You raped my heart

— Маленькая дрянь, — бросает ей, а она вздрагивает, подбирает к себе руки-ноги, будто прячется.

Эрик отталкивается от нее. Эрик встает на ноги. Кристина не смотрит. Кусает губы, костяшки грызет. У нее тело дрожит. От нужды, от желания, от полой пустоты внутри. Ее надо заполнить. Но его горячий твердый член сквозь материю и все эти воспоминания сплошным потоком. Как было больно, как страшно, как рвало ее. Она срывается куда-то в бездну, летит, не может уцепиться. У Эрика жилы на шее вздуваются, вены по рукам, и член колом стоит. Эрик сцепляет зубы, выдыхает. Со всей дури бьет кулаком в стену.

— Сука!

Не смотрит на девочку у своих ног. И сука не она. Сука Эдвард. Все суки. Эта мразь, которая над ней насилие сотворила. Не будет он с девкой нянчиться. И лучше уйти, пока не сорвался, пока не засадил, не увяз в ней глубоко и надолго, до отупения, несмотря на ее мольбы, просьбы и слезы. Девочке ведь страшно.

Кристина остается одна за считанные секунды. Сидит, слушает, как стучит вода по кафелю, чувствует, как одежда, грузная и тяжелая, липнет к телу. Она боится пошевелиться, все еще чувствует чужие губы, чужие руки, чужие пальцы, там, между ее ног, в ее теле. У нее слабость в мышцах, туман в голове. Кристина ладони к щекам прижимает, дышит глубоко, унимает этот стрекот сердца, биение фаланг, тремор. Дышать, дышать, просто дышать. Она вдруг всхлипывает, резко так, протяжно, ладонь ко рту прижимает. И сама не знает, чего хочет. То ли догнать, попросить, умолять довести все до конца, просто унять этот голод, эту нужду, вытравить страх, забрать все это себе, лишить, потерять в толчках в ее тело. Или остаться здесь, одной, смыть с себя остатки крови, слюну и его запах. У Кристины разброд и шатание, оголенные эмоции, словно нервы. Девушка все-таки тянется за мочалкой, трет свою кожу. Медленно, уставши, бесконечно поникши. Дурная у нее какая-то жизнь. В дурном мире. Ей не хочется думать. Все. Хватит. Забыться бы. В Эрике. Глаза закрывает. Руки его, пальцы его, губы его. Кристина снова всхлипывает. Она запуталась, так запуталась. Отчаянно хочется чего-то нормального, чего-то верного и правильного. Не всей этой бесконечной грязи.

Девушка стягивает с себя одежду. И низ живота еще ведет, схватывает так сладко. Она вспоминает ощущение мужских пальцев внутри себя. А если бы там был член? По ее желанию. Не по принуждению. Было бы это так же хорошо, так же волнительно? Кристина сглатывает. И страшно, и нужно. Вот так и бывает. Она трет мочалкой кожу, оттирает всю кровь и всю грязь, трет и трет до красноты, подставляет свое лицо тугим теплым струям, пробегает по коже головы, теребит черные пряди волос. И выключает воду.

В ванной комнате есть только полотенце. Кристина смотрит на одежду, кривится и думает о том, что ее нужно сжечь. Она заматывается в махровую ткань, ступает босыми ногами по кафелю и чуть приоткрывает дверь, выглядывает она аккуратно, словно боится увидеть там Эрика. Но комната оказывается пустой. Нет даже и следа чужого присутствия. Кристина проходит, подхватывает с полки книгу и усаживается на пол. На кровать не хочет. Она чуть сгибает ноги в коленях, опирается обнаженными плечами о стену, разбрасывает влажные пряди, чуть выше подтягивает полотенце и раскрывает очередное издание Ремарка. Девушка старается сосредоточиться на чтении и просто не думать. Если начнет думать, то пропадет. Но книга не помогает. Буквы пляшут перед глазами, строки плывут, в сознании сменяются картины. То насилие Эдварда, которое перестало ее пугать, лишь отдается чем-то странным и болезненным, то Эрик с его желаниями. Он ведь хотел ее. И от этого пальцы дрожат. Хотел. О боже мой, кто бы мог подумать! Его бояться стоит, шугаться, избегать. Кристина захлопывает книгу и роняет голову на колени. Она полуспит у стены, и снятся ей губы и руки, то жалящие, то ласкающие. Она просыпается время от времени, ведет головой и снова падает в сон.

Скрип двери вырывает девушку из забытья. Кристина встряхивается, опирается о стену, лопатками елозит, смотрит. Эрик заходит с подносом еды, ставит его на пол и берется за ручку двери. Уйти хочет. Практически сбегает от нее.

— Стой!

Кристина не знает, как у нее хватает смелости, но слово срывается с губ. Она взвивается на ноги. Эрик оборачивается, смотрит на нее. На ее влажные растрепанные волосы, на все еще опухшие губы, на линию оголенных плеч, на тонкие руки с изящными запястьями, на то, как она переминается с ноги на ногу. Такая девочка. И эта девочка ведет себя совсем не невинно. Кристина берется за полотенце, легкое движение, и материя падает к ее ногам. Ненормальная. Мужской взгляд впивается в ее тело. В застывшие черные контуры татуировки на лобке — какой-то цветок, на крупные ореолы сосков, в мягкую – о! Эрик знает — грудь. Кристина дрожит. Мнется, кусает губы, смотрит на него. Интересно, как смелости-то хватило раздеться перед ним, предложить себя? Эрик кривит губы, разворачивается на пятках и тянет на себя дверь.

— Эрик… — срывается так тихо, что он едва слышит, — пожалуйста… — у нее дрожащий голос.

Мужчина закрывает глаза, сдавливает железную ручку пальцами, сжимает челюсть, выдыхает и толкает дверь вперед, так, что щелкает замок. Движения у него резкие. Раз и рядом с ней, обхватывает руками ее лицо, сжимает щеки ладонями до боли, грубо, совсем не аккуратно.

— Сегодня я суну свой член в твою дырку. Так глубоко, что ты задохнешься. Поняла?

Он встряхивает ее. Зло и остервенело. Девчонка смотрит огромными, широко распахнутыми глазами. Молчит. Эрик толкает Кристину на кровать, заставляет упасть лицом вниз, не дает продохнуть, давит на ее затылок, и глаза горят чем-то черным. Он коленом разводит ее ноги, заставляя девушку каменеть от страха. Она напрягается так, что он ощущает это. Боится. Вновь боится. Как же его это задрало уже! Эрик прижимается членом к оголенным женским ягодицам, вжимается в эту складку кожи, заставляя даже через ткань прочувствовать силу его желания, древнюю, как сам мир. Так ведь было всегда. Он наваливается на нее, упираясь руками в матрац, склоняется к ее уху.

— Чувствуешь его? Чувствуешь? — рычит, скалится. — Привыкай к нему, привыкай. Потому что это всего лишь мужской член. Понимаешь? — он хватает ее, переворачивает.

У девчонки лицо в слезах, губу себе до крови прикусила, вся зажатая, напуганная, почти забитая. Эрик смотрит на нее, Эрик хмурится. Протягивает руку и проводит по ее рту, пальцем, стирает кровь, отправляет ее себе на язык. Соленая, чуть терпкая. Кристина ладони от груди не убирает, и глаза у нее все блестят. Мужчина склоняется, хватает руки за запястья, с силой разводит в стороны. Кристина зажмуривается лишь сильнее. В мозгу бьется лишь одна мысль.

Дура. Дура. Дура.

Он — не тот. Не тот. Не тот. Совсем не тот.

— Хватит, — голос над ухом, дыхание близко, — прекрати ныть, — палец по ее скуле, губы на ее щеке. Кажется, Эрик слизывает ее слезы. — Просто прекрати. Я — не зверь. И не стану тебя насиловать.

Она распахивает глаза. Его лицо действительно близко. Вон шрам на брови заметен, и блестящий пирсинг. Мужской рот накрывает ее губы. Странно так, ей почти не больно и не боязно. Эрик снова засовывает свой язык внутрь, но как-то иначе, вызывая в ней дрожь, ласковее, осторожнее, задевая ее зубы, сплетая с ее языком. Каждое движение его рта — как знак расслабиться. Сумасшедший, просто ненормальный человек. Крушить и ломать любит, калечить и увечить, но, оказывается, есть и что-то другое, природное. Эрик, наверное, сам не понимает, не осознает.

Молния его куртки вжимается в ее тело, холодит, оставляет рифленый след на коже. Его ладони обхватывают ее голову, щеки, острые костяшки оставляют след. Кристина всхлипывает, едва-едва, что-то стылое и хриплое срывается с ее полуоткрытых губ, когда Эрик отрывается от ее рта, когда его пальцы дергают за полы кожанки. Девушка сглатывает — мужчина начинает раздеваться. Это впервые. Кристина осознает. Эдвард — сплошное насилие, которое она хочет вычеркнуть из собственной памяти. А вот сейчас впервые. По-настоящему. Мужчина рядом с ней, мужчина над ней, мужчина в ней. Еще нет, но будет. Кристина знает.

Она ошалелыми глазами следит за тем, как обнажается его кожа, дюйм за дюймом. И куртка летит на пол, и майку через голову стаскивает. У него руки — в татуировках, грудь — в шрамах, на предплечьях вены змеятся, жилы выпирают. Он сильный. Слишком большой и сильный. Твердый такой. Кристина глаза закрывает, когда последняя ткань летит на пол, туда, к одежде. Она почти физически ощущает, как Эрик фыркает. И его тело на ней. Обнаженное, горячее, такое живое. И возбужденный член, упирающийся в ее бедро.

— Смотри на меня, — снова ее подбородок хватает, — ты сама этого захотела. Запомни.

Она кивает, кусает губу.

— Лежи смирно.

Ей ничего иного и не остается. Шевелиться почему-то страшно, можно реагировать лишь по-своему, трепетно, так естественно для женщины. У Эрика жесткие губы, даже грубые, слишком твердые. Он ведет ими по ее телу, ставит отметины. Руками не касается, лишь носом линии чертит. Большой, грузный, тяжелый. Прямо над ней. Рот у него жаркий. Кристина чуть прогибается в пояснице, ерзает на простыне, когда этот рот накрывает ее сосок, втягивает, перекатывает меж зубов, и язык тугую горошину обводит. Эрик перемещается на другую грудь. Мягкий холм покрывается чужой слюной, всеми этими вязкими, сладкими движениями мужского рта. То чуть сожмет зубами, то отпустит. Кристина всхлипывает, взметает руки. У Эрика реакция молниеносная. Он ловит ее запястья, кидает на матрац.