Язык до Китежа доведет

— А то! Цельных три бочонка откопал, и четвёртый — с мёдом ставным. В дальнем стойле, как и говорило чудище пога… гость дорогой. От того и радуюсь. Теперь Светланку да Блестянку замуж выдам, Сиянку в столицу отряжу, на учение. А в работники себе вон, полуросликов позову. Намедни в Балку несколько семей прибыло, им работа да ­жильё нужны.

— А как быть с властями? Местный староста лапу на золотишко не наложит?

— Уже наложил, — хохотнул Златосвет, многозначительно потирая свои крупные волосатые руки. — Я и есть староста! Потому один бочоночек всенепременно на нужды деревни пущу. Давно пора частокольчик подновить, дороги камушком вымостить, лес под пашенку расчистить. Да что там пашня! Давно хочу я в Зелёной Балке церкву поставить да батюшку из града Киева выписать. А при церковке той школу для ребятишек наших откроем. Так, глядишь, через годик и селом станем.

— Что же, удачи вам, хозяин! Хорошее дело задумали. Спасибо за хлеб-соль, за гостеприимство. Буду в ваших краях, обязательно загляну на огонёк.

— И вам удачи, господин. Доброго пути, скатертью дорога! Что при солнышке, что при луне, мои двери для вас завсегда открыты.

Пожав на прощание его могучую длань, я подмигнул мгновенно покрасневшей Сияне и вышел на крыльцо.

На улице стоял жаркий, уже по-настоящему летний полдень. Звенела мошкара. Басовито жужжали мухи. Разомлевшие от тепла дворовые собаки, стоя на задних лапах, шумно лакали воду из конской поилки.

Рослая лошадка Мидавэля, уже осёдланная и нагруженная продуктами, стояла возле ступенек и, лениво помахивая хвостом, ожидала хозяина. Увидев меня, она шумно и радостно фыркнула.

Ей ответил протяжный трубный крик откуда-то сверху.

Там, высоко в небе, парил табун длинношеих белокрылых птиц, не то гусей, не то лебедей. Они летали над деревней широкими кругами, словно орлы, высматривающие добычу.

Странное поведение! Причём странным оно показалось не только мне. Старушки, до того спокойно загоравшие на лавочке у ближайшей хатки, вскочили, задрали головы и возбуждённо загомонили, тыча пальцами в небо.

— Не знаешь, что это за хоровод? — Спросил я мальчишку-конюха, с деловым видом толкавшего куда-то тачку с навозом.

— Гуси-лебеди, страшные птицы, — с готовностью отозвался тот, останавливаясь. — Мамка говорит, они ловят непослушных детей. Хватают и уносят в тёмный лес, к злой Бабе Яге. Правда, доселе не слыхивал, чтобы в Балке хоть один ребятёнок пропал.

— Гуси-лебеди? — Мне вдруг припомнился хоздвор Яги и усыпанный белым пухом и перьями птичник. — И что же Баба Яга делает с непослушными детьми?

— Толком не ведаю, но точно что-то гадкое. То ли в печке жарит, то ли сырьём на хлебушку намазывает. А из косточек ихних потом заборы себе городит. Страшные такие, с зубастыми черепушками на кольях.

— Жуть и ужас, — согласился я, посмеиваясь. — А не боишься, что гуси-лебеди и тебя унесут?

Парнишка задумчиво вытер сопливый веснушчатый нос грязным рукавом.

— Не-а, не боюсь. Я же послушный, умный и тру… Трубоблудивый. Так сам дядя Златосвет говорит.

Птицы, сделав последний круг над деревней, потянули к востоку и скрылись вдали. Мы проводили их взглядом и не заметили, как подошёл Мидавэль с лютней под мышкой.

— Звать-то тебя как, послушный и трудолюбивый? — Спросил он, поглаживая Тавию.

— Светозар Владисветович, — гордо отозвался парень, пригладив торчащие в разные стороны соломенные вихры.

— На, держи, — эльф бросил ему блестящую медную монетку. — Гляжу, и впрямь дело своё знаешь: лошадку мою почистил, покормил. Молодец!

От похвалы малолетний конюх засиял почище монеты, подхватил ароматную тачку и шустро скрылся за углом.

А мы погрузились на Тавию и потихоньку двинулись из деревни, выбрав из четырёх дорог ту, что вела на запад, к столице.

Столичный Большак выгодно отличался от Старого Навьего тракта: шире раза в три, хорошо накатан, с водоотводными канавами вдоль обочин и свежевыкрашенными верстовыми столбиками.

Дорога, покинув Зелёную Балку, побежала мимо ухоженных огородов, через поле зеленеющей пшеницы, по цветущему лугу с пасущимися коровами, и наконец, ­нырнула в лес.

Вдыхая неповторимый аромат хвои и прелых листьев, я расслабился и выкинул из головы все мысли. Нет, об опасности не забыл. Просто решать проблемы нужно по мере их поступления, а не портить себе нервы напрасными переживаниями.

На большаке то и дело попадались крестьянские телеги и купеческие возы, группки верховых путешественников и одинокие странники. Сильно разогнаться не получалось, ехали неспешно и осторожно.

В пятом часу солнце пропало, скрывшись в гряде тёмно-свинцовых облаков. Поднялся свежий ветерок.

— Кажется, скоро польёт, и неслабо, — обернулся ко мне Мидавэль. — Мы как, едем дальше, или будем искать место для лагеря?

— Знаешь, я себе уже всю филейную часть отсидел. Да и промокнуть не слишком-то хочется.

— Понял, — кивнул мой спутник, сворачивая с дороги. — Тогда ищем подходящую полянку.

Лошадка, ловко лавирующая между толстыми древесными стволами, внезапно встала, громко фыркнула и тревожно навострила уши, глядя куда-то вглубь леса.

— Кажется, там что-то случилось, — эльф спешился и взялся за лук. — Что-то необычное или опасное. Ты что-нибудь слышишь?

Я тоже спрыгнул на землю, немного прошёлся, разминая ­затёкшие мышцы, затем прислушался.

Лес жил обычной жизнью: посвистывали птицы, назойливо жужжала мошкара, шумел в кронах ветер. Ничего подозрительного, всё как обычно.

— Да. Комары звенят. Сожрут они нас, Мидя. Высосут до последней капли.

— Не Мидя, а Мидавэль. Комаров я тоже слышу, а некоторых даже ощущаю, — он смахнул со лба пирующее насекомое. — Моей лошадке можно доверять. Она зазря предупреждать не станет. Возможно, кому-то там нужна наша помощь. Веди, Тави.

Ох уж эта мне тяга к приключениям!

Мы осторожно двинулась вперёд, в самую чащу. Эльф со своей четвероногой соратницей словно парили над землёй, ступая совершенно бесшумно. Мне же под берцы, как назло, постоянно попадались самые сухие и хрустящие ветки.

— Слышишь? Кто-то плачет! — Остановился вдруг Мидавэль.

Я напряг слух и тоже смог различить звук, напоминающий жалобный детский плач.

— Ребёнок? Откуда он здесь? Неужели и впрямь Гуси-лебеди принесли? Или это ловушка для слишком любопытных путников, вроде нас с тобой?

— Вот сейчас и выясним. Кстати, я бы не сказал, что это детский голос…

С каждым шагом плач звучал всё громче и отчетливее, а человеческих ноток оставалось в нём всё меньше и меньше. Вскоре мы ясно различили надрывное и пронзительное кошачье мяуканье. Я невольно притормозил.