You raped my heart
Шрифт:
— Нас бомбят, — тяжело и почти обреченно произносит он, когда слышит третий толчок. — Я не знал, что у афракционеров есть бомбы.
— Я тоже.
========== Глава 40 ==========
— Одевайся. Живо.
Ее ладони ловят лишь пустоту, когда мужчина отстраняется. И в ушах его голос. Властный, жесткий, сильный. Кристина мнется лишь мгновение, до очередного толчка, до мигания слабой лампы около самой двери, до того, как каменная пыль падает прямо на простыню. Девушка соскакивает с постели резво, ищет где-то на полу рядом с кроватью свою одежду, чертыхается сквозь зубы, когда не находит ее, и оказывается у комода. Кристина обнажена, чувствует, как мурашки ползут по линии позвоночника, как тянет судорожно передергивать плечами, словно страх становится осязаемым. А ей ведь страшно. Снова бомбы, снова кровь, снова боль, снова смерть. Война. У нее был слишком простой, огороженный четырьмя стенами мир. Она слишком к нему привыкла. И вот теперь приходит расплата.
Девичьи пальцы натыкаются на знакомую металлическую бляшку.
— Быстрее, мать твою.
Эрик раздражен и напряжен. Это чувствуется в его голосе, остром и цепком, рассекающим воздух, словно скальпель, что режет кожу. Кристина бросает на него осторожный взгляд, когда просовывает голову в майку, и ткань облепляет ее напряженные соски. Все еще напряженные. Боже ж, так нельзя. Девушка перетягивает пояс спортивных штанов и склоняется к кроссовкам. Помещение шатает и ведет из стороны в сторону. Как качка на корабле. Эрик вертит головой, внимательно всматривается в потолок и в каждый угол. Но трещин, на удивление, нигде нет. Лишь грохот и известковая пыль.
— Откуда у афракционеров бомбы? — мужчина хмурится, чешет затылок своей пятерней, скребет кожу ногтями.
— Военное вооружение есть всего у трех фракций, — отзывается девушка, ловко справляясь со шнуровкой правого ботинка, — бомбы есть лишь у Отречения, Эрудиции и Искренности. — Она поднимает голову, Эрик смотрит на нее внимательно. – Что? — Кристина двигает бровями, забавно так, легко, — мой отец — судья. Он мне рассказывал. По закону бомбы могут быть лишь у этих трех фракций. — Тонкие девичьи пальцы берутся за шнуровку левого ботинка, — это ведь логично, — продолжает девушка. — Отречение никогда не будет использовать бомбы во вред. Это противоречит всей сути фракции. Да и что сейчас вообще осталось от Отречения? В этой войне они — слабое звено. Мэттьюс давно забрала всю структуру правления себе. Ну, мне так кажется, — добавляет Кристина, просовывая руки в куртку под пристальным мужским взглядом. — Эрудиция сама себя бомбить не будет. Бомбы есть еще у Искренности, но я слышала, что Джек Кан заодно с Мэттьюс. Может, афракционеры ограбили кого-то?
А Эрик смотрит на нее. На то, как она одергивает куртку, как с досадой запускает пальцы в растрепанные волосы, и взгляд ее бегает по помещению — явно ищет резинку, чтобы стянуть свои черные непослушные вихры. Стоит перед ним, вся такая девчонка девчонкой, но рассуждает так по-взрослому. Мужчина усмехается. Это все же странно: ее отсутствие страха перед ним, эта непосредственность движений, жестов, взглядов, слов и мыслей — девчонка расслабилась. А потом Эрик замирает. Просто застывает напряженными мышцами и бешеным током крови. Раздается оглушающий звук грохота. Кристина вскрикивает, почти взвизгивает, пригибаясь на одном месте. А мужчине вдруг становится смешно.
— Вашу же мать! Вот ведь пиздец! Блять!
Он запрокидывает голову, хохочет, и плечи его вздрагивают. Кристина открывает рот, Кристина смотрит на него во все глаза, уже больше напуганная, и вся эта деловитость голоса и движений исчезает, сменяется лишь огроменными глазищами на бледном лице да стылым удивлением в них.
— Эрик? … — осторожный вопрос.
— Это так забавно, — он смотрит на нее, криво, почти зло искажает рот в усмешке, — я знаю, откуда у афракционеров бомбы.
— Откуда? — тупо переспрашивает она.
— Все до чертиков просто. Помнишь я рассказывал тебе, что убил девчонку твоего возраста, дочь Джека Кана? — Кристина кивает. — Кажется это, — он поднимает указательный палец вверх, — его ответ на ультиматум Мэттьюс. Искренность присоединилась к афракционерам. Я уверен. Идем.
И вот тогда мужчина делает то, что кажется девушке странным и опасным, несуразным, каким-то дурацким, тем, что быть не должно. Это же Эрик. Кристине хочется закачать головой, протереть глаза пальцами, надавить на них до темноты, до пляшущих звездочек, а потом распахнуть, прозреть. Но вместо этого она по-прежнему продолжает видеть его протянутую руку.
Руку.
Его руку.
Ладонью вверх.
Ожидающую.
Вопрошающую.
Нетерпеливую.
Кристина касается несмело, аккуратно и осторожно, словно Эрик способен ужалить, зубами, как гадюка, впиться, но пальцы его тут же жестко и крепко обхватывают ее ладонь, дергают девушку на себя так, что ей спешно приходится переставлять ноги, чтобы не упасть прямо на мужчину, не врезаться в его широкоплечую, стальную фигуру. А он, кажется, и не замечает, как себя ведет. Просто делает. Просто не отдает себе отчета. Снова происходит взрыв. Далекий, но каменная пыль окропляет их головы, словно снег в разгар зимы.
— Слушай меня внимательно, — какая знакомая фраза. Кристина голову задирает, смотрит на складку меж мужских бровей, на озадаченное чертыханье сквозь сжатые зубы. Эрик достает из-за пояса пистолет, протягивает его девушке дулом к себе, рукоятью к ней. Маленький, не очень тяжелый, но все же смертельный. — Держи. — Девушка ловит оружие обеими руками. — В самом низу, там, где лаборатории, есть бункер. Лаборатории, по сути, его часть. Там мы и спрячемся. Переждем. Ясно? — она кивает. — Сейчас мы выйдем за эту дверь. Идти будем
только по стенам, ты за мной и ни шагу в сторону. Это понятно? Никакого самовольства. Ясно? — Кристина вновь кивает. — Чтобы ты там ни увидела. Друзей, знакомых, родителей — кого угодно. Только за мной. — Эрик хватает ее за подбородок. Грубо, больно, так, что девушка аж морщится, рябь волнами набегает на ее лоб. — Если ты ослушаешься, клянусь, я прострелю тебе ногу. — И пальцы сжимают ее подбородок.— Эрик, я поняла, — выдыхает девушка.
Он отпускает ее, разворачивается, а Кристина трет кожу, где оставили красный след его беспардонные фаланги, острые, словно пики, холодные и чуждые. Она наблюдает, как он достает свой пистолет, снимает его с затвора, раздается глухой щелчок, и палец мужчины ложится на курок. Кристина делает шаг вперед, чуть ближе, на какой-то миллиметр, втягивает ноздрями запах кожаной куртки Эрика, запах его адреналина, бешеной энергии, абсолютного бесстрашия. А мужчина вдруг разворачивается к ней, и девушка носом почти касается его груди. Она хочет сделать шаг назад, словно воздуха не хватает, словно обруч сдавливает ее грудную клетку, а гул в ушах нарастает. Кристина лишь глаза несмело поднимает. А его пальцы подцепляют цепочку, достают медальон, нагретый теплом ее кожи, большие фаланги проходятся по металлическому огню ласкающим жестом. Кристина смотрит. Эрик усмехается. И отпускает ее медальон. Да, она знает, как все это выглядит. Знает. Но ведь и он знает. Они, кажется, перестали друг другу лгать. Хлоп и все.
— Руку.
Девушка больше не медлит. У Эрика большая, мозолистая ладонь, но твердая и крепкая. Кристине почти спокойно, Кристина почти верит во что-то эфемерно хорошее, такое абстрактное, что образы даже не приходят. Всего лишь один ослепительный свет. Он режет глаза, вызывает слезы, но сияет так ярко, что хочется смеяться. Кристина чувствует надежду. Оглушающую, слишком большую и совершенно необъяснимую.
Коридор встречает их далеким запахом гари, известковой пылью, повисшей в воздухе, словно клубы пара, миганием нескольких электрических лампочек и сгущающейся темнотой. Кристине кажется, что поврежден блок электрического питания, потому что свет ведет себя как бесноватое существо: то вспыхивает, то тухнет, то накрывает белым, ярчайшим полотном, то дразнит очагами. Эрик тащит девушку за собой. Удаляется от знакомой комнаты, туда, мимо помещения, в котором ей предстало прошлое этого мужчины во всем своем кровавом блеске, по ступеням, и снова одинаковые коридоры, поражающие своей белизной и стерильностью. Это почти напоминает дом, тот, первый. Искренние тоже любят правильные линии, однотонные цвета и лабораторную аскетичность вида. Но в Эрудиции неприятно. Словно жало загоняют под кожу, крутят и вращают им там. Кристина теряет счет бесконечным однообразным коридорам, стеклянным и железным дверям, чьим-то незнакомым лицам, проносящимся мимо, грохоту, то удаляющемуся, то приближающемуся, пыли, цепляющейся за носоглотку, впивающейся, словно клещ в плоть в межсезонье. Девушка сгибается пополам время от времени, давит кашель. Эрик же будто робот, будто пыль ему не мешает, не режет глаза, не давит горло. У Кристины затекла рука, зажатая чужими тисками. Кристина слабо шевелит пальцами, и Эрик вдруг ее отпускает.
Они спускаются еще на несколько этажей по витой лестнице. Кое-где на ступенях, белых, облицованных мрамором, валяются куски камня. Эта часть здания разрушена гораздо сильнее, чем та. Правая? Левая? Кристина путается. Она лишь перепрыгивает сразу несколько ступеней, ступает на пол да сжимает обеими ладонями рукоять пистолета. А потом в уши врывается нарастающий гул.
— Ложись!
Этот громогласный крик принадлежит Эрику. Девушка толком сообразить не успевает, как ее прижимает к земле. Грузная и тяжелая мужская фигура распластывает ее на холодном полу. Подбородком Кристина бьется об острый камень, крошечный, коих тут разбросано большое количество. Появляется кровь. Девушка лишь двигает руками, закрывает голову, слышит чужое шумное дыхание рядом с собственным ухом, чувствует каждой клеткой тела напряженные мышцы. И еще запах. Так воняет паленая плоть и плавящаяся кожа. Жар поднимается такой, что Кристина отчаянно жмурит глаза, смыкает веки с такой силой, что, кажется, больше не раскроет. Руки Эрика двигаются, сжимают ее маленькое тело, он давит на нее сильнее, прижимается теснее и плотнее, накрывая каждый дюйм ее плоти своей собственной. Они превращаются в один живой организм. Дышащий в такт, вздрагивающий всей грудью от резких вдохов и выдохов. Кристине обдает жаром всю глотку. Паленый, разлагающийся вкус. А потом все уходит. Лишь пятки жжет. Эрик скатывается с нее, а у девушки мир перед глазами пляшет. И ступни горят, словно их лижут языки пламени. Кристина с трудом садится, ощущая бой чугуна и свинца там, под черепом. Она сжимает голову руками, морщится так сильно, жмурится, распахивает глаза и дико взвизгивает от неожиданности, страха и ужаса. У Кристины горят любимые кроссовки. Жар реален, жар вот-вот доберется до ее кожи. Девушка вскакивает на ноги, девушка тушит огонь о пол, топчась на месте. И грудь ее вздымается и опадает. Она вдруг соображает, что у нее костяшки в саже, что на лице что-то черное, и одежда вся заляпанная. Кристина кидает взгляд на Эрика. Тот голой ладонью тушит собственную куртку. У него обожженные штаны и футболка, а также кожа костяшек и шеи. Кристина открывает рот, взгляд ее изменяется, в зрачках вспыхивает чувство, которое она не в силах сдержать, и сильный порыв всей фигуры.