Я смотрю на тебя издали
Шрифт:
– Идем чай пить, – сказал Берсеньев, поднимаясь с кресла, и направился к двери. Я пошла за ним и неожиданно для себя произнесла:
– Тут вот еще что… – Он повернулся, ожидая продолжения, у меня была возможность все отыграть назад. Просто промолчав. Но в кабинете ресторана «Шанхай» я уже безоговорочно приняла его сторону. Во всем надо быть последовательной, даже в глупости. – Ты не спросил, где живет тетка Дениса, – подбирая слова, начала я. Берсеньев нахмурился, глаза за стеклами очков приняли неприятное выражение, а я назвала город. Лицо его оставалось спокойным, но взгляд откровенно пугал. «Молчи», – точно кто-то шепнул в ухо, а я, отрезая себе все пути к отступлению, произнесла: – Я была там в один день с тобой…
Он стремительно выбросил вперед руку, стиснул мою шею, вдавив меня
– Рассказывай.
На это сил пока не было, я сидела, сжавшись в комок, держа левую руку на горле. Ощущение такое, точно голова на шее держится с трудом. Берсеньев сел в кресло, закинул ногу на ногу, а я, откашлявшись, начала рассказывать.
– Он велел тебе передать: ты до сих пор жив, потому что он смотрит на это сквозь пальцы, – завершая свой рассказ, со вздохом произнесла я. Берсеньев неожиданно засмеялся.
– Ну, самомнения ему не занимать…
– За мной следили его люди, одного я точно узнала. Он мне еще рукой помахал, гад.
– Говорить тебе, что ты идиотка, значит, напрасно тратить время, – заявил Сергей Львович. – Я тоже хорош, свернуть тебе шею надо было давно, как только ты сообразила, что Берсеньев из поездки в Венесуэлу не вернулся. Первое правило профессионала – никаких свидетелей. И ничего личного – это второе правило, хотя, может быть и первым. Дурака я свалял, Ефимия Константиновна. Старею, становлюсь сентиментальным. За что теперь и придется расплачиваться своей спокойной сытой жизнью. С другой стороны – она скучна до безобразия, – он опять засмеялся и головой покачал. – Надо же… так только дуракам везет. Второй раз ловишь меня на ерунде. Впрочем, все великие как раз на ерунде и засыпались.
– Каких великих ты имеешь в виду? – пискнула я.
– Это я так… образно.
– Я этому Тимуру ничего не сказала…
– Умница. Хотя Тимурке меня искать ни к чему.
– Тогда я вовсе ничего не понимаю….
– И в этом твое счастье. Но кое-что придется пояснить, чтоб ты сдуру еще чего-нибудь не сотворила. Люди, на которых я когда-то работал, не могут позволить себе роскоши оставить меня в живых. Я, конечно, очень постарался, чтобы меня сочли мертвым. Но сомнения у них остались, а значит, осталось и беспокойство. Оттого из вида известную тебе женщину они не теряют. Она единственное, что связывает меня с прошлым. Ты сунула свой нос, куда не просили, и механизм завертелся. Кто-то из Тимуркиных людей наверняка работает на них, и о твоем появлении они уже знают. Ему самому не могла не прийти в голову та же мысль, вот он и послал своих людишек проверить, проявляют к тебе интерес или нет.
– Но я ничего не сказала… и не скажу, – добавила я упрямо, правда, с некоторой долей сомнения.
– Во-первых, как спрашивать будут. Во-вторых, это и не понадобится, если решат не торопиться. Проверят твое окружение, лишь только всплывет история с аварией в Венесуэле и пластической операцией, все станет ясно. Возможности у них большие…
– Ты работал на мафию? – робко поинтересовалась я.
– Нет, блин, на Ватикан.
– Этот Тимур – форменный мафиози, – не обращая внимания на его иронию, заметила я. – Но… если он обо всем догадался и его люди уже здесь… почему ты еще жив?
– Украшаю собой его скучный мир. Забудь о нем, желательно уже сегодня.
Что-то между этими двоими было не так. Явная вражда и угрозы, и вместе с тем… Тимура Вячеславовича Берсеньев как будто не опасается. Следующие его слова лишь подтвердили мои сомнения.
– Будем исходить из того, что Тимурка просто решил подстраховаться. Убедится, что тебя никто не трогает, и уберется восвояси. Если нет… в общем, слушаться меня, как маму в детстве. Станешь чересчур обременительна – махом окажешься на кладбище. А сейчас идем пить чай. У меня, кстати, тоже новости есть.
Я покорно поплелась за ним и даже чаю выпила, хотя шея все еще болела
и глотать было больно. Берсеньев насмешливо на меня поглядывал, а я едва сдерживалась, чтобы не сказать ему гадость. Держать себя в руках он умел. Не знаю, что творилось в его голове, но выглядел он спокойным, даже расслабленным.– Я навел справки об интересующем нас районе. Как будто ничего подозрительного. Брошенных деревень в избытке, но никто там не заселялся. Зато пять лет назад некий бизнесмен из Сибири купил бывшую турбазу «Солнечная». Имя бизнесмена – Зиновьев Всеволод Андреевич. Турбаза к тому моменту представляла собой жалкое зрелище: все, что могли, добрые люди успели растащить. Числилась она на балансе комбината, находящегося в Ремизове, комбинат еле-еле сводил концы с концами и от своей неликвидной собственности рад был избавиться. Продали за весьма скромные деньги. Что там сейчас – не ясно, но точно не турбаза. Очень может быть, это как раз то, что мы ищем. Находится в тридцати километрах от Ремизова, в районе, где Шериф хозяин. Местечко глухое, а до шоссе по прямой от него километров двадцать. Предлагаю взглянуть.
– Ты хочешь продолжить расследование? – растерялась я.
– А ты решила, я от страха в шкаф полезу? – хмыкнул Берсеньев. – Подходящего шкафа, кстати, я у тебя не вижу.
– Просто я подумала…
– Сделай милость, прекрати это дело. Думать, я имею в виду. Лишнее беспокойство.
– Хорошо, давай взглянем на турбазу. Только я Агатке позвоню.
– Боишься? – засмеялся Берсеньев. – Убивать тебя без особой надобности я не собираюсь.
– Мудрый подход, – не удержалась я. – Готова ответить взаимностью. Но Агатке все-таки позвоню. Расскажу про Шерифа… Лучше, чтобы она знала, куда мы поедем.
Звонила я при Берсеньеве, чтоб он разговор слышал и не заподозрил меня в разглашении секретных сведений. Сестрица, как обычно, начала гневаться, особо указав, что если Шерифа пустили в расход, то папа-прокурор не гарантия безопасности, но, узнав, что еду я с Сергеем Львовичем, заметно подобрела и велела передать ему трубку. Что я и сделала.
– Не волнуйтесь, Агата Константиновна, – серьезно заявил Берсеньев, выслушав наставления сестрицы. – Я за ней присмотрю.
«Ага, – мысленно скривилась я. – Отправили волка овец пасти». И язык ему показала, скорее от нервов. Он сунул кулак мне под нос, продолжая ласково щебетать с Агаткой. Уболтал чуть не до смерти, меня, не ее, она-то, похоже, готова его слушать до бесконечности. Наконец они простились, Берсеньев вернул мне мобильный и направился в прихожую, на минуту зайдя в комнату за своей курткой. Джентльменски подал мне пальто и сказал со своей обычной усмешкой:
– Похоже, я успел к тебе привыкнуть. И мне это совсем не нравится.
– Можно подумать, я от тебя в восторге.
По дороге мы все больше молчали. Я от нечего делать разглядывала карту соседней области (карта нашлась в машине Берсеньева), то и дело сверяясь с навигатором. Берсеньев за моим копошением наблюдал с отеческой улыбкой. Не очень-то я верила, что он завезет меня в укромное местечко и там придушит, но все равно хмурилась, наблюдая пейзаж за окном. Неизвестно, что он на самом деле задумал, от такого можно ждать чего угодно, и Агатка не спасет.
Тут я вспомнила о недавней слежке и уставилась в зеркало. Берсеньев на мое ерзанье внимание, конечно, обратил и сказал насмешливо:
– Никто за нами не увязался.
– Ты уверен? – спросила я с сомнением, хотя дорога была совершенно пуста. Он закатил глаза и отвернулся.
Вскоре мы оказались в Ремизове, а еще через двадцать минут выехали на шоссе; если верить указателю, вело оно в соседний районный городок. Как ни странно, движение здесь куда более оживленное, а вот дорога желала лучшего. Когда мы свернули на проселочную, ухабы стали такими частыми, что Берсеньев больше не пытался их объезжать. Через пятнадцать километров я увидела проржавевший щит на обочине «Турбаза «Солнечная». Снять щит никто не потрудился. Сергей Львович свернул в очередной раз, узкая дорога вела в лес. Впереди между деревьев показалась кирпичная стена. Берсеньев притормозил, с дороги съехал и остановил машину за густыми зарослями кустарника. Сейчас от этих зарослей проку немного, но с дороги его джип, пожалуй, не увидишь.