Я умею прыгать через лужи

Как только я добрался до большой дороги, я смог двигаться быстрее, и, когда подъехал к воротам Питера, руки мои начали побаливать.

Свернув к дому, я услышал удары копыт о пол конюшни, выложенной булыжником. Хотя Питера и его лошадей скрывала темнота, я видел их глазами слуха. Позвякивали цепочки под нетерпеливый топот копыт, зерна овса летели из ноздрей фыркающих лошадей, дверь конюшни громыхала, когда лошадь, проходя, задевала ее. Я слышал голос Питера, покрикивавшего на лошадей, собачий лай и кукареканье петухов в курятнике.

Когда я подъехал к конюшне, Питер запрягал лошадей. Было еще темно, и он не сразу узнал меня. Он уронил постромку, которую держал в руках, и подошел к коляске, разглядывая меня.

– Это ты, Алан? Гром меня разрази, что ты здесь де... Черт! Уж не собираешься ли ты ехать со мной, а?

– Вы же позвали меня, - неуверенно ответил я, вдруг испугавшись, что я его не так понял и что он совсем не думал брать меня с собой.

– Конечно, звал, я тебя давно уже жду.

– Но ведь еще нет пяти часов, - сказал я.

– Верно, - пробормотал он и вдруг задумался.
– Твой старик сказал, что тебе можно ехать?

– Да, - заверил я его.
– И мама. У меня и еда с собой. Вот она.
– Я поднял мешок, чтобы показать Питеру.

Он улыбнулся мне сквозь бороду.

– Я с этим разделаюсь нынче вечером.
– Потом другим тоном: - Подтолкни свою коляску под навес. Нам надо в пять быть уже в дороге.
– Лицо его вновь стало серьезным.
– Это точно, что старик разрешил тебе ехать?

– Да, - повторил я.
– Он хочет, чтобы я поехал.

– Ладно.
– Питер повернулся к лошадям.
– А ну, отойди!
– крикнул он, положив одну руку на круп лошади и нагнувшись, чтобы другой поднять с земли постромку.

Я поставил коляску под навес и стоял, следя за ним и держа в руках своп два мешка, как новичок-путешественник, собирающийся впервые сесть на пароход.

Дроги представляли собой тяжелую деревянную телегу с широкими железными ободьями на колесах, с тормозами из эвкалиптовых брусьев, которые приводились в действие торчавшим сзади рычагом. Дерево, из которого были сделаны дроги, побелело и потрескалось от солнца и дождей. Бортов у дрог не было, но на каждом из четырех углов возвышался тяжелый железный прут с петлей наверху, вставленный в специальное гнездо в остове. Дно дрог состояло из массивных, неплотно пригнанных досок, которые грохотали на неровной дороге. Гремели и колья, лежавшие на них. Дроги были с двумя парами оглобель, по паре на каждого коренника.

Питер рывком поднял оглобли, прикрепил чересседельник, надетый на коренника, к подвижному крюку оглобель, затем перешел на другую сторону, к другой лошади, терпеливо стоявшей рядом со своим товарищем.

Запрягая, он то и дело покрикивал: "Стой!", "А ну, подвинься!", "Давай!" - каждый раз, когда лошадь проявляла беспокойство или отказывалась слушаться его руки.

Три головные лошади, стоя бок о бок, ждали, чтобы он подтянул поводья и прикрепил постромки. Они были шотландской породы, а коренники - йоркширские тяжеловозы.

Кончив запрягать лошадей, Питер бросил на дроги сумки, несколько мешков с кормом, заглянул в ящик с провизией, чтобы проверить, все ли он взял, потом повернулся ко мне и сказал:

– Все в порядке. Теперь влезай. Постой, давай мне твою поклажу.

Я перешел к передку дрог и, держась за оглобли одной рукой, другой бросил костыли на дроги.

– Помочь тебе?
– спросил Питер неуверенно, сделав шаг в мою сторону.

– Нет, спасибо, мистер Маклеод. Я сам.

Он подошел к головным лошадям н стал ждать. Я подтянулся на руках до того уровня, когда смог опереться коленом "хорошей" ноги на оглобли, вытянулся, схватился за круп лошади, стоявшей рядом. Потом снова подтянулся и очутился, на ее спине. Спина была теплая, упругая и разделялась неглубокой ложбинкой хребта на два мощных холма мускулов.

"Обопрись руками о хорошую лошадь, и ее сила перейдет в тебя", говаривал отец.

С крупа лошади я перебросился на дроги и уселся на ящик с провизией.

– Готово!
– крикнул я Питеру.

Он взял вожжи, висевшие петлей на оглоблях, и взгромоздился рядом со мной.

– Не всякий сумеет влезть на дроги, как ты, черт возьми!
– сказал он, усаживаясь. Потом, натянув поводья, спросил: - Может, сядешь на мешок с соломой?

– Нет, мне здесь хорошо, - ответил я.

– Но, Принц!
– крикнул Питер.
– Но, Самородок!

Позвякивая цепочками постромок, поскрипывая упряжью, лошади двинулись вперед. Позади них затряслись и загромыхали дроги. Небо на востоке чуть-чуть посветлело.

– Я люблю выезжать затемно, - сказал Питер.
– Тогда выигрываешь целый день для работы.
– Он громко зевнул, потом вдруг обернулся ко мне: - Слушай, ты не сбежал от своего старика, а? Он на самом деле позволил тебе ехать?

– Да.

Питер хмуро посмотрел на дорогу:

– Не могу раскусить твоего старика!

ГЛАВА 24

Головные лошади шли с ослабленными постромками, натягивая их только на подъемах. Мне казалось это несправедливым по отношению к коренникам.

– Коренники делают всю работу, - пожаловался я Питеру.

– Когда дроги в движении, они ничего не весят, - объяснил Питер.
– Моя упряжка преисподнюю с корнями вытащит, если надо будет. Подожди, вот нагрузим дроги бревнами, тогда увидишь, как все будут тащить!

Занималась заря, и восток порозовел. На деревьях весело затрещали сороки. Мне казалось, что не может быть ничего прекрасней на свете, чем сидеть вот так позади упряжки лошадей ранним утром и слушать сорочью болтовню.

С дальнего выгона раздался голос человека, кричавшего на собаку:

– Назад, назад!

– Это старик О'Коннор выгоняет коров, - сказал Питер.
– Что-то он раненько сегодня... Верно, отправляется куда-нибудь.
– Питер задумался на минуту.
– Едет в Солсбери на распродажу. Конечно, он собирается шарабан купить.
– В голосе Питера послышалось раздражение.
– Чего ради ему вздумалось покупать шарабан, когда он должен мне десять гиней за бревна?

Он сердито хлопнул вожжами по крупу лошади:

– Но, живей!

И, помедлив немного, сказал со вздохом:

– Вот что получается, когда веришь людям! Он разъезжает в шарабанах, а я на дрогах.

Мы проехали но пустынным улицам Балунга, когда взошло солнце, и вскоре очутились на проселочной дороге, вьющейся между деревьями, которые росли все гуще и гуще; и наконец мы въехали в лес, где уже не было изгородей.

Пыль, поднимавшаяся из-под копыт лошадей, мягко оседала на наши волосы и одежду. Колеса задевали склонившиеся ветки кустарника, и дроги встряхивало, когда колеса попадали в выбоины.