Я – Васька из Кокошино

Поп поднял над головой крест, окрестил им три раза нас, потом взял крест в левую руку и трижды, освободившейся рукой, перекрестился. Похоже поп не поверил, что мы люди. Неужели мы и вправду похожи на чертей? Я посмотрел на дядю Серёжу, потом на себя. Не знаю, почему до этого момента мы не обращали внимания на свой вид? А тут… Мне страшно захотелось рассмеяться. Дядя Серёжа стоял в рубашке с одной полой, в рваных, грязных штанах, босой и весь выпачканный глиной, без фуражки, со взъерошенными волосами. Кроме того, там, где у брюк должны быть карманы, оказались неряшливым образом вырезанные дыры. Я позже узнал, что карманы дядя Серёжа сжёг в сухой пещере. А я рядом с ним, босой, в одних грязных штанах, вымазанный глиной и тоже, вероятно, взъерошенный. Ну, как есть два пугала. Дядя Серёжа тоже посмотрел на меня и на себя, и мы разом расхохотались. «Ну, Васька, – сказал дядя Серёжа нарочно громко, чтобы все слышали, – не знаю, похожи или нет мы на чертей, а на людей точно мало похожи». Потом он обратился к попу: «Напрасно вы нас боитесь. Мы люди, обычные люди. Не лешии, не черти. Просто мы не успели привести себя в порядок. Дело в том, что мы в неприятный переплёт попали. И вот выбрались, опомниться не можем, что живы остались». – «Что же с вами случилось?» – спросил поп. «Да вы подходите ближе, мы всё расскажем. История-то наша длинная».

Поп вроде осмелел и подошёл поближе. Женщины остались на месте.

«А и впрямь на людей похожи», – сказал поп. – Ну, уверуйте нас». – «Я прошу прощения, – сказал дядя Серёжа. – Я не верующий и мне наверное не подобает вас называть батюшкой? Подскажите, как вас можно иначе называть, чтобы мне вас, не дай Бог, оскорбить или обидеть». – «Называйте меня по-мирскому, – сказал поп, – Григорием Порфирьевичем». – «Так вот, Григорий Порфирьевич, Чтобы быстрей и проще вы нас поняли, предлагаю заглянуть в то отверстие в земле, откуда мы вышли. Вы всё поймёте. А если будет что-то непонятно, так мы объясним».

Поп вдруг побледнел, перекрестился несколько раз, загородился от нас крестом и боязливо попятился, торопливо повторяя шёпотом какое-то слово, которое я не понял. Он видимо подумал, что дядя Серёжа приглашает его к тому отверстию, через которое черти грешников утаскивают. Дядя Серёжа улыбнулся и тут же извинился: «Простите меня, Григорий Порфирьевич, я был не осторожен, неверно выразил свою мысль». – «Нет-нет, не соблазняйте, – торопливо сказал поп, – я не грешен».

Слышал я в разговорах взрослых, что попы сами в Бога и в чертей не верят. Просто у них работа такая. Они так деньги зарабатывают. Но этот поп был видно крепко верующий. Дядя Серёжа долго объяснял ему, как мы попали в беду, как блуждали в потёмках и как, наконец, выбрались на свет, вот в этом месте.

«А дерево кто уронил?» – спросил поп. «Я», – честно признался дядя Серёжа. Поп опять несколько раз перекрестился и отрицательно покачал головой. На дороге показалась легковая машина. Бабы забеспокоились, засуетились. Поп тоже оглянулся. Все замерли в ожидании. Машина остановилась около нас. Из неё вышел председатель колхоза – плотный, кругловатый, невысокий, пожилой дядя, подвижный, с весёлыми глазами.

«Ну-ка, что тут за черти у нас объявились? – спросил он и взяв меня за волосы потянул вверх. – Ну и где у тебя рога?» – «Один, – говорю, – у меня только. Вот», – я показал ему шишку на голове, которую посадил ударившись обо что-то в темноте пещеры. Председатель пощупал и сказал: «Ого! Большой! Ну ничего, до свадьбы, думаю, сойдёт. А у вас?» – обратился он к дяде Серёже. «Я комолый, – ответил тот. – А вообще-то тоже один имеется». Председатель опять обратился ко мне: «Ну так ты взаправдашний чертёнок или нет?» А я говорю: «Я – Васька… из Кокошино». – «Васька? Из Кокошино? – переспросил председатель. – А это кто?» – показал он пальцем на дядю Серёжу. «А это, – говорю, – дядя Серёжа». – «Постой, постой… А это не ты на снежной туче на Кавказ улетал?» – «Я» – «А дядя Серёжа, это, стало быть, тот лётчик, который тебя на ту тучу посадил?» – «Да, – говорю, – он».

Председатель повернулся к бабам: «Бабоньки! Вот посмотрите, кто к нам в гости пожаловал – знаменитый путешественник – Васька из Кокошино».

Наш разговор с председателем видимо рассеял сомнения у баб и попа. Они помаленьку стали нас окружать. «Ну, рассказывайте, какая беда вас сюда занесла?» – обратился председатель к дяде Серёже. И дядя Серёжа рассказал всё по порядку. Бабы слушали да ахали. Потом дядя Серёжа попросил прощения у женщин, за то, что мы съели чей-то пирог.

«Ну и слава Богу! На здоровье! – сказала одна молодушка. – Я нездорова сегодня, аппетита нет. Я бы знала так больше принесла».

Потом председатель пошёл посмотреть дыру из которой мы вылезли. Ну и мы с дядей Серёжей подошли. Поинтересовались и некоторые женщины. А поп так и не подошёл. Да и женщины некоторые смотрели только издали. Дядя Серёжа вытянул за верёвку лодку. Фуфайка, куртка и один дядин Серёжин ботинок выпали из лодки, пока он её вытягивал. На дне лодки остались только – фонарик, молоток, насос и три ботинка.

«Вот наши доказательства», – сказал дядя Серёжа. «Это надо в музей. – Ну ладно, поглядели и домой». Глянув на нас он спохватился: «Как же я вас, таких грязных, повезу? У меня в машине ведро есть, а у вас есть верёвка, а там воды – не вычерпать, – показал он на подземелье. – Хотя, нет. Там вода ледяная. Заедем на речку, выкупаетесь. Давайте, в машину». – «А где мы находимся?» – поинтересовался наконец дядя Серёжа. «На границе между Кокошинскими угодьями и Лубянскими. Вон поля-то ваши, Кокошинские. А покосы наши – Лубянские». – «То-то мне показалось место знакомое, – сказал дядя Серёжа. – Я же весной эти поля опылял». – «Мы с вами не знакомы, а ведь я вас давно знаю, – сказал председатель. – Меня зовут – Сергей Семёныч. Мы даже с вами тёзки». – «Да, – сказал дядя Серёжа, – не знаешь, где друга потеряешь, не знаешь, где найдёшь. Спасибо за дружескую заботу. Может когда-то и я вам пригожусь». – «И я так думаю, – ответил председатель и крикнул женщинам: хватит бабоньки, подивились чуду и за работу. А вы, Григорий Порфирьевич, тоже в машину садитесь, я вас подвезу».

Мы выпустили из лодки воздух, бросили её в багажник и поехали. Поп дорогой до самой речки извинялся перед дядей Серёжей. «Понимаете, молодой человек, какая оказия приключилась? Я сейчас неловко себя чувствую. Вы уж простите мне грешному. Прибежали ко мне три женщины перепуганные, запыхавшиеся и стали наперебой рассказывать, как на покосе у них на глазах ни с того ни с сего упало дерево. Ветра нет, дерево здоровое – и вдруг упало. Мы, говорят, долго глядели и рассуждали с чего бы это, а тут из-под земли вы появились. Ну, ни дать, ни взять – нечистая сила. Они и бросились в деревню. Которые – ко мне, которые – к Сергею Семёнычу. Ну и, разумеется, всю деревню переполошили. Пришлось пойти…»

А дядя Серёжа извинился перед председателем, что людей от дела оторвал. Потом мы выкупались в речке, заехали в Лубянку, высадили попа. А председатель – Сергей Семёныч – завёз нас к себе домой, дал дяде Серёже свою рубашку, штаны и ботинки. Рубашка оказалась широковата, но коротка, да и штаны так же, а ботинки жали ноги. «До дому доехать сойдёт», – сказал дядя Серёжа. А мне председатель дал рубашку своего внука, какую-то зелёную, в полоску. Она тоже мне мала, да ладно. И, конечно, он нас накормил до сыта. Сергей Семёныч всё делал быстро: медлить, видать, не любит. Хозяйки дома не было – сам всё нашёл. Потом он привёз нас к дому бабки Агафьи, высадил, попрощался и уехал. Дядя Серёжа пошёл в избу, а я первым делом направился к колодцу. Решил проверить, правда ли, что тот рухнул? Вижу, навстречу бабка Агафья идёт. Увидала меня, остановилась и давай креститься. А когда я стал подходить отгородилась от меня ладонями с растопыренными пальцами и запричитала: «Сгинь! Сгинь! Сгинь!» – «Ты что, – говорю, – бабушка Агафья? Это ж я – Васька». – «Сгинь, окаянный, сгинь! – продолжала бабка. – Ты покойник – сгинь!» И стала обходить меня далеко стороной, стараясь на меня не смотреть. Я махнул на неё рукой и побежал к колодцу. Подбегая, я увидел вместо колодца большую воронкообразную яму, на краю которой сидела моя мама, обхватив колени руками, и плакала. Рядом стояла, опёршись на палку, сгорбившаяся бабушка, часто прикладывая к глазам скомканный носовой платок. Я сходу окликнул их: «Мама, бабушка, чего это вы тут плачете?» мама вскочила, уставилась на меня и… ни с места: и верит и не верит глазам своим. Боится, как бы не спугнуть видение. А бабушка оглянулась, резко отпустилась от палки, как будто об неё обожглась, и повалилась. В обморок упала. Мама бросилась к ней, попыталась помочь ей встать. Но та не вставала, вроде как уснула.

«Ну что ты стоишь? – закричала на меня мама. – Принеси скорей воды». Я побежал домой, схватил ведро с водой и обратно… Но когда прибежал с ведром, бабушка уже сидела, упершись правой рукой в землю, а локтем левой руки в колено, и тёрла глаза платком. Мама встретила меня с заплаканными глазами, но обрадованная. Отобрала ведро, поставила на землю, обняла меня и запричитала: «Да милый ты мой, Васенька, окаянный ты мой проказник! Ничего-то на свете у меня нет тебя дороже, изюминка ты моя горькая!»

А дядя Серёжа рассказывал потом, что бабка Агафья долго не входила в избу, завидев там его. И даже не ночевала в ту ночь дома.

Только дружки мои, как ни в чём ни бывало, окружили меня, в шутку тыкали мне в бока кулаками и просили рассказать, как и что случилось, что приключилось. И я рассказывал. Рассказывал много раз. И даже однажды мы большой ватагой ходили смотреть на ту дыру в земле, оставшуюся после нас на Лубянском покосе. Края её вскоре тоже обвалились и это место превратилось в небольшое болотце. А дружки меня после долго ещё звали «чертёнком». Чурок-чертёнок!

3 Дьявол

В то злосчастное лето, когда мы с дядей Серёжей блуждали по подземелью, Сергей Семёныч, председатель Лубянского колхоза, несколько раз заезжал к дяде Серёже и уговаривал его обслуживать на самолёте Лубянские поля. Поэтому дядя Серёжа был очень занят и встречались мы с ним редко. А осенью он женился и вообще переехал жить в Лубянку. Я очень о нём скучал. А женился он на той самой молодке, у которой мы съели пирог. Я вначале был настроен против неё и очень на неё сердился. Мне так было охота, чтоб она была некрасивая, неприветливая, неумеха, злюка. А она оказалась напротив – доброй, весёлой, заботливой и, как мне потом показалось, симпатичней всех наших Кокошинских девчат. Всегда опрятная, прибранная, проворная, работящая. Ну и слава Богу! Дядя Серёжа ею доволен, а мне-то какое дело? Я бывал у них в гостях. Бывал много раз. Первый раз я приехал с дядей Серёжей, когда он переезжал жить в Лубянку. Вскоре у неё, у дядиной Серёжиной невесты, умерла мать, с которой она жила, и я был на похоронах. Отца она схоронила незадолго до свадьбы. Ну и потом ещё много раз бывал. Она очень гостеприимна и в последнее время мне всё больше и больше стала нравиться. Зовут её – Тая. Она мне даже на Новый год подарила рубашку – зелёную, в коричневую клетку. Я любил летом эту рубашку одевать. И всякий раз, как я её одевал, мне почему-то всегда было охота пойти в Лубянку, повидаться с дядей Серёжей. Но его всегда было трудно застать дома, так много было у него дел. Он иногда появлялся в Кокошино на своём самолёте, но в основном находился в Лубянке. Кому принадлежал его самолёт – Кокошинскому колхозу или Лубянскому, или он был государственным – я не знаю. И вот как-то в конце июля, не знаю, в связи с чем, мама напекла много пирожков, шанег, плюшек, а сама ушла на ферму доить коров. В то лето она работала дояркой. Мне же поручила сметать на сеновал сено. Прибежал ко мне Мишка Олашкин. Живёт он в Мякошино, но часто бывает в Кокошино у двоюродного брата Федьки Хомутова. Федька его старше на три года, часто бывает занят колхозными делами, и Мишка, не застав его дома, идёт ко мне. Так и в этот раз. Он мне помог сметать сено и вторая половина дня у меня оказалась свободной. Мне очень захотелось повидаться с дядей Серёжей. «А что, – говорю, – Мишка, пошли в Лубянку?» – «Нет, – говорит, – я ещё с Федькой не повидался». – «Ну, не хочешь, как хочешь. Я один пойду».