Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник)
Шрифт:
– А можно кабину посмотреть?
– Шустрый ты! Чего там смотреть? Давай уж сразу пару кругов над аэродромом сделай.
– Понятно…
Я вздохнул и побрел обратно в казарму.
– Обиделся? Ну и зря! Я не шучу, Стриж. Если ты с «ишаком» управляешься на «отлично», проблем не будет. Сам же спрашивал про управление. Вот и попробуй.
Я остановился.
– Вы серьезно?
– Только пошустрее. Пока Егоров спит. Ему нашего брата не понять. Рожденный ползать… А я уж тебе за техника подсоблю. Оружие с предохранителя не снимай. Еще разнесешь тут все.
И я попробовал!
Инструктаж занял пять минут. Еще
А потом – рулежка и взлет!
Сказка это была, а не истребитель! Мечта!
Я выполнил две бочки, левый и правый виражи, сделал два круга над аэродромом и посадил самолет.
Взлет и посадка – легкие, без вибраций. Машина устойчивая, послушная. Любой троечник справился бы! Набор скорости и высоты – вообще фантастика! Вот на чем надо летать! Мне даже из кабины вылезать не хотелось.
– Мечта, а не машина, – сказал я Игнатьеву.
– Знаю. Но словам ты бы не поверил. Всегда лучше самому убедиться. Верно?
– Так точно!
– Летаешь ты здорово, даже не для первого раза.
– Спасибо.
Он посмотрел на моего «ишачка».
– А чего это у тебя, Стриж, кок не красный? Ты же вроде гвардеец…
– Гвардеец, да. Но ведь красный кок – это еще и приглашение к бою. А я…
– Что? – насторожился Игнатьев.
– …я еще никого не сбил, мне нечем хвастаться.
– Как это – никого не сбил? Почему? Ты же в гвардейском полку!
Я пожал плечами:
– Не довелось. Не сумел.
Голос Игнатьева зазвенел железом:
– А ты здесь ни при чем. Первого фрица тебе должны были на блюдечке ваши асы поднести. Мы со своими орлятами так и делали. Брали на «свободную охоту» и загоняли фрица прямо орленку на пулеметы. Это, Стриж, называется обучение на войне. Очень действенная штука. И нужная. А на тебя, стало быть, все плюнули? Не хотят время тратить?
Ну почему, почему он надо мной не смеялся? Мне было бы в тысячу раз легче! Я бы потом целый день радовался, что поднял настроение Герою Советского Союза. Но ему не смешно совсем!
К горлу подступил комок, дыхание перехватило…
– Наверное, бесполезно. Я водку пить не умею. И «мессеров» боюсь. Только Егорову не говорите.
Все, не выдержал я, разревелся. Каюк.
Игнатьев обнял меня и похлопал по спине.
– Боишься? Правильно делаешь. «Мессер» – не дрезина, он и убить может. А ты смелый парень. Признался. Я тоже их боюсь, да что толку? Воевать-то все равно кто-то должен. Не сажать же мамок и сестер в истребители? А даже если и посадить, сам-то где спрячешься? Под кровать залезешь? Там тоже страшно. И никаких шансов. Другое дело, когда у тебя под рукой пушки и реактивные снаряды. Тут с перепугу так жахнуть можно, что «мессер» твой на куски разлетится. Один, второй, третий, а потом потихоньку успокаиваешься и уже не страшно совсем.
Он снова похлопал меня по спине и отстранился.
Это говорил Герой Советского Союза! Он тоже боялся «мессеров»!
Но мне сказать было нечего. Я стоял, молчал и глотал слезы.
Игнатьев снова задержал взгляд на моем «ишачке», а потом посмотрел мне в глаза.
– У вас у всех коки красные. Ты один выделяешься. Обращаешь на себя внимание. Это и есть приглашение к бою. Покрась кок, Стриж. Дольше проживешь. Прощай!
В его словах уже не было доброты. Только горечь разочарования. Будто пожалел потраченного
на меня времени.Он похлопал свой самолет по крылу и совсем другим голосом позвал техника:
– Петрович!!! Подсоби…
Я отошел, проследил за его взлетом и побрел в казарму.
Ситуация повернулась с ног на голову, но так и осталась неразрешимой. Раньше я не красил кок по причине трусости, а теперь трусость говорила: «Покрась – и будешь казаться смелым!»
Нетушки, хватит! Пусть все будет, как есть. Не стал я нормальным летчиком, так и нечего краску переводить. Собьет меня фашист, увидит красный кок и подумает, что гвардейца-аса сбил. Так не пойдет. Много чести! Мальчишку ты сбил желторотого, шута полкового, у которого налет вместе с боевыми – сорок два часа. Не буду красить кок!
После разговора с Игнатьевым я весь день был сам не свой. С нашим братом иногда случается страшная вещь: смотришь товарищу в глаза и вдруг понимаешь, не летчик он уже, все, сломался. Почту в мирное время перевозить – и то доверить нельзя. Осталось ему только в тылу у станка стоять. Такого «товарища» и увидел во мне Игнатьев. По-другому я не мог объяснить его разочарование. Но чего он тогда со мной, как отец родной, возился?
Ночью мне приснился новый истребитель Поликарпова. Я сражался со звеном «фридрихов». Первого снизу подбил короткой очередью, второго сверху, с полупетли, потом пошел в лобовую атаку и выпустил залпом все эрэсы. Взрывы получились красивыми.
Страшно не было.
Утром я понял, что заболел новым истребителем. Это было совсем ни к чему, потому что летать все равно придется на «ишачке». Но ведь снам не прикажешь. Здесь даже комиссар бессилен.
И вот пожалуйста – лекция о любви к своему самолету. Это что же, Егоров у меня в мыслях копается?
За следующую неделю я прибавил к своему налету шесть часов. На боевые вылеты меня не брали, но разрешили мотать круги над аэродромом.
А потом к нам приехал Константин Симонов.
На этот раз политзанятие проходило не на травке, а в здании школы, переделанном под командный пункт. Егоров только и успел сказать: «Здравствуйте, товарищи летчики», как в дверь постучали, и на пороге появился старший батальонный комиссар.
– Позволите поприсутствовать военному корреспонденту? – спросил он с улыбкой. – Я хочу написать о летчиках-гвардейцах в «Красную Звезду».
Аккуратные усы, темные глаза, добрая улыбка. В правой руке он держал трубку, в левой – портфель. Подобное поведение было вопиющей наглостью. В комнате тут же повисла тишина. Новоявленный корреспондент, пользуясь моментом, поднес трубку ко рту и выдохнул дым в потолок.
Ну все, думаю, устроит тебе сейчас наш Егоров! Будет о чем в «Красную Звезду» написать! Вести себя научись для начала! Такое поведение в присутствии комиссара полка!
Сзади раздался выкрик: «Симонов», а потом на корреспондента набросились едва ли не всем летным составом. Это, конечно, было слишком. Наглецов надо учить, но группой на одного бросаться тоже не дело. Я встал, чтобы получше разглядеть несчастного, и вместо избиения увидел дружеские объятия. Но все сразу обнять новоприбывшего не могли, и народ терпеливо дожидался, когда более прыткие товарищи отойдут в сторонку. Комиссар полка, вместо того чтобы прекратить это безобразие, загадочно улыбался и терпеливо ждал своей очереди.