Якутский героический эпос Олонхо. Нюргун Боотур Стремительный.

СТИХ 26 ЮРЮНГ ААР ТОЙОН

Слово скажешь, Словно дохнешь, Не успеешь дух перевесть, Не успеет вернуться к тебе Эхо голоса твоего, «Ээх!» ответит он И далеко улетит, И вернется тут же назад, Пропадет и вернется — Тут, как тут. Неуловим на лету Не имеющий тени Быстрый гонец — Вестник небесного Дьэсегея, Сверкающий кольчугой своей, Летающий молний быстрей Кюн Эрбийэ-богатырь. Он летел, Оставляя огненный след, Вихрь гудел за ним… Он летел Падучей звездой, Только воздух свистел за ним. Он летел стрелой За предел Западных желтых небес, К нижнему крутосклону Нависающих над бездной небес. Он летел в высоте — Только гром гремел… Синий огонь За ним полыхал, Белый огонь Вослед бушевал, Красные искры Роем вились, Зарево вспыхивало в облаках… Во мгновенье ока Он пересек Огромный небесный свод, Стукнулся серебром копыт В звонкое железо ворот, На высокой горе, На широком дворе Блеснул, полыхнул огнем; Повеленье веющего добром, Юрюнг Аар Тойона — Владыки небес Голосом звучным пересказал, Как жеребенок, звонко проржал, Передал, слова не пропустив, Радостно-горячо Защитнице девяти Чистейших белых небес, Заклинательнице восьми Нерушимо святых небес Удаганке Айыы Умсуур, Волю Юрюнг Аар Тойона Слово в слово ей повторил. Находящая брод В напасти любой, Выводящая из любой беды, Приносящая мыслью добро, Защитница девяти небес Шаманка Айыы Умсуур, Вечно юной блистающая красотой, Из чертогов своих золотых, Из покоев просторных своих Вышла на белый мощеный двор, В белоснежной одежде своей Красуясь, как птица-стерх; Как золотой червонец, звеня, Темными играя глазами, Белыми сверкая зубами, Алыми улыбаясь губами, Заговорила она…

СТИХ 27 АЙЫЫ УМСУУР

Глядите! Внемлите! Видите вы? Слышите в ы.. Владеющего Вороным конем, Стоя рожденным На грани небес, Нюргун Боотура-богатыря От чародейных пут Разрешите! Колдовские колодки на нем Расколите! Развяжите! Освободите! Если таким, как он есть, Мы отпустим на землю его, К Верхнему миру он Может копьем взлететь, Может Нижний мир Острогой пронзить… Девять белых небес тогда Расплещутся, как вода В посуде берестяной, Страшный Нижний подземный мир Опрокинется, как лохань, Обуянный раздорами Средний мир Расколется по середине своей, И пойдет бесконечная Распря тогда, Безысходная Будет беда… Когда народился он — Младший мой брат Нюргун, Дрогнуло небо во всю свою ширь. Загремел, всколебался подземный мир, Потрясся Средний мир, Треснул всей твердыней своей, Трещинами пошел… А когда он в силу войдет, Когда бедра и руки его Дюжими мускулами обрастут — Как начнет он силой играть, Как пойдет летать До счастливых высот Стремительно бурных небес, Как пойдет он копьем разить Адьараев свирепый род, Если он — Богатырь-исполин — Равного себе не найдет И по великой силе своей Ошибку в чем-нибудь совершит, — Вершители судеб земных За промах, За всякий огрех Пусть его не винят потом! — Так взволнованно говорила она, Так владык айыы Просила она — Заклинательница девяти небес, Шаманка Айыы Умсуур. Такое заклятье произнеся, К каменной клети глухой, Стоявшей посередине двора, Как огромный черный курган, Быстро она подошла, Живо толкнула Железную дверь; Блестящая гладкая дверь, Гулко заскрежетав, Звонко захохотав, «Прочь отойдите все!» — Пропела на ржавых петлях И распахнулась во весь проем… Как необъезженный дикий конь, Между трясущихся черных столбов, Волшебных железных столбов, Бьющийся на цепях, С колодками на ногах, Задыхаясь в аркане волосяном, Не знавший детских забав, Не видавший солнца вовек, Выраставший в рабстве, во тьме, Напряженный в гневе всегда, Омраченный черною думой всегда, С недобрым нравом крутым, Лежащий в путах ничком, Охваченный заколдованным сном, Бредящий войной и копьем, Предназначенный Защитником стать Добросердечных племен айыы С поводьями за спиной, Призванный избавителем стать Солнцерожденных людей С отзывчивою душой, Выраставший великим богатырем Подросток отчаянный, удалой, Путы рвал порой на себе, Вскакивал и кричал: — Аарт-татай! Адьараи вышли из-под земли, Уничтожают, теснят, Истребляют народ айыы… Алаата, друзья! Да неужто я От колодок не освобожусь, Из темницы не выйду своей, С адьараями не повстречаюсь в бою, Навзничь не повалю Исполинов абаасы, Топчущих человеческий род? Неужто не заарканю их, Не взнуздаю железной уздой, Не заставлю их каяться и вопить Да пощады себе молить? — Но только, бывало, Нюргун Путы свои разрывал, В той клети опорный столб колдовской, Словно бык свирепый, мыча, Еще туже стягивал на богатыре Огневой неразрывный аркан… Защитница девяти Блестящих, светлых небес, Заклинательница восьми Гремящих белых небес, Шаманка Айыы Умсуур Сзади к богатырю подошла, Колдовские путы на теле его О тридцати девяти узлах Мгновенно разорвала И в сторону отскочила сама. Юноша-богатырь удалой Об землю грянулся головой, Перевернулся и сел, Крикнул: — Ага, друзья! Наконец-то расстался я С веревкою огневой, С колодкою колдовской! Наконец-то я опущусь На извечную землю-мать, Копьем туда полечу, Рогатиной буду Врага поражать! Нижний страшный мир, Словно воду в ковше, расплещу, Своды каменные сокрушу, По провалам пропасти Чёркёчёх Кровавые реки пущу, Ох, как весело будет мне! Словно воду в плетенке берестяной, Расплещу Торжествующую высоту Бурно-ненасытных небес, Грозовой обители абаасы! Подымусь по блестящей гладкой горе, Ворвусь в отверстую пасть Завихряющихся южных небес, До самого верха промчусь напролом, Потрясу восьмиярусный свод Восьмизубою острогой… Вот будет потеха, Вот будет беда! — Так сказал он, Захохотал, На четвереньки встал, Выкатился из дверей кувырком, Высвободился из колодок и пут И на широком белом дворе Прыгать, скакать принялся. Каменная темничная клеть Растрескалась, Рухнула, грохоча, Железная заколебалась гора; И впрямь началась беда. Тут старшая Нюргуна сестра, Стоявшая за спиною его, Наблюдавшая зорко за ним, Крикнула: — Слава! Уруй-айхал! — Закинула далеко Сверкающий камень-сата, Темную грузную тучу с грозой К себе притянула она… Гром оглушительно загремел, Огромный вихрь загудел, Молнии засверкали кругом… Вечной блистающая красотой, Могучая, Славная в трех мирах, Защитница девяти небес, Заклинательница восьми небес, Айыы Умсуур Удаган Огненный метнула аркан, Запетлила, с ног повалила, В миг единый скрутила Разыгравшегося молодца И, на черную тучу бросив его, Заставив тучу обнять, Не дав ему глаз раскрыть, Крепко его держа, На туче тяжелой той С ним сама устремилась вниз В Средний обитаемый мир, В гнездо раздора и зла. Светлого Дьэсегея гонец, В серебряной блестящей броне Крылатый Кюн Эрбийэ, Тень свою обгоняющий на лету, Видел сам, Как Айыы Умсуур Брата младшего своего, Бедняжку-богатыря На облаке грозовом В обитаемый мир унесла И с ним сама уплыла. Крылатый Кюн Эрбийэ По тучам Падучей звездой Стремительно полетел, Очутился мгновенно он На вершине белых небес. Как приказано было ему, Он Айынга Сиэр Тойону сказал, Подал весть Небесной Хотун: — Как Одун Хаан приказал, Как Чынгыс Хаан повелел, Владеющий Вороным конем, Стоя рожденным На грани небес, Стремительный Нюргун Боотур, Предназначенный Защитником стать Солнцерожденных племен айыы, Жить отправился, наконец, В необжитый, Безлюдный простор Долины-праматери Кыладыкы, Где играет красным огнем Драгоценный камень-сата. Там он дом устроит себе, Зажжет в очаге Священный огонь… Великий, чье имя нельзя Впустую произносить, Отец, покровитель всех Многострадальных детей айыы, Дышащий благодатным теплом, Носящий шапку из трех соболей, Древний Юрюнг Аар Тойон Велел, чтоб немедля вы Отправили в Средний мир Младшую Нюргуна сестру, Красавицу Айталыын Куо С волнистой черной косой В восемь маховых саженей, Чтобы дом Нюргуна она вела, Чтоб хозяйкою в доме была! — Так вот, быстро и горячо, Громко, отчетливо произнес Слово свое Кюн Эрбийэ, Удалой небесный гонец.

СТИХ 28 АЙЫНГА СИЭР ТОЙОН

Если так решили Владыки судьбы, Посмеем ли мы Противиться им? Мой сын — исполин Нюргун Боотур Рано был взят у меня… Разве я не жалел его? Разве искоса я поглядел на него? Разве я обидел его хоть раз? А младшая дочь моя — Милая Айталыын Куо С восьмисаженной косой, Маленькая дочурка моя, Не она ли — самая главная часть Сердца могучего моего? Мне расстаться с ней, Как расстаться с печенью черной моей! Боюсь я одну посылать Бедняжку — младшую дочь мою — В Средний, объятый смутою мир! Тяжело мне, Тревожно мне… Норовом буен Нюргун Боотур; С первых младенческих лет Он привык вверх ногами ходить, Он привык в недетские игры играть, Он как воин воспитан был; Копья, рогатины снятся ему… Разве на месте он усидит, Разве на битву не полетит, Разве он Ребенка, сестру, сохранит? Коль отдавать, Так все отдавать! Пусть исполнится воля судьбы, Пусть я сразу двоих любимцев лишусь! К Нюргун Боотуру В Средний мир, Вместе с сестрой Айталыын Куо, Пошлю я младшего брата его — Летающего высоко На Мотыльково-белом коне Юрюнг Уолана-богатыря! Их двоих посылаю на землю я; Они — зеницы двух моих глаз, Десны моих зубов… У поселенного на земле, Как повелел Одун Хаан, Нюргун Боотура-богатыря, — Неломающийся костяк, Непроливающаяся кровь. Твердое тело его Разрубить нельзя, Толстую кожу его Распороть нельзя; Нрав у него крутой, Рвется он в драку, в бой; Голова в висках У него узка, Он бесстрашен и прям душой. П оверху, п онизу он Копьем пролетит, П опояс по крови пройдет, По клокочущим кровавым потокам, Где потонет высокая ель, Ринется в Нижний мир, Подымется на вершину небес… Он возьмется врагов разить Восьмизубою острогой; Равного в трех мирах Ратоборца не встретит он. По ошибке он может бед натворить, Поневоле — грех совершить… Пусть тогда не падет на него вина! Пусть племена айыы Вступятся за него! Весь улус небесных богатырей Пусть обороняет его! — Такие слова говорил, Такие заветные речи сказал, Горюя, бедный старик. Девять юношей — Девять журавлей Провожать пришли. Восемь девушек — Восемь лебедей Одевать, украшать пришли Бедную Айталыын Куо — Красавицу с восьмисаженной косой. Старуха Айыы Нуоралдьын Хотун Бегала, хлопотала вокруг, Поворачивала дочку свою, Прикидывала — что бы надеть… Будто белоснежного олененка, Украсили, наконец, Красавицу Айталыын Куо. Праздничное убранство ее Зазвякало серебром, Золотое убранство ее Заиграло желтым огнем; Чеканная тусахта, Как солнце, на лбу горит, Пуговицы, как звезды, блестят. Прекрасная Айталыын Куо, Белая, как горностай, В одеянии драгоценном своем Засверкала огнем девяти лучей. Улыбаются алые губы ее, Белеют зубы ее, Брови, как два Камчатских бобра, Изгибаются темной дугой; Черные играют глаза, Пламенеют живым огнем; Румянец у ней Земляники нежней На золотых щеках. О таких красавицах в старину Пели, бывало, певцы: — Сквозь меха драгоценных одежд Несравненные очертанья видны Нежного тела ее; Светятся сквозь нежную плоть Стройные кости ее; Видно сквозь тонкие кости ее, Как из сустава в сустав Переливается мозг… — Так прославляли ее красоту Древние олонхосуты-певцы В солнечных трех мирах. Летающего высоко На Мотыльково-белом коне Юрюнг Уолана-богатыря Той порой В дорогу старик обряжал — Словно радугу, Он украсил его, Придал вид ему Трехжалой стрелы, Оперенной трижды Летящей стрелы И, напутствуя, говорил: — Смотри — будь примером людям во всем, Будь прямым, как стрела О трех остриях! Будь прославленным, смелым бойцом, Как острога о восьми остриях! Что еще оставалось им? Увы, предстояло им Прощание навсегда С чадами дорогими своими… Час настал — Отправить их навсегда В обитаемый Средний мир, Где раздоры свили гнездо. По трехсводному небу Во все концы Быстроногие скороходы-гонцы Побежали скликать На прощальный пир Огромную всю родню, Родичей кровных рода айыы, Лучших небесных людей, Солнечных богатырей. Пир кумысный устроили для гостей, Чэчир из тонких берез Поставили на небесном лугу. Чашу первую старикам поднесли, Благословение произнесли, Обняли на прощанье детей, Шестикратно поцеловали их В нижнюю губу, Троекратно обнюхали у них Верхнюю губу, Так что из нижних губ Просочилось шесть ложек крови у них, Так что из верхних губ Просочилось три ложки крови у них. Прославленный доблестями богатырь, Все пространство Трехъярусных белых небес Охраняющий исполин, Одаренный неколебимой судьбой, Брат их старший — Могучий Мюльдюн Бёгё Руку длинную вдаль протянул, Тучу проплывающую ухватил, Притянул ее, подтащил; На тучу, огромную, как гора, Парня и девушку посадил, Сам с ними рядом сел, Оттолкнулся И плавно поплыл, полетел В Средний обитаемый мир, В заповедный земной предел… Громом напутственные слова П онебу прокатились вослед: — Уруй-айхал! Нарын-наскыл! Да будет зелень! Да будет мир! Радость и счастье — вам! Пусть неугасимо горит Священный огонь у вас в очаге, Пусть наполнится ваш изобильный дом Неистощимым добром, Пусть триста лет богатство растет, Пусть четыреста лет изобилье цветет, Пусть девять веков ваше счастье стоит, Пусть не пройдет оно никогда! Утвердите богатый дом, Разведите молочный скот, Породите отважный род, Пусть потомство ваше Вечно живет! Пусть от Верхнего Ураганного мира Буря на вас не дохнет! Пусть из бездны Нижнего мира Стужа на вас не пахнет! Пусть вашего счастья цвет Не облетает вовек! Слава! Счастье! Уруй-айхал! Пусть отрадою одаряет вас Благодатная Иэйэхсит! Пусть радуется, глядя на вас, Щедрая Айыысыт! На долгие, долгие годы Прощайте! Уруй-уруй! — Так говорили айыы, Жители белых небес — И, брызжа кумысною пеной густой Детям улетевшим вослед, Девять дней продолжали пир.

СТИХ 29 АЙЫНГА СИЭР ТОЙОН

Там, где солнце встает по утрам Из-за горы золотой, Где деревья редеют, шумя Падающей листвой, На обитаемой щедрой земле, На бескрайнем просторе ее, В блистающем средоточии ее, На высоком, крутом холме, За тучами дыма и мглы Могучий Баалтааны-кузнец В кузнице исполинской своей Молотом неустанно бьет, День и ночь грохочет, кует, Железом скрежещет, Сталью звенит. Там кузнец Куэттээни, Двигая дюжей, черной рукой Глубоко вздыхающие мехи Из сорока жеребячьих шкур, Раздувает в горне Жаркий огонь, Там такая работа идет, Что за три дня верховой езды Солнца белого не видать; От кузни такой поднимается дым, Что за шесть дней верховой езды Вся земля окутана мглой, За девять дней пути Грохот слышен, Скрежет и звон. В горне грозно пышет огонь, Громко молот огромный стучит, Сталь о сталь Неустанно гремит, Окалина трещит, шипит, Во все стороны жарко летит. А под горой, В чащобе лесной Стучит тяжелый топор, Рушатся вековые стволы, Слышен звон широкой пилы, Тешет доски тесл о Долото долбит, Неустанная работа кипит. Что же совершается там, Что же созидается там, Под покровом дыма, За темной мглой, Посреди равнины земной? Созидается там гнездо, Воздвигается прочный дом На долгие времена. Основа счастья земного здесь Устанавливается на века. Посреди долины Кыладыкы, Где доныне не жил никто, Где ветер кружил, поднимая песок, Едва разлетелся кузнечный дым И рассеялась непроглядная мгла, Виден стал во всей своей красоте Построенный неустанным трудом, Огромный, богатый дом, Сверкающий золотом и серебром. Толстый дым от его очага — От гудящего его камелька За восемь дней верховой езды Занавесил землю окрест Белым туманом густым, За шесть дней верховой езды Расплылся черною мглой; На расстоянии трех дней пути Видно, как поднимается дым, Расширяясь кверху грибом. Перед домом тем, На широком дворе, В ожидании дальних гостей, Когда прискачут они, Первый белый снежок примяв, Девять гор высоких перевалив, Восемь перевалов преодолев, Когда приедут из дальних краев Отважные, как львы, удальцы, Величайшие богатыри Туманных безвестных стран, Самые кряжистые богатыри Из мглистых неведомых стран, Услыхавшие про эти края, Воспевавшие в песнях эти края, — В ожидании, когда приедут они, Перед домом поставил кузнец Восьмигранные, Красной меди Коновязи-столбы. Здесь приезжие развяжут ремни Дорожных своих мешков, Здесь привяжут своих коней, Здесь они со своих торбасов Отряхнут косматый снежок. На первом, самом высоком столбе, Где по меди — чеканный узор, Сидит волшебная птица Бар Курлыкает, клекочет она. На среднем медном столбе, По которому вьется узор, Где знаки читаются и письмена, Сидит огромный орел, Крылья распахивая порой, Пронзительно крича, Грозно клекоча… На третьей коновязи, на ее Медном, узорном столбе Вещая кукушка сидит… Если эти три птицы Желали добра Приезжающему издали, Если сами чуяли в нем добро, То за три перехода дневных Гостя радовали они Восклицаньем: — Три жизни живи! — А если чуяли зло, А если желали беды Врагу, подходившему к ним, Так они заклинали его: — Дерево мертвое обними! В дупло войди! Сгинь, пропади! — Трех этих вещих птиц Строитель на коновязи посадил, Чтобы дом охраняли они, Чтобы недруга узнавали они. Если дом огромный Кругом обойдем, Посмотрим зорко Со всех сторон — Мы увидим глубокий Дверной проем И тяжелую, несокрушимую дверь, Которую семьдесят семь человек, Напирая плечами семь дней и ночей, Растопырив ноги, кряхтя, Не смогли бы приотворить. Чтобы белого солнца свет В глубину жилья проникал, Девяносто девять окон больших Было пробито в стене, А в окнах блестит золотой переплет, Прозрачным затянутый пузырем. Чтобы с бурного неба Холодный вихрь Стужи в просторный дом не надул, На кровле его Устроен накат В три вековых бревна толщиной. Чтобы снизу, со стороны Подземных бездн ледяных, Мороз жилище не прохватил, Уложены в основанье его Плиты гранитные в шесть слоев. Чтобы с боков, С четырех сторон Бурями обуянной земли Ветер не просквозил — Вековые лиственницы вокруг Поставлены в девять рядов. Чтобы не покривился дом, Чтоб не садился вовек, Ни одним не кренился углом, Под основание дома всего Были забиты в земную глубь Мудрым строителем-кузнецом Девяносто девять самых больших Лиственничных стволов. Если в дом войдем, Поглядим, Как устроен он изнутри, Чем такой богатый дом снаряжен, — Первое, что увидим мы, Главное, что удивило бы нас — Это, словно шкуры трехлетка-коня, Большие блюда вдоль стен, Которые сами собой Вертясь, подлетают к столу; Золотые трехзубые вилки там Для трапез были припасены; Когда надо, сами они Прыгали, сверкая, на стол; Пузатые миски там Сами двигались вперевалку, бочком, Сами варили снедь, Сами на стол несли; Стройные кубки в узорной резьбе, В которые наливают кумыс, Сами шествовали навстречу гостям. Деревянные кади там, В которых масло, кумыс и каймак, Сами двигались важно к столу, Едва посмотришь на них. Здесь топор был, Который сам прибегал, Сам колол, рубил и тесал; Рядом с вилками блестели ножи, Сами резали мясо они; Из сплава чудесного тридцати Металлов выковал их Кузнец Куэттээни. Средь покоя трапезного Стол стоял С таежное озеро величиной; Этот круглый стол-сандалы? Сам, куда ему скажут, шагал На шести высоких ножках своих. Здесь не было Пестрых, красивых вещей, Здесь не было Нежных и хрупких вещей; Здесь так обставляли дом, Чтобы все было прочно в нем, Чтобы в убранстве дома того Не ломалось, Не трескалось ничего. Посуда была На диво прочна, Чтобы долго людям служила она; Ведь снаряжался весь этот дом Для могучих богатырей… Много было посуды в нем, — Чаши берестяные, в ряд Поставленные, чистотою блестят; Деревянные кубки и черпаки, Кожаные турсуки Были там в изобилии припасены, На любую пору годны… Первыми в этот прекрасный дом Вступили старший брат и сестра — Богатырь небесный Мюльдюн Бёгё И заклинательница небес, Шаманка Айыы Умсуур. Сперва приветствовали они Громадную печь-камелек О тридцати стальных обручах; Будто цельную каменную скалу Поставили вместо печи сюда, Так огромен был Просторный очаг. Могучий Мюльдюн Бёгё Сухостоя костер В лесу наломал, Гору лиственниц нарубил, Вековыми стволами набил камелек. Радостно загудел, запылал Девятиголовый огонь; Не поленья горели в печи, А деревья пылали, треща. Шумно воя, взвивался Священный огонь, Пламя красное высоко поднялось, Искры посыпались к облакам. Заклубился, раскручиваясь в высоте, Потянулся по небу дым Сквозь широкую каменную трубу… Так священный огонь В очаге разложив, Озарив, обогрев жилье Для младших братьев своих и сестры, Устроив гнездо для детей, Айыы Умсуур И Мюльдюн Бёгё Попрощаться с ними были должны. К младшим братьям своим и сестре, Словно к детям, они подошли С солнечной стороны И вдвоем пропели они, Стройно два голоса согласовав, Благословенье свое.

СТИХ 30 АЙЫЫ УМСУУР И МЮЛЬДЮН БЁГЁ

Если мы прежде кому-нибудь Провозглашали: «Уруй-уруй!» — Тот счастливо и долго жил. Если мы говорили: «Айхал-айхал!» — Тот, кто наше благословенье слыхал, Желанного достигал. На груди праматери Кыладыкы, Где блещет красный камень-сата, Где пронзительно воет, кружась над землей, Дух кровопролитья илбис, Где жестокие битвы кипят, Где ходящий на двух ногах Дома построить не мог — Как повелел Одун Хаан, Вы поселиться должны. Вы должны теперь защитить Добросердечные племена Солнцерожденных людей айыы С поводьями за спиной… Вы заступниками будете им, Теснимым извечной враждой. Ты, избранный среди нас Могучий брат-исполин, Владеющий Вороным конем, Стоя рожденным На грани небес, Стремительный Нюргун Боотур! Наше заклятие, наш завет Запомни прежде всего: Защити людей уранхай-саха, Добросердечных, с открытым лицом! Пусть оружие будет у них, Пусть отважны будут они! А ты, не имеющий равных себе, Никогда их не обижай, Никогда им горя не причиняй! Если ты людям зло принесешь, Далеко отзовется оно, На потомство твое Позором падет, Укором для правнуков будет твоих, Бедой обернется им… Брата младшего и сестру Блюди, сбереги, воспитай! Предназначено им судьбой Эту землю обжить, заселить. Пусть глазами огненными абаасы Не посмеют на них взглянуть… Ты сумеешь родных отстоять. Так смотри же — зорко их стереги, Чтоб не налетели враги, Не похитили у тебя Брата младшего и сестру! Ну, а если все ж нападут С южных ураганных небес, С западных туманных небес Потомки лютых отцов; Если все-таки налетят С северных метельных небес Свирепые абаасы; Если из темных подземных бездн Невидимки-воры придут, Ты в Верхнем мире достань копье, Ты в Нижнем мире Оружье добудь, Железной своей ногой Логово их растопчи, Опрокинь, как берестяное ведро, Истреби их, выжги дотла, Громко смеясь, Пепел развей! Пока ты живешь, Не страшись никого Угрожающего оружьем тебе! Колдовское слово, Острый язык Бессильны зло тебе причинить! Огненный глаз дурной Не может тебе повредить!.. Проживи со славой век тройной И да сопутствуют вечно тебе Удача и торжество! Заклинаем вас от всякого зла, Младшие брат и сестра! Да не спрячется враг За спиной у вас, Да не рухнет оплот Под ногой у вас! Пусть обилием ваш дом одарит Щедрая Иэйэхсит! Пусть вам навстречу летит Светлая Айыысыт! Счастье вам, слава! Уруй-айхал! — Так благословенье произнесли Старшие брат и сестра. Улыбаясь, к младшим они подошли С солнечной стороны, По три раза поцеловали их В верхнюю губу, Обнюхали шестикратно у них Нижнюю губу, Так что каплями просочилась кровь На юношеских губах. Дивная старшая их сестра Шаманка Айыы Умсуур Повернулась, Перекувыркнулась вдруг И обернулась на их глазах В белокрылого журавля; С клювом граненым, С каменной ножкой, Птицей-стерхом Стала она, Крылья раскрыла, Ввысь поднялась, И улетела Белой стрелой… Старший брат их — Могучий Мюльдюн Бёгё Так глуб око воздух в себя вдохнул, Что вихрь зашумел над землей… Вдохом могучим своим Притянул к земле исполин Пролетавшую в высоте Тучу темную о семи головах И на той огромной туче густой Поднялс яс земли, Улетел… Летающий над землей На Мотыльково-белом коне Юноша Юрюнг Уолан И красавица Айталыын Куо, С весельем на лицах, С печалью в сердцах Проводили старших своих. А владеющий Вороным конем, Стоя рожденным На грани небес, Стремительный Нюргун Боотур, Слушая слова похвалы, Радости не явил, Прощаясь, Печали не показал; Молча в руки взял он копье, Молча поднялся он На кручу плоской горы, Где широкая площадь была Для богатырских игр. Опираясь На ратовище копья, Он прыжками огромными Прыгать стал По двенадцати раз На одной ноге, Как ведется в игре кылыы. Так испытывать начал он Быстроту и силу свою… Через голову, в воздухе, на бегу Перевертывался богатырь; А как с разбега на землю сел, Как ударился задом Об землю он, Раскололась каменная гора, Трещинами раздалась. А потом Повалился на спину он, С боку на бок Кататься стал. Как железо, были его бока, Сам он грузен был, как гора… От игры его, От катанья того Разваливаться начала, Рассыпаться дресвой пошла Каменная скала. В неволе выращенный исполин, Воле радуясь, как дитя, Всей широченною пятерней, Тяжеленной ладонью своей Так зашлепал увесисто по земле, Что отгулом заухала даль… Бурно мчались мысли его, Не помещались, видать, в голове. И такие он Бормотал слова: — Если Верхнего мира Несчетная рать, Если Нижнего мира Несметная тьма, Если все проклинаемые племена Адьараев и абаасы Нагрянут сюда ко мне, Всем им Толстые черепа раздроблю, Всем им Шеи рогатиной проколю, Клетки грудные У них раздеру, Многожильные вырву сердца, Толстые горловые хрящи Исторгну из глоток их! — Так он зычно кричал, Хохотал… А потом В несколько прыжков поднялся На высокий Горный хребет; Острые скалы Гребня его, Отвесные утесы вершин Ударом ноги Откалывал он, Обвалы обрушивал вниз. И совершилось чудо, друзья! От колодок свободные ноги его Легче ветра стали, Вихря быстрей… От веревок свободные руки его Силой ухватистой налились. Как по камню он Кулаком ударял — Камень трескался, Загорался огнем; Как босой ногою Утесы пинал — Рассыпались утесы дресвой… Взволновалась, словно вода В берестяном турсуке, Изначальная мать-земля, Содрогнулась всею твердыней своей, Изогнулась по середине своей… Долина великая Кыладыкы Пронзительно выть начала, Красным пламенем занялась… От Нюргуновых богатырских забав Ураган вихревой поднялся — Такой жестокий ветер подул, Что по воздуху камни несло С двухлетнюю телку величиной; Тучей взлетел над долиной песок… Так вот — силою богатырь, А разуменьем — еще дитя, Тридцать дней и ночей подряд С криком, гиком играл Нюргун Боотур… В богатырской этой игре Ожесточился норов его, Шея выпрямилась, Большие глаза Разумом могучим зажглись, Силой грозною налились. Как кувалдой кузнечною, Кулаком Бил себя он В гулкую грудь; Вспоминая Нижний бедственный мир, Проклиная железную колыбель, Адьараям расправой грозя, Он пятой богатырской В землю стучал; Запрокинув голову высоко, Он грозил небесным абаасы, Ругательства выкликал… Хоть не видел он никого В пробегающих облаках, Для острастки Огромным своим кулаком Западным угрожал небесам, Поворачивался спиной, Задницу показывал небесам. А потом Нюргун Боотур На том самом месте, где он играл, Повалился спать, Уморился, видать, От игры богатырской своей. Груда мелких камней Мягким ложем ему была; Черная каменная скала Под голову подушкой легла. Тридцать дней и ночей подряд Без пр осыпа он проспал. Как могучий кузнечный мех Кузнеца Куэттээни, Шумно дышала его спина; Храп его летел далеко, Будто грохотала река, Крушащая толстый лед, Выходящая из берегов; Храп его далеко летел, Будто гром вдалеке гремел… От шумного дыханья его Качались высокие дерева, Шелестела в лесах листва, Вихрями завивалась пыль, С хрустом, свистом взлетал песок, Залетал в открытые ноздри его, Клокотал в гортани его. Кто видал, как спит Нюргун Боотур, Наверняка подумал бы тот, Что так безмятежно способен спать Только рожденный стать Великим богатырем… Как минуло тридцать дней и ночей, Проснулся Нюргун Боотур, Резво на ноги поднялс я; Сильно проголодался он, В ближний лес пустился бегом. Он летел, как быстрый огонь, Только пятки босые богатыря Мелькали в густой траве. Был он гол, необут, неодет, Глубоко в чащобу лесную зайдя, Начал громко он заклинать, Начал благословлять Байаная — хозяина темных лесов, Хозяина четвероногих зверей; Помощи просил у него…

СТИХ 31 НЮРГУН БООТУР

Уо-уо! Уруй-айхал! Пущи темной дух Со щедрой рукой, С гривой густой, Со счастливой судьбой, Несметно богатый Дед Байанай, Обернись ко мне, Улыбнись! С дивной силой Во внутренних мышцах своих, Со стальным сухожилием в пальце большом, С грозной мощью В наружных мышцах своих, С не знающей промаха пятерней, Скрытый за черной Чащобой лесной Хаан Хандыган-исполин, Живущий в дремучей тайге, Зовущий могучей глоткой своей Дородный Алып Сэгэйэн, Сверху взгляни на меня, Зверя гони на меня. Твой широкий алас — Высокий лес, Твой скотный двор — Дремучий бор, Твой коровий варок — Обгоревший лог, Дверь твоя — Лесной бурелом, Твой богатый дом — Вся тайга кругом, Летняя твоя ураса — Лиственные леса. Березы, влажные от росы — Белое ложе твое, Поваленный ствол — Подголовье твое, Буреломный завал — Одеяло твое; Могучий дух Дремучих лесов, Круглые мерцающие зрачки, Звериный пастух Эрбэс Боотур! Крупных зверей, Мелких зверей, Черных и белых Пушистых зверей, Которых не счесть у тебя, С верховий речных, Из урочищ глухих, Гони ко мне, Гони ко мне! Охотничью мне Удачу пошли! Дай мне столько дичи набить, Сколько н аплечи подниму, Сколько д одому донесу — Лишнего не прошу. Эгей! Торжествуй, Эндэлюкю Бекенэй! Помогай мне, Элип Хандыгай! Призываю тебя, Называю имя твое Голосом зычным своим! Отголосками по перевалам глухим Я прославляю тебя, Благословляю тебя! А за помощь отблагодарю, Щедро я тебя отдарю! — Только песню эту пропел богатырь, Не успел он дыханье перевести, Как в ответ За стеной чащобы лесной Чье-то стенание пронеслось, Будто распахнулась, шумя, Непролазная гуща тайги, — Чей-то голос Густо запел, Зычный голос Захохотал, загудел…

СТИХ 32 ГОЛОС БАЙАНАЯ

А-аа! Хаа-хаа! А-аа! Хаа-хаа! А можешь ты в беге тягаться со мной? А можешь в прыжках состязаться со мной? Ох, помолчи! Ох, не смеши!.. Чей младенец сюда забрел? Чего он наговорил? Обещает отблагодарить, Обещает он отдарить — Кого? Меня самого? Это кто прокричал На весь перевал Громкое, славное имя мое? Ну что ж, Ну что ж! Может быть, я стрелой полечу, Скачками огромными поскачу В потаенные чащи мои, Может быть, Всполошу, взгоношу Отдаленные пущи мои, С верховий речных, Из урочищ лесных — Захочу — подыму, пригоню И мелкую дичь, И крупную дичь… Знай, это сам я — Баай Байанай — Беспримерную удачу дарю, Кого захочу, того одарю. А-аа! Хаа-хаа! А-аа! Хаа-хаа! Ну вот — Сколько дичи — смотри! Иди — добычу бери… Столько дам тебе, Сколько ты в силах поднять, Сколько д одому донесешь… А ты мне подарки сулил, Насмешил меня, Развеселил! — Так хвастливо ответил Смешливый старик Эндэлюкю Бекенэй, Веселый хозяин лесной, Прославленный Баай Байанай; И ушел, Перепрыгнув дремучий урман, Только выше хвойных вершин Промелькнула шапка его… Осмотрелся вокруг Нюргун Боотур И видит — огромный лось, Выйдя из чащи, Встал перед ним, Глазами землистыми поглядел, Переносицей горбатой повел, Фыркая и сердясь, Грузные наклоняя рога; Дыбом на холке его Волосы поднялись. Понял Нюргун Боотур — Зверь его вызывает на бой; Взревел богатырь, Как свирепый бык, Прямо на лося Прянул он, Ударил зверя по голове, Ударил со всею силой своей Каменным кулаком. Череп лося, Как гриб-дождевик, Рассыпался под ударом его; От размаха могучего своего Поскользнулся сам Нюргун Боотур, Без опоры оставшись, упал На огромную каменную скалу, Где вековые деревья росли. Деревья в паденьи своем сломал, Скалу, как дресву, раздавил… Сильно перепугался он, На ноги быстро поднялся он, Огляделся вокруг себя — Лось невиданной величины Недвижимо лежал на земле, Не было у него головы, Голову снес богатырь кулаком.

Видя первую победу свою — Силы своей торжество, Радостно юноша закричал, За ноги задние лося схватил, Волоком за собой потащил. Быстро с добычей вернулся он К жилью своему — На обширный двор, К дому серебряному своему, К дымному очагу… Темную тяжелую дверь, Которую семьдесят семь человек, Напирая плечами семь дней и ночей, Растопырив ноги, кряхтя, Не смогли бы приотворить, Чтобы палку в щель пропихнуть, Эту грузную тяжкую дверь Настежь Нюргун распахнул; Дверь открылась, весело хохоча, Доска, на которой он Добычу хотел рубить, Пробренчала: — Иду, иду! — И, плавно кружась, прилетела сама. Порожденный илбисом самим, Подпрыгивая на топорище своем, Широкий топор прибежал, Кованный из тридцати слоев Чародейных сплавов стальных; Маленький острый нож Сам, подпрыгивая, прискакал, Шкуру начал с лося сдирать. Стремительный Нюргун Боотур Посмотрел на свою сестру, Оглядел ее с головы до ног, — Одета красиво была она В драгоценные собольи меха; Столько было на ней куниц, Сколько выдержать бедра могли, Столько сверкающих серебром Камчатских морских бобров, Сколько подымала спина. Поглядел на брата младшего он — Тот сидел, сверкая белой броней Из трех пластов серебра; Ровдужная одежда на нем Была соболями опушена, Красной кожи его сапоги Были шиты узором цветным. А потом на себя поглядел Нюргун — И стало стыдно ему: — Ох, и трудно же будет мне Нагишом по далеким странам ходить! — Одеться он захотел, Шкуру с лося проворно снял; Еще мокрую, шкуру добычи своей На колени себе расстелил; Шкуру передних ног На руки себе натянул; Шкуру, снятую с задних ног, На ноги напялил себе И порадовался — он решил, Что одежда его хороша. Огромную, о трех обручах, Корчагу он в руки взял. Так была корчага та велика, Что едва входили ее бока В устье широкого камелька. От изобильной влаги земной Чистой водой ключевой Наполнил корчагу он, Гору мяса в нее навалил, На огонь поставил варить. Только варева духом густым Наполнился трапезный покой, За шестиногий стол-сандалы Сел проворно Нюргун Боотур, Руки по столу распластал. Деревянная миска, с полки слетев, Подпрыгивая и кружась, Сама примчалась на стол. Широкое блюдо само собой Явилось за мискою вслед; Наполненный кумысом чорон, Не расплескиваясь, пришел; Деревянные ложки, сами собой По воздуху прилетев, Стукнулись о доску стола, На месте смирно легли. Острый ножичек, тонко звеня, И золотые вилки за ним Явились на стол. Вилка сама из корчаги большой Мясо вытащила На широкий поднос… Трое сели за шестиногий стол, Но, как будто триста было гостей, Перебрасываясь словами, они Стали весело пировать, Пить кумыс, смеяться, шутить. Старший брат Нюргун Боотур Мяса толстые ломти брал; Он руками горячее мясо брал, Проворно его пожирал. Клал он в рот огромные мяса куски, Величиною с кошму, Он глотал огромные мяса куски, Шириною в конский потник, В рот он горячее мясо кидал С правого края губ, Кости выплевывал изо рта С левого края губ. Насытился, взял высокий чорон, Весело поднял его И в свою разверстую пасть, В широкое горло свое Опрокинул пенный кумыс. Много съел, много выпил он, Встал из-за стола своего, Дверь широкую распахнул, — Раскрываясь, Громко смеялась дверь… Вышел из дому Нюргун Боотур, Стал посреди двора, Зорко, внимательно все вокруг Глазами круглыми оглядел, — Что же увидел он? Обещанный от рожденья ему, Вещий Вороной его, На грани белых небес Стоя рожденный конь, Привязанный за ременный чембур К медному коновязи столбу, На котором сидел орел, Нюргун Боотуру предстал. Так привязали коня, Что кверху голову он задирал, Сердито фыркал и ржал, Копытами каменными четырьмя В нетерпеньи о землю бил; Косматая грива коня Взлохматилась на ветру; Хвост, как лодка, Летящая в быстрине, Пластался во всю длину, Сыпал синими искрами Черный хвост; Конь то ногами перебирал, То на дыбы вставал. Волосы на загривке его, В три маховых сажени длиной, Копьями поднялись; Смоляная грива его, Длиной в семь размахов рук, Играла серным огнем; Черный волос на крупе коня, Растущий в три ряда, Взъерошился И шипел Вспышками голубого огня; Широкие белые уши его, Похожие на носки Походных тунгусских лыж, Настороженно торчали вверх, Как боевые ножи. Крупные, круглые мышцы коня Перекатывались Под кожей тугой. Зубчатая белая полоса Тянулась вдоль хребта, Будто вырвал когтями Небесный орел Эту полосу у него. Гулко трескучие ноздри коня Трепетали… Бронзовые удила Сверкали, как солнечный луч; В золоте оголовье коня, Шелковые поводья на нем Девятисаженной длины; Словно облако, под седлом, потн ик, А бока широкого чепрака, Как закатные облака; Плотно сидит на спине Ладное крутое седло; Перистой тучей поверх потника Летучий брошен ковер; Как двенадцать радуг, Двенадцать подпруг Пестрым шитьем горят; Чеканные, по бокам Стремена стальные висят. Так рвался конь, Что тугая узда Едва удерживала его. Боками широкими поводя, Огненным оком кося, У коновязи бился, дрожал Кюн Дьэсегея Конь дорогой… Обрадовался богатырь, Видя такого коня, Долго им любовался он; Потом подошел, От столба отвязал, Поводья шелковые ухватил; Как орел небесный, Прянул в седло, Заскрипевшее звучно под ним, Крепко сел На широком седле. Жаждой пространств Обуянный конь, У коновязи Застоявшийся конь Продолжительно, Звонко заржал; Как поющая на лету стрела, Спущенная с тетивы, С места рванулся, Вдаль поскакал.

Словно крылья гоголя по весне, Ветер в ушах Нюргуна свистел. Дивный конь Широкой грудью своей, Твердой, бронзовой грудью своей Рассекал налетающий вихрь. От ударов его копыт Искры сыпались из кремня, Грива черная на ветру Клубилась тучею грозовой, Кромсаемой молниями в высоте, Пласталась, как темный дым; Хвост, как длинная лодка В быстрой реке, Метался, бился, шипел, Вспыхивая серным огнем, Рассыпая синие искры окрест. Этот конь, Воспеваемый в олонхо, Прославляемый далеко, Поистине был могуч. На грани летящих белых небес Стоя рожденный Конь Вороной С юношей седоком на спине В бескрайнюю ширь, В непомерную высь Торжествующего неба взлетев, Ровно тридцать три Ревущих дня, Тридцать три Вопящих ночи подряд, Не отдыхая, скакал. Мчался ввысь, Устремлялся вниз — На вершине плешивых гор; Напрягая мышцы свои, Ударяя копытами о скалу, Опять в высоту взлетал; По беспредельным степям Широким наметом шел, По перевалам крутым Тропотой пробегал, Топотал. То он в высоту поднимался, кружа, Тонко от нетерпения ржа, То, словно четыре грома с небес, С грохотом на землю ниспадал, П оверху, п онизу он летел, Днем и ночью неутомимо скакал. Слетая с колен коня, Восемь вихрей клубилось, гудя; Хватаясь за гриву коня, Семь безумных илбисов Билось, вопя, Под чугунной грудью коня Серные мелькали огни… Мерзлые деревья по следу его, Поваленные скоком его, Как шаманы тунгусские, под горой Камлавшие, волосы растрепав, Крутились по девять дней и ночей; Сухие деревья в тайге, Обрушенные копытом коня, Прыгали и крутились за ним Шесть дней и ночей подряд, Словно Илбис Кыыса, Хлопая в ладоши, вопя, Прыгающая В помраченьи ума… Древние дерева, Рухнувшие в тайге От ударов его копыт, Толпой голосящих старух Выли, вопили вослед. Конь летел могучей стрелой, Пламенел Падучей звездой; Лишь на тридцать четвертый день Понемногу сбавляя бег, Стал среди равнины степной; Всей глубокой утробой своей Громко, радостно он заржал, Горой в долине нагромоздил Горячий, железный кал, Широкую балку меж двух холмов Потоком мочи затопил; По воле всадника своего Иноходью пошел не спеша, Ровно, легко дыша. А юноша Нюргун Боотур — Как сел он, Так и сидел в седле. Только, — после скачки такой, Не жужжал, не гудел Осол Уола; Над макушкой его головы Не вопила в уши ему Неистовая Илбис Кыыса, Не били ему в лицо Восемь гремящих вихрей степных, Семь спутников безумных ее… Семь илбисов — утихли, Прочь отошли. Юноша Нюргун Боотур, Горделиво сидя в седле, Сдвинул брови, Прищурил глаза, Осмотрелся по сторонам, Сам на себя поглядел И в удивленьи увидел он, Что от шкуры лося, Убитого им, От самодельной одежды его Не осталось на нем ни клочка; Все сорвано ветром В скачке лихой, Остался он голым, как был… Вот и вспомнил Нюргун Боотур Обычай древних времен: Прежде исполин-богатырь, Вступив на грань трех миров, Трех своих родичей-кузнецов Просил изготовить ему Несокрушимый трехслойный щит, Четырехслойную Кольчугу-броню, Чтоб от вражеских топоров Крепкая защита была. Охваченный мыслью своей, Подъехал Нюргун Боотур К дому обширному своему, К коновязи с медным столбом, Где сидел, клекотал Небесный орел. Вошел он — Старший брат-тойон — С восьмихвостым Священным ремнем в руке В широкую дверь, В просторный покой; Младшему брату, Младшей сестре Сказал такие слова.

СТИХ 33 НЮРГУН БООТУР

Ну вот! Ну вот! Вы — зеницы моих очей, Вы — десны белых моих зубов, Златогрудые жаворонки мои! Братец мой младший Юрюнг Уолан, Летающий высоко На Мотыльково-белом коне! И ты, сестричка моя, Младшенькая Айталыын Куо, Красавица с восьмисаженной косой, Желтое сокровище Белых небес. Жаворонок дорогой Жарких весенних небес! Слушайте парой своих Растопыренно чутких ушей Твердое слово мое: Вспомнил я, Что послан сюда В необжитый Средний мир, В долину дикой земли, Властелина не знавшую до сих пор, Для того, чтобы дать отпор Налетающим сверху врагам, Набегающим снизу врагам, Истребляющим род уранхай-саха. Я послан сюда Защитить, оберечь Добросердечные племена Солнцерожденных детей С поводьями за спиной. А чем же сражаться мне? Нет у меня Ни меча, ни щита! Не во что здесь на земле Одеться, обуться мне!.. Мне завещано в древние времена Небывалые подвиги совершить, Славой зычною прогреметь В трех сопредельных мирах. Позавидуют славе толстой моей, Позарятся на душу мою Небесные лютые абаасы, Железные люди подземных бездн… Налетят на меня — Захотят погубить Чудовища бурных небес, Отборные богатыри, Чьи огненные убивают глаза, Чьи длинные клювы остры; Нападут невидимки поддонной тьмы, Оборотни адьарайских племен; Преследуя меня, полетят По горячим моим следам, Рыская, побегут По остывшим моим следам… С пустыми руками тогда Трудно придется мне! Как я грудью дам им отпор Без оружия, без брони? Чем сокрушу Макушки врагов Без колотушки во сто пудов? Как я — голый — пойду на бой? Здесь, где ныне Мы с вами стоим — Средь великой равнины Кыладыкы, Выковали искусной рукой, Выстроили для нас На незыблемых опорах стальных Тридцатихоромный Серебряный дом Под кровлею золотой; Коновязью поставили нам Три восьмигранных медных столба. Слыхал я такую весть: Ковал жилище для нас Ковач великий Баалтааны И подручные молотобойцы его. Я этого кузнеца По свету искать пойду, — По далеким следам пойду, По широким следам пойду… Не вернусь, пока не найду. Пусть над вами Птица не пролетит, Пусть под вами Подземная мышь Хода сквозного не прогрызет, Пока я буду в пути! Прощайте надолго, Ждите меня! — Сказал Нюргун Боотур. Не успели бедняжки Брат и сестра Выбежать на широкий двор, Брата старшего проводить, В дорогу благословить, Как его уж и след простыл… Богатырь великий — Старший их брат В сторону перевала Куктуй, Как длинный дым, улетел. Только вихрем пыль Заклубилась за ним, Только молнии за горой Вспыхивали по следу его, Только гром вдалеке Громыхнул и затих… Над хребтами могучих гор, Над грядами бегущих туч, Стремительный Нюргун Боотур Без дороги скакал наугад, Говоря: «Наверно, сюда!», Веря чутью Коня своего. Под нависающий Бурный край Северных угрюмых небес Проскакал он вдоль По реке Куктуй, Через множество притоков ее, Где водопады шумят, Перекаты каменные гремят, Неприкаянно чайки кричат. Только ветер Протяжно свистел в ушах, Только девять вихрей Летело вослед Да клубилась белая пыль На расстояньи трех дней пути. Долину светлую он миновал, Семь перевалов перевалил, Восемь перевалов перескочил. Желтые аласы-поля Оставил давно за спиной. По дикой тундре Скакал его конь, По каменистым балкам речным, По редколесью бежал… Железной грудью разбрызгал конь Заповедное озеро Чоохурутта, Где водяные сигают жуки С подтелка величиной. С размаху разбрызгал конь Озеро Бадылытта, Где лягушки — С лошадь величиной; С разбега выплеснул из берегов Глубокое озеро Тынгалытта, Где огромные ящерицы живут С пестрым хвостом, Как столетняя ель. Он широко расплескал Озеро Суналытта, Хоть вопило, Просило пощады оно, Хоть скалы выли на берегу, Хоть орали Кругом леса… Там скрывает землю Серый туман, Там пасмурно брезжит день, Там свирепо играет Осол Уола, Там безумно камлает Илбис Кыыса… Пить хотят они черную кровь, Мыться в горячей крови, Толстые кости колоть, Длинные кости грызть… Миновал это место Нюргун; Тут небесный его скакун От северных угрюмых небес, От скудной тундровой стороны, По отрогам ржавых, Железных гор К западу повернул… От удара каменных Конских копыт, Словно от громовой стрелы, Толстые деревьев стволы Раскалывались на куски, Разлетались крупной щепой; Большие обломки стволов, Как дородные тойоны-князья, Стоя, беседовали меж собой; Обломки густых ветвей, Как степенные женщины-госпожи, Бедрами покачивая на ходу, Важно шагали вслед; Осколки сучьев сухих Голодной стаей волков Протяжно выли вдали… Вывороченные корни дерев, Медведями встав на дыбы, Ревели в чаще лесной… Скоро всадник, Споро скакал, Рассыпая искры из-под копыт; Пролетел свой путь Падучей звездой, Быстро он предела достиг, Где стремительно мчится Нижняя грань Небосвода, нависшего над землей, Где три мира сошлись, Где семь рек обнялись, Где восемь рек шумливо слились, Где девять бурных рек, Друг друга за руки взяв, В русле одном понеслись. Там увидел Нюргун Боотур Просторный, железный Гремящий дом; Содрогались тридцать его боковух, Грохот летел изнутри… Осадил коня богатырь, Пристально осмотрел Дом огромный И дол окрест. Черные там деревья росли На черной от сажи земле; Взрытые глубок о Недра зияли кругом Рудных, опрокинутых гор. В доме том Неумолчно гремел Молот великого ковача, Исполина Баалтааны; Там кроваво рдел, Пламенел, шипел Сумеречный огонь, Тяжело вздыхали мехи Чародея Куэттээни, Чад вздымался, Синий огонь трепетал; Здесь плакал протяжно Напильник стальной, То громко визжал, То пел и журчал… Там в железных опилках Каменный пол Ржавчиною взбухал; Из-под молота разлетались кругом Окалины раскаленной куски, Ярко горел Камень-сата, Покрытая пеплом Сухая земля Вздыхала, просила: — Пить! — В этом доме, оказывается, была Кузница, где обитал, Железом полосовым грохоча, Заклинания бормоча На неведомом языке, Мудрец седой, Кузнец-чародей Кытай Бахсылааны.

СТИХ 34 НЮРГУН БООТУР

А когда скакал Нюргун Боотур, Услыхали стук тяжелых копыт, Ощутил земную дрожь Домочадцы древнего кузнеца. Через толстые кости Лопаток их Гул копыт им в сердце проник, Нарастающий топот приснился им… Стали бредить они, Метаться во сне, Начали тяжко стонать, Слова непонятные говорить, Спросонья протяжно петь. Переполох поднялся От приезда богатыря. Первая очнулась от сна Удалая старуха, Жена кузнеца Уот Кындыалана. От шумно горящего в горне огня Через каменный дымоход Синее пламя взлетело столбом, Когда голову она подняла, Когда воздух выдохнула она И голосом громовым Причитать, стонать начала… Далеко разносились кругом Оханья и вопли ее.