Юго-западная Туркмения в эпоху поздней бронзы. По материалам сумбарских могильников
Шрифт:
В состав пищи входили также продукты скотоводства, остатки которых в виде костей мелкого рогатого скота встречены во многих могилах. Мы не можем утверждать, что стадо состояло только из мелкого рогатого скота, хотя остатков других домашних животных не было найдено. Направления в скотоводстве, даже при наличии только мелкого рогатого скота, были различными: оно давало людям мясо и молоко (правда, мы не можем точно определить, как последнее перерабатывали) , ценнейшим его продуктом была шерсть.
Обильное количество разнообразных предметов вооружения в погребениях долины Сумбара свидетельствует не о наличии в первобытной среде частых военных столкновений (к тому же нет укрепленных поселений, нет оборонительных доспехов), а о большой роли охоты, которой занимались мужчины. Охота являлась постоянным мужским промыслом, который давал возможность питаться мясом и одновременно не трогать домашний скот. Это был достаточно опасный промысел, поскольку охотник мог сам стать жертвой хищника; видимо,
Как все земледельцы, население долины Сумбара разводило домашний скот, который практически круглый год мог питаться подножным кормом. Пока нет прямых свидетельств разведения крупного рогатого скота, а что касается мелкого, коз и овец, то он выпасался вдалеке от поселений. Дело это было небезопасным, поскольку домашние животные представляли собой лакомую добычу для хищников Туркмено-Хорасанских гор. Вот и второе объяснение наличия в мужских погребениях большого количества различного оружия — стада надо было активно охранять от хищников при помощи лука и стрел, дротиков и копий. Следовательно, стада пасли вооруженные пастухи, скорее всего юноши и молодые мужчины. Таким образом, на долю мужчин приходились занятия вне дома, связанные с напряжением сил и повышенной опасностью.
Были у мужской части населения и занятия около поселка или в нем самом. Например, строительство жилищ вряд ли осуществлялось женскими руками; надо полагать, что именно мужчины заготавливали дрова и доставляли их в поселок (возможно, совместно). По-видимому, многие трудоемкие работы: изготовление кирпичей, строительство жилищ, расчистка земельных участков от растительности или камней, крупные охотничьи операции и некоторые другие — требовали объединенных усилий и проводились коллективно.
Конечно, дома каждый мужчина занимался каким-либо промыслом, но в могильнике сохранилось очень немного данных об этом. Определенно можно говорить об обработке шкур и кож. Сам процесс обработки нам неизвестен, но наличие в некоторых могилах ножей с короткими и полукруглыми лезвиями говорит о том, что их владельцы могли изготовлять из обработанных кож различные вещи — ремни, сумки, обувь и т. п. Для того чтобы соединить два куска кожи, они шильями прокалывали отверстия, в которые продергивали либо толстую нить, либо тонкий ремешок.
Женская часть населения была привязана к дому и поселку главным образом из-за рождения и воспитания детей; мальчики только с 7— 8 лет поступали к мужчинам для продолжения воспитания и приобщения к мужским занятиям, а девочки до выхода замуж оставались в женской группе. Следовательно, практически все женские занятия были связаны с домом и детьми, с изготовлением одежды и утвари, с приготовлением пищи, сохранением и переработкой продуктов питания.
Основными производствами, степенью развития которых определялся уровень культуры в целом, были гончарство и металлургия. К сожалению, мы можем говорить только о типах готовой продукции (см. выше), но не о технологии ее изготовления и совершенно ничего не знаем об организации производства. Следовательно, кроме общих фраз, в равной степени могущих быть приложенными к любой археологической культуре, нам сказать нечего.
Зато материалы могильника позволяют глубже и полнее осветить такую древнюю отрасль, как обработка шерсти и изготовление из пряжи различных изделий. Практически все женские погребения содержали веретено (пряслице), а это означает, что все женщины пряли. Пряжа использовалась по-разному. Есть сведения о том, что древнее население было знакомо с ткацким станком (отпечатки ткани на бронзовых предметах), но его конструкция остается нам неизвестной. Однако традиционность оборудования для домашних промыслов, в частности для ткачества, у народов Востока, а также примитивные ткацкие станки, сохранившиеся у туркмен в настоящее время, позволяют предположить, что современные ткацкие станки ненамного отличаются от древних. Приводить описание последних нет надобности, поскольку это сделано в ряде этнографических работ [Овезов, 1959, 1976].
Население пользовалось крашеными тканями; различные минеральные и органические красители жители Южной Туркмении применяли издревле и почти до начала XX в. Однако есть данные, что ткани не только окрашивали, но и орнаментировали разными геометрическими или растительными узорами. Об этом говорят два штампа, найденных в женских могилах (С-1-131 и П-1-11). С их помощью, как удалось доказать на огромной коллекции металлических, каменных и керамических штампов с поселений северной подгорной равнины Копетдага [Хлопин, 1978, с. 33—38], узор наносили на ткань краской и как-то закрепляли. Правда, материал, из которого были сделаны эти штампы, — фаянс — для передачи набивного рисунка был значительно хуже, чем металл, но, видимо, в те времена он удовлетворял запросы общества.
Бронзовые спицы, найденные в некоторых женских могилах либо парами, либо по четыре штуки, указывают, как вязали пряжу: двумя спицами вязали полотно, а четырьмя — чулок. Бронзовые иглы также могли быть использованы не только для шитья, но и при изготовлении ковров, особенно те, которые лежали
парами.Вопрос об истоках и истории ковроделия на территории Туркменской ССР более сложен и запутан, чем многие другие вопросы истории материальной культуры. Поскольку туркменские ковры и по сей день славятся во всем мире, неудивительно, что вопросы их происхождения и их древность затрагивались во многих специальных и общих работах [Дудин, 1928; Пугаченкова, 1967; Мошкова, 1970, и др.]. Мы не хотим здесь проводить специальное исследование, но должны обрисовать современное положение в вопросе о ковроделии, ибо могильники дали принципиально новые материалы, которые освещают его иначе [Хлопин, 19796, с. 7-9; 1980а, с. 31-36].
Первой действительно научной работой, посвященной коврам Средней Азии, является статья С. М. Дудина, вышедшая в свет более 50 лет назад [1928, с. 71—155]. Он рассматривал ковры разных областей и народов Средней Азии с различных аспектов на уровне научных концепций того времени. О происхождении ковровых изделий в статье говорится немного, по то, что все-таки сказано, целиком базируется на господствовавшей тогда теории, что первоначально образ жизни пародов Средней Азии был кочевым, а оседлые народы появились вследствие того, что часть кочевников осела на землю, но сохранила многие черты кочевого быта, которые тогда с интересом искали и находили этнографы. Вот что писал Дудин: «Уже одно то обстоятельство, что ковровые изделия — явление, общее для всех стран так называемого мусульманского Востока, границы которых совершенно совпадают с местами расселения кочевников-пастухов в настоящем и в не очень отдаленном прошлом, говорит в пользу предположения, что ковры — продукт именно кочевого пастушеского быта (здесь и ниже выделено мной. — И. X.)» [там же, с. 76]. Затем он перечислил преимущества ковровой ткани, по справедливости воздавая ей должное, и закончил так: «В быту оседлого населения Средней Азии и соседних с ней стран с мусульманским населением ковры.. . пользуются тем же почетом и любовью, как и у кочевников. .. так как здесь (т. е. у оседлого населения. — И. X.) сохраняются и по сей день все домашние навыки изжитого кочевого быта» [там же, с. 77].
Действительно, если ко всему подходить с указанных выше позиций, то иначе трудно объяснить наличие ковров у оседлого населения. Однако фактический материал, добросовестно приведенный С. М. Дудиным, вступает в противоречие с его теоретическими рассуждениями: «По степени распространения первое место в обиходе кочевников Средней Азии бесспорно принадлежит войлочным коврам (кошмам. — И. X.), второе — безворсовым тканям (паласам. — И. X.) и только третье место — ковровым изделиям с ворсом» [там же, с. 78]. Ареалы ковров не совпадали с ареалами кочевого населения; наоборот, ковры большей частью существовали у оседлых обитателей Южной Туркмении, которым в то время были незнакомы узорчатые кошмы. Последние, в настоящее время широко распространенные и в Туркмении, имеют свои истоки на Востоке, в частности в Киргизии и Восточном Туркестане, где их производят и поныне с поразительным разнообразием не только орнаментального покрытия, но и техники изготовления (в Туркмении кошмы делают одним, причем самым простым, методом). Следовательно, данные Дудина показывают, что он просто постарался исторически подойти к предмету исследования и объяснил его с принятой тогда точки зрения на историческое развитие народов Средней Азии. А сейчас это более чем очевидно, поскольку теория оседания кочевников на землю и превращения их в оседлых земледельцев постепенно уходит в область истории науки.
50 лет назад раскопки двух холмов у сел. Анау под Ашхабадом выглядели весьма одиноко на всем Переднем Востоке. Мнение же о изначальности кочевого быта прочно вошло в сознание исследователей после фундаментальных трудов В. В. Бартольда и других русских и европейских востоковедов. И через 40 лет после С. М. Дудина известный знаток искусства народов Средней Азии Г. А. Пугаченкова утверждала эти же мысли следующими словами: «Создание туркменского ковра связано не с земледельческой, а с кочевой или полуоседлой скотоводческой средой; отсюда исходное сырье — отборная, отлично обработанная шерсть, которой располагала любая семья, отсюда высокие технические качества ковра, который в условиях перекочевок должен был отличаться чрезвычайной прочностью, отсюда и многие художественные особенности, определяющие его яркое своеобразие и радикальное отличие его от изделий городских ковроткацких мастерских феодального Востока» [1967, с. 177—178]. Аргументация приведенного положения не очень веская: отборная, отлично обработанная шерсть имелась и у каждой оседлой семьи; высокие технические качества ковра определялись его сущностью; художественные особенности как раз являются доказательством его глубокой самобытности, которая, если присмотреться внимательнее, уходит далеко в глубь тысячелетий все на той же территории — в оседлые поселения эпохи энеолита и бронзового века северной подгорной равнины Копетдага. Показательно, что Пугаченкова сама отмечает этот факт на страницах своей книги [там же, с. 21—22], но не интерпретирует его должным образом.