Юбер аллес (бета-версия)

– Бобков себя демонизирует, - усмехнулся Власов.
– Если верить слухам, он лично завербовал всех российских деятелей искусства. Включая вашего Президента.

– Михалкова-то? А что, вполне может быть. Ну да я не о том. Ситуация такова, что вам кое-что нужно - и мы можем вам это дать. Разумеется, не за красивые глаза. Я не уполномочен ставить вам условия, да и вообще говорить на эту тему, но хочу предупредить: Гельман в этом деле лицо заинтересованное, причём не только лично, но и со стороны своего покровителя. Сейчас он приложит все усилия, чтобы расстроить намечающееся соглашение. Или переключить все контакты на себя. Не хотелось бы... Да, вам он ведь передал...

Мимо столика пробежал официант-калмык, на этот раз без подноса. Поравнявшись со столиком, он затормозил, тронул старика за плечо, наклонился и что-то ему сказал - очень тихо, так что Власов не расслышал. Власову показалось, что старик кивнул, но спина официанта мешала.

– Простите великодушно, - сказал Лев Фредерикович, когда официант скрылся в какой-то служебной двери.
– У меня, кажется, срочные дела. Не прощаюсь, сегодня ещё увидимся... На ужине будет интересно. Непременно, непременно вам надо быть, - последние слова он договаривал, уже вставая.

Фридрих проследил его путь взглядом. Старик не воспользовался обычным выходом, а юркнул в ту же дверь, что и официант.

Власов вздохнул. Позвал официанта, - на сей раз в арабском костюме, - и попросил счёт. Ему не хотелось здесь оставаться. Усмехнувшись про себя, он подумал, что Управлению придётся оплатить обед галерейщика.

Официант вернулся немного сконфуженный.

– Извините, - сказал он, - всё оплачено.

– Кем?
– поинтересовался Власов.

– Не знаю, - официант сделал каменную физиономию.
– А это вам лично, - сказал он, протягивая пластиковый прямоугольник.
– Вы теперь почётный член нашего клуба. Подарок от владельцев, - со значением добавил он.

Власов покрутил в пальцах карточку. Она оказалась именной: на ней были выбиты его имя и фамилия. В левом нижнем углу чернела подпись Фрау.

Kapitel 34. Берлин, Райхенбергштрассе. 11 февраля. Позднее утро.

На улице было непонятно что - то ли погода поворачивала на настоящие заморозки, за минусовую отметку термометра, то ли просто воздух ещё не прогрелся.

Вдоль улицы разом протянуло холодом, потом ещё и ещё. Фишер поёжился и поднял воротник пальто.

Он стоял, прислонившись спиной к дощатой летней веранде кафешки с пошлым названием "Pigeon sauvage". Сейчас веранда была пуста: посетители, если таковые и были в этот час, грелись внутри. Можно было, в принципе, зайти. Что там внутри, он знал и так. Он провёл достаточно времени в кройцбергских забегаловках, чтобы досконально изучить их нехитрое устройство: три-четыре пластиковых столика, барная стойка, средней симпатичности девушка из восточных областей, полячка или украинка. В меню обязательно присутствует польская водка, чешское пиво, кровяная колбаса и какое-нибудь несвежее мясо с варёной капустой. Господин Йошка Фишер предпочитал заведения другого класса. Увы, главный редактор и фактический издатель единственной свободной газеты в Райхе должен беречь, как зеницу ока, репутацию бунтаря и отщепенца. К тому же большая часть людей, нужных для дела, обитает именно в Кройцберге.

Он выудил из кармана пальто целленхёрер. Французик не звонил. Плохо. Может быть, у него это... неприятности? Вроде бы не должно быть. Во всяком случае, если бы они что-то заподозрили... а они должны, просто обязаны подозревать, проверять, и прежде всего родственников и работодателей, семья и работа - ближайший круг, они вцепятся и будут трепать, трепать, трепать, эти холёные дойчские овчарки с их хвалёным нюхом на недозволенное... А ведь Жорж может наделать глупостей.

Ладони в перчатках слегка вспотели. Ощущение было неприятное, но перчатки снимать он не стал - мокрые руки на ветру замёрзнут сразу.

Фишер попытался представить себя со стороны. Вот он стоит - высокий, толстый, внушительный. Очки на толстой картофелине носа сидят чуть криво: надо бы заменить оправу, но он привык. На того лихого парня, который в молодости ездил на мотоцикле без шлема, курил на улице и даже просидел три месяца в кутузке за торговлю французскими эротическими журналами, он решительно непохож. Откровенно говоря, его это не радует. Профессиональный оппозиционер может выглядеть богемно, но ни в коем случае не буржуазно. Приходится придумывать всё новые кунштюки, чтобы поддерживать репутацию. Йошка должен оставаться Йошкой.

Нет, конечно, издателя "Либерализирунг" на самом деле звали Йозеф, как и полагается приличному дойчу. Однако, сын будапештского мясника, перебравшегося в Райх уже после войны, не так давно демонстративно сменил имя на мадьярское - благо, законы Райха это позволяли. Неглупый ход: он разом выделился среди легиона Йозефов Фишеров и заодно получил возможность дать ещё несколько интервью западным СМИ. В передовице, посвящённой этому событию, он объяснил смену имени тем, что ему "стыдно быть дойчем, пока Дойчлянд угнетает другие народы, и прежде всего свой собственный народ". Этот абзац перепечатала даже "Нью-Йорк Таймс"...

Мучительно хотелось выпить. Зайти в этот чёртов "Голубь", сесть за столик, не снимая пальто. Вытереть руки салфеткой, заказать сто "выборовой" и бутербродов с сыром. Конечно, это не сыр. Увы, стоит согласиться с французиком: дойчи ничего не понимают в настоящей еде. Но бутерброды с сыром неплохи в качестве закуски, особенно если сыр поперчить... Ах, если бы ещё закурить. И чашечку хорошего кофе. Кофе без сигареты - деньги на ветер... Он знал пару мест в районе, где делают вполне приличный кофе за смешную цену, но не ходил туда специально, чтобы не растравлять себя. Diable, сколько лет прошло, а его лёгкие ещё помнят табак...

Холодный порыв ветра ударил в лицо. Фишер с раздражением повернулся к нему спиной. Чертов Жорж настоял на встрече на улице, и придется ждать его здесь. Боится обсуждать дела в помещении, даже если это будет третьеразрядная кафешка, где единственные свидетели - полусонная официантка в пяти метрах за прилавком да какой-нибудь одинокий пьяница в углу. Пожалуй, пьяницу, если тот и впрямь там окажется, испугается даже в первую очередь - как же, отличное прикрытие для агента... Если ты такой трус, подумал Фишер с раздражением, нечего было лезть в эти игры. Впрочем, ту же фразу он мог адресовать самому себе, и в глубине души прекрасно это понимал. Под ложечкой вновь пополз противный холодок. Чтобы как-то отвлечься, Йошка принялся рассматривать стену соседнего дома. Ещё совсем недавно - он помнил - стена была исписана граффити на славянских языках. Теперь она была ровная и гладкая, укатанная казённым бежем. В середине красовалась чёрная надпись "Deutschland muss in Kreuzberg wieder erkennbar sein". Йошка усмехнулся: типично имперская деликатность, подчёркивающая угрозу. "В Кройцберге должны снова узнать Германию" - читай: "район должен снова стать дойчским".

Это были результаты недавней кампании. В последнее время в районе скопилось слишком много недойчского населения, ведущего себя чрезмерно вольно - например, позволявшего себе говорить на своих языках в присутствии дойчей, или писать непонятные надписи. На это смотрели сквозь пальцы, пока один честный бюргер, непонятно каким ветром занесённый в этот район, не умудрился обнаружить в нём подвальчик, где ему подали меню на польском. Бюргер подал в суд - который, разумеется, выиграл вчистую. Подвальчик закрылся. Возможно, на этом дело и кончилось бы, но про этот казус каким-то образом прознали консерваторы, и без того косо посматривающие на трудовую миграцию. Старая черепаха Ламберт разразился очередными речами на тему опасностей, угрожающих Райху от наплыва сомнительного расового материала с Востока, не желающего интегрироваться в дойчскую цивилизацию. Фон Фриш написал огромную статью о том, что в Берлине обнаружился "свободный от дойчей этнический район наподобие недоброй памяти юдского гетто" - и начал взывать к памяти Хитлера. Прочие тоже не отставали, особенно старался Ламберт-младший, зубами прогрызающий себе путь в большую политику.