Яд древней богини

Если бы я не подозревала об избавлении - ужасном и неизбежном, то не выдержала бы и дня. Но все должно будет кончиться… Это понимание придавало мне сил жить, лелеять безумную мысль - а вдруг? Разве не совершается невозможное? Разве не исчезают раз от разу с небес солнце и луна во время затмения? Разве не поворачивается вспять всесильное время, когда его умоляет об этом любовь? Разве не замедляется ход светил? И разве не сопутствует безумцам свет звезд, когда все покрывается мраком ночи?

Увы, мрак ночи мне отныне стал милее белого дня. Только ночами, зарывшись лицом в подушку, грезила я своими болезненными снами.

Днем же, не зная, чем занять себя, я стала воплощать описанное в книгах «из второго ряда». Удивительно, что они вызывали интерес только у меня. Жизнь шла своим чередом - в трехмерном мире, и завлекала меня в катакомбы четвертого. Словно я шла одновременно по двум дорогам - наверху, вместе со всеми, и внизу, во мраке, таящем в себе причудливые, загадочные видения сверхчувственного бытия. Я ощущала себя жрицей культа, более древнего, чем библейские сказания… когда я носила золотую маску собаки. Я владела искусством, которое впоследствии стало привилегией царей и сильных мира сего. Я осознала, что и в нынешнем мире оно найдет себе применение. Таким образом, я сумею соединить мои катакомбы с поверхностью земли, то есть с реальным миром. Переходя туда и обратно, я сохраню себя и свой рассудок от разрушительного влияния разъединенности во времени и пространстве.

При этом состоянии раздвоенности, сумеречного существования мне удавалось вводить в заблуждение как моих воспитательниц, так, отчасти, и Его, не говоря уже о сверстниках, товарищах моей юности. Я старалась не слишком выделяться в своем окружении, быть похожей на остальных. Копировать их. Так хамелеон в целях безопасности приобретает окраску среды обитания.

***

Я называю это «римскими снами», когда, засыпая, оказываюсь на площади, вымощенной плитами из цветного мрамора…

Мне снится одно и то же - я не помню, как оказалась здесь… ступаю в легких сандалиях по гладким плитам, иду мимо бронзовой конной статуи какого-то из императоров. Пахнет апельсиновыми деревьями… легкий ветерок овевает мою стройную фигуру. Я направляюсь к атрию - внутреннему дворику, посреди которого журчит фонтан.

Солнце опустилось за вершину холма. Лиловое небо отражается в воде, на дне фонтана причудливо сплетаются свет и тени. Я сажусь на мраморную скамейку, мысли мечутся в поисках выхода. Агриппины, моей высокой покровительницы, уже нет в живых. Теперь за меня заступаться некому.

Смутно припоминаю, что помогла Агриппине сначала разбогатеть, а потом… шаг за шагом идти к своей цели. Пассиен Крисп, один из мужей Агриппины, оставил ей в наследство большое состояние.

Покровительница была обязана мне всем, чего достигла. Но отдать долги не успела. Многие меня боятся. Многие меня ищут, готовые вступить в тайный сговор. Сын Агриппины подарил мне богатое поместье - многие догадываются, за что. Закрывшись в своих дворцах и виллах, они трепещут… Кое-кто разыскивает меня, чтобы убить, избавиться от своего страха. Особенно сейчас, когда пошатнулись незыблемые устои, и дыхание смерти доносится из лагеря преторианцев. Сын Агриппины уповает на милость богов и на то, что я оставила ему в золотом ларчике. На крышке заветного ларца барельеф - голова собаки. Это мой «знак». Зачем я пожертвовала своим ларцом, по которому меня без труда опознают? Нельзя допустить, чтобы он попал в чужие руки. Но как мне вернуть его? Сына Агриппины уже ничто не спасет, тогда как я еще могла бы успеть скрыться.

Я думала о том, что на город опускается ночь, луна всходит над густыми садами, разбросанными по холмам. Розовые звезды взирают со своей недосягаемой высоты на суету людскую. Хорошо быть звездой… В эту страшную ночь сенат объявил сына Агриппины врагом народа; его разыскивают, чтобы предать казни по закону предков. Наверняка он покинул свои покои в надежде спастись, уберечь жалкую жизнь - тот, кто с легкостью отбирал жизни у других. Он трясется от страха, забыв о своем почти божественном величии. Он умирает, хотя смерть еще не пришла за ним.

Куда он мог податься? Где прячется? Не во дворце, не на виллах знатных горожан - там его будут искать. Скорее всего, он забился в жилище простолюдина, слуги… он, который пользовался неограниченной властью. Золотой ларчик он прихватил с собой.

Фонтан заунывно журчал, нагоняя тоску. Я поднялась и, подчиняясь внутреннему импульсу, кликнула служанку, спросила сурово:

–  Где дом Эпафродита, вольноотпущенника?

У девицы забегали глаза.

–  Откуда мне знать? Я…

–  Говори или умрешь.

Служанка дрожала от страха и возбуждения. В городе было неспокойно, ходили зловещие слухи. Чего стоит жизнь какой-то девушки из Кампаньи, безродной, неимущей? Девица не посмела перечить мне, махнула рукой в сторону реки:

–  Там…

–  Едем, покажешь.

Служанка и госпожа накинули на себя темные покрывала, взяли двух лошадей и выскользнули со двора. Окольными путями мы, не привыкшие ездить верхом, добрались до каменной стены, увитой плющом.

–  Дальше я сама, - прошептала я, отпуская служанку.
– Возвращайся домой.

Та молча скрылась в темноте, за деревьями. Я постояла минуту в раздумьях: что-то подсказало мне - сын Агриппины здесь, поблизости, значит, и ларчик с головой собаки на крышке - тоже. Я схватилась за плющ, ловко перелезла через стену в сад - меня манил тусклый огонек, мерцающий за неплотно занавешенным окном. Пробираясь сквозь густой терновник, я изорвала одежду. Чутье, сродни чутью собаки, вело меня по следу. Я не ошиблась. Сын Агриппины, переодетый до неузнаваемости, находился в полутемной комнате… он спал, громко, тревожно всхрапывая. То ли изнуренный беспокойством, то ли напившийся до беспамятства.

Я прокралась чуть вперед, нашла незапертое окно и проникла внутрь чужого жилища.

–  О, богиня, приди ко мне на помощь!
– шептала я, сдерживая дыхание.

Ноги сами понесли меня к тяжелому балдахину над пустым ложем. В ворохе одежды и тряпок что-то блеснуло. Ларец! Я схватила свою добычу, бросилась к окну… Громкие шаги спугнули меня, заставили метнуться к нише, закрытой деревянными створками, дернуть их на себя. К счастью, богиня услышала мою молитву - створки раскрылись, и я нырнула внутрь, притаилась.

–  Сюда едут!
– взволнованно воскликнул мужчина с огарком свечи в руке, торопливо проходя мимо ниши и пустого ложа в следующую комнату, откуда раздавался храп.
– Просыпайтесь!

Я прильнула глазом к щели между закрытыми створками. По стуку копыт, шуму и мелькающим багровым отсветам я догадалась, что к тайному убежищу приближаются люди с факелами. Бряцало оружие.

Храп стих, сменился быстрым, приглушенным разговором. Сын Агриппины - я сразу его узнала - кинулся к ложу под балдахином, зарылся в ворох тряпок. Он искал ларец - и не находил его. Со стонами ужаса несчастный разбросал одежду и тряпки, оборвал балдахин и в отчаянии воздел руки к потолку.