Я самый красивый человек в мире

За последние несколько лет я тысячу раз решал покончить с этим, отказаться от своей роли. Тысячу раз я делился с Люсиндой своими намерениями, но каждый раз она находила нужные слова, чтобы отговорить меня:

— Что ты будешь делать один? Где и как будешь жить? Неужели сможешь самостоятельно избегать катастроф, которые идут за тобой по пятам? Ты сам знаешь, что нет. Я нужна тебе.

Иногда я откровенничал с мамой, надеясь, что она поймет, как мне плохо. Но каждый раз она отговаривала меня от принятого решения:

— Что я буду делать одна? Как ты смеешь бросать меня? Ты же знаешь, что у меня больше никого нет… Только я зажила спокойно и счастливо, как ты решаешь лишить меня всего! Думаешь, твой несчастный отец оценил бы такой поступок?

Со временем я перестал делиться своими переживаниями. Меня все равно не хотели слышать. Отныне я хранил все в себе. Одиночество уступило место страданию, страдание — гневу. Гневу на себя самого.

Я решил было покончить с жизнью, но, вспомнив о маме, отказался от этой затеи: мне не хотелось причинять ей боль.

Потом мне пришло в голову обратиться к пластическому хирургу, но ни один из врачей, с которыми я общался, не согласился оперировать меня. Все они считали преступлением желание испортить такую красоту.

Однажды вечером, стоя в ванной комнате перед зеркалом, я пытался придумать, что делать с этой красотой, которая давно стала тяжким бременем. После папиной смерти я избегал зеркал: при виде своего идеального лица я еще острее ощущал чувство вины. Но на этот раз я долго разглядывал отражение: несколько минут смотрел, не отрываясь, но, несмотря на все желание, не находил ни одного недостатка. Ни одного! Время шло, я проникался все большей ненавистью к своему лицу. Мне хотелось сделать его несовершенным. Даже больше, мне хотелось испортить его. Это желание росло во мне, становилось все сильнее, и когда я уже не мог его контролировать, с размаху ударился головой о зеркало. На некоторое время боль заглушила ненависть, но потом я почувствовал, как по лицу стекает кровь. Целые потоки крови. Я страшно испугался, ведь со мной никогда такого не было, и выбежал в гостиную. Мама в ужасе закричала и вызвала врача.

На следующий день я вышел из больницы с перевязанной головой. Что ж, еще один день на свободе, и то хорошо.

Две недели спустя мое лицо красовалось на первых страницах всех газет. Абсолютно все журналисты сходились во мнении, что с небольшим шрамом, словно перечеркнувшем правую бровь, я выглядел еще сексуальнее, чем раньше.

Все напрасно, на мне лежало проклятие. Даже хуже, благословение. Страшное благословение.

Я попал в двойную ловушку: с одной стороны я сам, с другой — все остальные. Проблема состояла в том, что я хотел жить как все, но из-за красоты, на которую люди так странно реагировали, это было невозможно.

Уравнение с двумя неизвестными, которое я никак не мог решить.

* * *

Я думал, что хуже уже некуда, но жизнь показала, как сильно я заблуждался. Однажды вечером я лежал в ванне и слушал музыку. Внезапно ко мне ворвалась Люсинда.

— Выключи музыку!

Я послушался.

— Люсинда, что ты тут делаешь?

Ты не берешь трубку, поэтому я сама примчалась. Срочно едем в больницу! Твоей матери плохо!

В больницу? Но мы с ней ужинали пару часов назад, все было хорошо!

— Да, я знаю… Когда это случилось, никто из прислуги не осмелился зайти к тебе, боясь нарушить запрет. Это я виновата, надо было предупредить, что в экстренных случаях… Короче, они вызвали «Скорую», а потом позвонили мне. Давай собирайся, врачи сказали, она хочет тебя видеть.

Я вошел в палату. Среди белых подушек и одеял мама выглядела такой тщедушной, что я не сразу узнал ее.

Врач шепнул мне на ухо:

— Мне очень жаль, месье. У нее слабое сердце, неизвестно, сколько она еще продержится. Нам чудом удалось реанимировать ее.

Я взял маму за руку, она приоткрыла глаза.

— А! Ты здесь, сын мой…

— Да, мама, я приехал…

— Хочу поговорить с тобой в последний раз. Знаешь, я попала в рай задолго до смерти: каждая секунда рядом с тобой была для меня частицей вечности. Теперь я могу спокойно умереть, унося с собой твой образ. Ни одна мать, ни одна женщина даже не мечтала о такой прекрасной смерти.

Не успела она договорить фразу, как ее глаза закрылись.

Я почувствовал, что пальцы разжались, и жизнь покинула ее.

Тогда я наклонился к ее уху и прошептал сквозь слезы:

— Мама, я люблю тебя.

Ее лицо просияло, на губах заиграла умиротворенная улыбка. Я понял, что она тоже любит меня.

Я поцеловал ее в лоб, и она испустила дух.

* * *

После похорон я впал в глубокую депрессию. Мне ничего не хотелось. Мама умерла, оставив меня совсем одного.

Видя, как мне плохо, Люсинда наняла лучших психологов. Я жаловался им на одиночество, желание покончить со всем, исчезнуть с лица земли; они внимательно слушали, но ничего не советовали.

Однажды вечером Люсинда без предупреждения вторглась ко мне в дом с целой армией мужчин и женщин, которые тащили несусветное количество чемоданов и коробок. Она заявила, что отныне будет жить здесь, в маминых комнатах.

— Буду присматривать за тобой. Моя мать тоже умерла, и я прекрасно понимаю, что никакая женщина не способна заменить человеку ту, которая произвела его на свет. Но знай, я сделаю все, что в моих силах, чтобы ты не страдал от одиночества. Ты же мне как сын.

Я расплакался в ее объятиях. Прижимая меня к себе, она проговорила:

— Если сидеть сложа руки, боль не пройдет. Надо действовать!

— Ты права. Но мне это надоело! Когда я появляюсь на публике, меня охраняют лучше, чем президента, никто не имеет права даже приблизиться ко мне… А я хочу видеть людей, разговаривать с ними, понимаешь?

— Конечно, понимаю. Мы придумаем, как это сделать, обещаю.

— Хочу, чтобы это произошло как можно скорее.

— Завтра утром я организую общее совещание и возьму тебя с собой. Это будет хорошее начало!

Я шел нехотя, но, признаюсь, совещание пошло мне на пользу. Вокруг кипела жизнь, и это неплохо отвлекало от грустных мыслей. Конференц-зал был битком набит. Люсинда призналась, что впервые собрала вместе всех, кто работает над ее проектами. Я сидел в соседнем помещении, отделенном от зала зеркальным стеклом — «антивандальным щитом», как называла его Люсинда. То, что я увидел, очень напоминало улей: люди разговаривали, окликали знакомых и весело смеялись. Мне ужасно захотелось оказаться среди них.