Я. Ты. Мы. Они

Потом сама себя же одергиваю. Нельзя поддаваться своему дрянному настроению. И вообще, пора начинать любить все эти школьные традиции, я же теперь часть всего этого.

Вечером в честь праздника сходили в кафе и от души наелись мороженого. Потом мальчишки свалили гулять, отмечая «Последний вечер свободы», а мы с Викой и Кристиной занялись девчачьими делами — это когда они пытаются смастерить мне какую-нибудь прическу, а-ля пальма, и сделать дикий макияж падшей женщины. У них пока свои представления красоты: чем ярче, тем красивей. Попутно на два голоса рассказывают мне про то, как прошла линейка, какая замечательная Анастасия Владимировна (их учитель), какие забавные у них одноклассники. Даже вопросов задавать не надо, все и так выкладывают. Аккуратно попытаюсь выведать, сильно ли они расстроились из-за того, что папы не было.

— А мы ему видео отправим! — обещает Кристинка.

— Он просил, чтобы мы ему показали, какими красивыми были! — добавляет Вика.

— Вы знали, что его не будет?

— Знали, — отвечают хором.

— И не расстроились?

— Нет, папа обещал, что он приедет к дню рождения и мы пойдем в аквапарк!

Я лишь недовольно поджимаю губы. И вот после этого он будет утверждать, что мы отдалились от него. Сам пропадает неизвестно где, а потом просто напросто всех подкупает!

— А ты сильно на папу обижена?

Непонимающе смотрю на Вику, но продолжает мысль Кристина. Они часто так делают, подхватывают друг друга, и если не на полуслове, то на полумысли точно.

— Папа сказал, что сильно обидел тебя.

— Что еще папа сказал? — на всякий случай уточняю я.

Девочки переглянулись и затараторили, сменяя одна другую.

— Что он тебя обидел…

— И тебе было очень больно…

— Папа очень сожалеет об этом.

— Он поступил плохо.

— Но никак не может это исправить…

— Пока ты сама не решишь, что делать.

От последней фразы у меня аж зубы сводит. Значит, пока я не решу, что делать?! Вот как у него получается все выворачивать так, словно я вдоль и рядом виновата. Он исправить не может, а я решай. Не знаю, какие там мотивы Сашей двигали, и что он девочкам сказал, но как ни крути, если я приму решение не в его пользу, то будет выходить, что это Я решила семью разрушить! Вот Чернов!

— Мамочка, а мы можем папу простить? — в такт моим мыслям и с надеждой в голосе спрашивает Кристина.

— Он исправится! Честно-честно! — клятвенно обещает Вика.

— Это он просил вас это сказать?

Если сам, то я его в следующий раз тупо сковородой по голове огрею, что б не смел детей вмешивать в наши разборки.

— Да.

— Нет.

— Так да или нет?

Дочери опять переглядываются, видимо решая как лучше мне сказать. Потом Кристина залазит мне на колени, а Вика прижимается со стороны спины. Обычно они так делают, когда догадываются, что я сейчас ругаться буду. Этакий способ меня успокоить, что б сильно не досталось. Вот же маленькие интриганки!

— Не то чтобы просил…

— Мы сами спрашивали.

— Но он на море очень грустный ходил.

— Нам его жаль.

— И тебе без папочки скучно.

Да уж, скучнее просто не бывает.

— Он сказал, что виноват. И что не знает, как сделать так, чтобы ты простила.

— А мы ему сказали, что надо прощения попросить.

— Ты же нас сама учила, что если виноват, то надо извиниться, и другой человек тебя простит.

— Папа плохо извинился?

Делаю глубокий вдох, а потом будто ныряю с головой и честно говорю девочкам:

— Просто не все можно простить.

— Он так сильно виноват? Можно же новое платье выпросить, — предлагает Вика.

— Или два, — повышает ставки Кристина.

— Или три!

— Девочки, тут и новой шубой не отделаться, — вздыхаю я. Вот что за манера все в вещах измерять.

Обе мрачнеют, но на всякий случай все-таки интересуются:

— А две шубы?

— Даже все шубы мира.

Молчат. Опять переглядываются. Именно сейчас идет работа коллективного разума. Даже интересно, до чего они там сейчас додумаются.

— А можно папа нам хотя бы новые платья купит?

— Про шубы не забудьте, — бормочу я, поражаясь изворотливости детского сознания.

Девочки уже спят, когда приходят парни. Ругаюсь со Стасом за то, что они где-то Кирилла таскают. После чего сын бурчит, я сама просила с мелким больше времени проводить. Остальным тоже достается от меня по шапке, поэтому по комнатам все расходятся без настроения.

Хватаю Бакса и иду с ним гулять. Время только одиннадцать, но на улице уже темно и прохладно. Осень.

Как хорошо жить в городе с собакой, всегда есть замечательный повод сбежать из дома. Осталось только убедить Бакса, что он должен быть доволен от того, что его по ночам таскают по улице.

Мы бредем вдоль проспекта, освещенного фонарями. Здесь все еще достаточно оживленно, видимо люди пытаются поймать остатки уходящего лета.

Настроение ни к черту. Сегодняшний день взбудоражил во мне слишком много. Еще вчера печалилась, глядя на букет от Саши, а сейчас хочется метать и рвать. Удивительные метаморфозы, если учитывать, что это все в отсутствие Чернова. Ключевое слово «в отсутствие».

На звонок я решаюсь долго. Мы с Баксом еще какое-то время бродим по улице, а я нервно сжимаю телефон в руке. Пытаюсь хоть как-то успокоиться, но возмущение вперемешку с негодованием берут вверх.

Впервые за долгое время я не чувствую себя разбитой. Никакой усталости или сомнений. Впрочем, то, что голова у меня мыслит разумно, я тоже сказать не могу. Но какая-то холодная решимость с каждой минутой разрастаются у меня в груди.

Наконец-то, настраиваюсь на звонок. Гудок, один, второй.

— Да, Сань? — в трубке звучит такой родной голос Чернова, что я вдруг теряюсь. Поэтому молчу, из-за чего Саша по-своему все трактует.

— Сань, все в порядке? У вас что-то случилось?! Дети?

И когда это он стал таким нервным?

— Сань?

Ой, я же до сих пор молчу.

— А?

— Что «А»? — нелепо уточняет он.

— Просто «А». — Понятно.

Теперь он тоже молчит.

Надо, наверное, все-таки сказать, пока сомнения обратно не вернулись, а то я прям чувствую, как они подкатывают к горлу, готовясь вступить в бой со всей моей решимостью.