с собой унес. Может быть. Когда обратно шел, в мусорный контейнер выкинул.

– А зачем тогда приносил?

– Откуда я знаю? Ты у нас знаток человеческой психологии. Может, договориться хотел? По-хорошему? Мне в их фирме по секрету сказали, что когда налоговая пришла, Воробьева большую часть отчетной документации увезла с собой. Припрятать. Вдруг, отдавать не захотела? Он ее и того.

– Ты узнай на всякий случай, что за цветы были в букете.

– Да иди ты знаешь, куда со своими цветами?!

– Тише, ребенок засыпает!

– Иди ты, знаешь, куда? – повторил Барышев зловещим шепотом.

На кухню заглянула Александра:

– Пьете?

– Не. Уже закусываем, - подмигнул ей Леонидов. – Хочешь присоединиться?

– Водку пить все равно не буду. Так посижу.

Александра налила себе чаю, разрезала вафельный торт. Потом спросила мужчин:

– Ну, чего замолчали? Продолжайте.

– Саша, что такое гибискус? – невинно спросил Леонидов.

– Кто?!

– Ги…

Александра слегка стукнула его по лбу чайной ложкой:

– Помолчи. Я еще икебану не забыла.

– Все, о цветах больше ни слова, - подвел итог Барышев. – У Леонидова богатая фантазия. Он в душах у людей все поэзию ищет, а там давно одна сплошная проза.

– А ты думаешь, у него самого она там осталась, поэзия? – тихо спросила Александра.