Я сам свою жизнь сотворю… Лепестки сакуры. Белый город

А два друга: Шема и Емеля, щеголявших в стильных кепочках, пришли с отмороженными, огромными красными ушами. Потом уши у них прямо на глазах завяли и обвисли, как мокрые тряпочки, и их отправили домой.

Больше всех в относящемся ко мне с неприкрытой враждебностью классе я опасался Шемякина. Он был дерзок, жесток и безраздельно верховодил буйным классом. Однако он ничем не проявлял своего отношения ко мне, а после происшествий в девятом, я неожиданно очутился в одном с ним лагере.

У Шуемякина умер отец, и он был вынужден работать и продолжать учебу в вечерней школе. Но в нашем классе учился его лучший друг — Витя Емельяненко, и, когда он заходил к нам, все продолжали считать его своим.

Когда у меня появилась весельная лодка, мы несколько раз ходили в походы с ночевкой по Днепру. Четвертым у нас был Миша Нековальский — удивительно сильный и добродушный парень. Однажды он на ровном месте умудрился сломать мне весло, так что весь обратный путь оставшимся веслом греб я, а ему пришлось против течения загребать на корме доской.

Здесь Шемякин уже и не думал командовать, по вечерам пел под гитару грустно-смешные песни, и даже не сопротивлялся, когда я настаивал на том, чтобы перед отплытием мы каждый раз приводили в порядок очередной островок.

Воробей и Аниська

При секции женской гимнастики я прозанимался неполные два года. Потом тренер ушла в декрет, и секция распалась. А незадолго до этого Воробей переехал в Днепродзержинск. У него был очень худой и какой-то сгорбленный отец и крупная, богатырского телосложения мать. Мы считали, что Воробей пошел в отца. Родители разошлись, и Воробей уехал с матерью.

Прошло несколько лет. Я приехал на очередные каникулы к родителям и шел, прогуливаясь, по улице Ленина. Вдруг знакомый писклявый голос:

— Генка!

Я оглянулся. Позади стоял незнакомый здоровенный верзила.

— Что, не узнаешь? Это я, Воробей!

Это было похоже на чудо. В Днепродзержинске Воробей пошел работать на металлургический комбинат помощником кузнеца и, заодно, записался в секцию культуризма.

— Сейчас у меня бицепс пятьдесят сантиметров, — добавил он, совсем как прежний легкомысленный Воробей.

Оказалось, что он, все-таки, выдался в мать.

— Вот, приехал навестить моих старых обидчиков, — добавил он многозначительно.

Я не знаю, удалось ли Воробью поквитаться за прежние обиды.

О хулиганах, которые преследовали Воробья, а однажды досталось и мне, я расскажу особо. Это была неразлучная парочка. Старшим был крепкий, вечно хмурый парень по прозвищу, кажется, «Кныш». Ни имени, ни прозвища младшего я даже не запомнил, поэтому назову его «Аниська». Это был просто мерзкий мальчишка, тщедушный, с замашками садиста. Как-то раз мы с ребятами встретили его, выходящим из какого-то оврага в парке с исцарапанными руками. На вопрос кто его так, Аниська, гнусно улыбаясь, ответил, что он повесил кошку и добавил такие подробности, от которых нам стало не по себе.

Приблизительно в то время, когда мы встретились с Воробьем, я узнал кое-что и про Аниську.

Погожим летним днем на ступеньках ресторана «Ромашка» — нашей местной достопримечательности — стоял демобилизованный солдат. Должно быть, он был полон планов и радужных надежд. К нему подошел Аниська, поигрывая ножичком.

— Хочешь, я тебя зарежу? — спросил он с кривой ухмылкой.

— Хочу, — ответил солдат, уверенный, что это шутка.

Аниська ткнул ножом незнакомого ему парня в солнечное сплетение и ушел не оглядываясь. Спасти солдата не удалось.

Мама на Днепре

С приездом на Днепр у мамы началась череда неприятностей. Сначала она несколько дней пролежала в больнице с непонятным для меня диагнозом. Потом она не пришла вовремя на работу, и мы не знали, где ее искать, а она оказалась в больнице с сотрясением мозга и переломом носа. Когда мы нашли ее, она даже пыталась шутить:

— Я торопилась на автобус и бежала по тропке, засунув руки в карманы пальто. На тропке оказалась проволочная петля, за которую я запнулась. Очнулась уже здесь. Ваш папа откажется от меня, увидев, какая я стала уродина.

Она не стала уродиной, только ее нос, изящный, с небольшой горбинкой, сделался немного толще, и на самом кончике до конца жизни был шрам.

А затем последовала совсем странная история. Мама устроилась работать в гастроном продавцом. В тот самый гастроном, над которым в первый день нашего приезда с балкона чуть не выпал мальчик. Она была очень довольна, целую неделю. Приносила домой по полбатона колбасы. Хвалила свою очень опытную и сердечную товарку, старшую по смене.

На восьмой день ревизия выявила крупную недостачу. Сумму недостачи обязали выплатить троим работающим в смене материально ответственным продавцам, разделив ее поровну. Было ясно, что маму просто подставили, воспользовавшись ее неопытностью и наивностью. Но ей грозил суд, если она не выплатит тысячу рублей. Это была огромная, немыслимая для нас сумма денег. Деньги эти с трудом нашли у единственного платежеспособного родственника из Москвы.

Вообще, мама алкоголем не злоупотребляла, а если и выпивала, то только в компании с отцом. Я только однажды видел ее выпившей. Это было в Светловодске, мы только успели переехать в маленькую комнату на Строителей. Странно, что рядом не было отца. Мама сначала была очень веселой, ей казалось, что она птичка и вот-вот полетит. А потом настроение у нее резко изменилось, она расплакалась и все повторяла, что жизнь кончилась. Я с трудом уложил ее спать. В то время ей было тридцать девять лет.

С первых же дней переезда на Днепр мы с отцом часто бывали в плавнях. Они протянулись на довольно большое расстояние. Однажды в порыве исследовательского энтузиазма на своей плоскодонке я свернул с основного русла реки сразу недалеко от Светловодска, и, пропетляв по узким протокам, выехал прямо к Кременчугскому мосту.

Правда, после пуска ГЭС, плавни назывались так только по инерции, потому что больше не затапливались полой водой. Но я помню, как однажды, проходя мимо высокого дерева на берегу одного озерца, отец указал мне на его крону и сказал, что там он оставил одну из моих блесен еще во время своего первого приезда на строительство ГЭС. Луга в плавнях чередовались с лесочками, в которых мы с отцом находили вполне приличное количество белых грибов. Так, чтобы заполнить до половины небольшую корзинку.

И только однажды мы набрали здесь грибов столько, что едва смогли унести. Я вспомнил этот эпизод еще и в связи с тем, что он связан с пребыванием мамы на природе, а такие случаи были крайне редки.

Я приехал после первого курса на летние каникулы в Светловодск и был озадачен необычным предложением мамы пойти по грибы в плавни. Дело в том, что, как правило, в лес или на реку мы ходили с отцом, а мама всегда встречала нас дома, но никогда не ревновала к нашим совместным занятиям.

А тут вдруг она сама проявляет инициативу. В ближайший выходной мы собрались в дорогу, и мама взяла с собой не обычную корзинку для грибов, а огромную сплетенную из рогожи кошелку, с которой мы и на рынок не всегда ходили как раз по причине ее слишком большого размера.