Юлий Ким

Оснастив целый ряд чужих пьес и сценариев («Бумбараш», «Точка, точка, запятая», «Похождения зубного врача», «Недоросль» Фонвизина, «Как вам это понравится» Шекспира), я в 74-м году вступил в профком московских драматургов, и мой рабочий стаж после шестилетнего перерыва возобновился. Учитывая мои заслуги перед чужой драматургией, меня приняли авансом, в твердой надежде, что и я скажу свое слово как драматург, и я тут же принялся отрабатывать аванс, засев за мюзикл о Фаусте в четырех частях. Отличная получилась вещь, но, видно, слишком опередила время и своего постановщика до сих пор не дождалась. Зато следующий блин («Золушка» в солдатском варианте) пришелся по вкусу и два сезона игрался в Театре Советской армии. Всего сочинил я десятка три пьес, либретто и сценариев, из которых наибольшим успехом пользуются две мои сказки: про Ивана-царевича и Ивана-дурака.

Здесь захотелось мне остановиться для слова благодарности тем, кому я обязан всеми своими способностями, умениями и в конечном счете более или менее успешными результатами. Ну, во-первых, маме моей, Всесвятской Нине Валентиновне, а с нею вместе и многочисленной своей родне, приохотившей меня к песне, моим институтским, затем камчатским, а там и более поздним московским друзьям — словом, список стремительно вырос до бесконечного множества лиц, так или иначе поучаствовавших в моем становлении и росте, и перед каждым я благодарно склоняю голову.

Началась перестройка, я наконец отменил псевдоним в пользу собственного имени и живо вступил в Союз писателей, кинематографистов и в ПЕН клуб. У меня целых четыре литературные премии: от журнала «Огонек» за 92-й год, от Академии Дураков («Золотой Остап», 1998), от государства премия имени Булата Окуджавы (2000 год), и Царскосельская (2003 год), считай, что от Пушкина.

Уже в 76-м я возобновил свои выступления с гитарой, а с 88-го стал даже выезжать за рубеж распевать свои песни перед заграничными соотечественниками, главным образом в Израиле, Штатах, Канаде и Германии.

С Израилем связан и мой последний перерыв в московской жизни. В конце 90-х сначала у моей жены Ирины, а потом и у меня обнаружилось тяжелое заболевание, мы переехали лечиться в Иерусалим, где меня спасти удалось, а Ирину — нет…

В Израиле вокруг нас образовалась целая дружеская община, разумеется, из бывших наших москвичей, харьковчан, питерцев и ташкентцев, и мы никогда не чувствовали себя туристами, а сразу же — земляками. Два года я там жил, наезжая в Россию, затем я вернулся в Москву и с тех пор наезжаю в Израиль непременно, 2–3 раза в год, так как теперь и этот край для меня родной (как и для второй моей жены, Лидии, — тоже, впрочем, москвички).

В Иерусалиме я наконец попробовал себя и в прозе (одним из жанров которой как раз и является автобиографический очерк).

НА СОБСТВЕННЫЙ МОТИВ

Ранние

РЫБА-КИТ

На далеком Севере Бродит рыба-кит, А за ней на сейнере Ходят рыбаки. Но нет кита, ну нет кита, Ну нет кита, не видно. Вот беда, вот беда. Ну до чего ж обидно! Как-то ночкой черною Вышел капитан И в трубу подзорную Ищет он кита: «Нет кита, ну нет кита. Ну нет кита, не видно. Вот беда, вот беда. Ну до чего ж обидно!» Как-то юнга Дудочкин Бросил в море лот, И на эту удочку Клюнул кашалот. Вот и кит, но что за вид: Только ребра видно. Фу, какой — худой такой! Ну до чего ж обидно!.. На далеком Севере Бродит рыба-кит, А за ней на сейнере Ходят рыбаки.

1959

* * *

Губы окаянные. Думы потаенные, Бестолковая любовь. Головка забубённая!.. Всё вы, губы, помните, Всё вы, думы, знаете. До чего ж вы мое сердце Этим огорчаете! Позову я голубя. Позову я сизого, Пошлю дролечке письмо — И мы начнем все сызнова!..

1959

КАВАЛЕРГАРДЫ

Красотки, вот и мы, кавалергарды! Наши палаши Чудо хороши! Ужасны мы в бою, как леопарды! Грудь вперед. Баки расчеши! Кавалергарды мы и кавалеры: Зря не будем врать — Вам не устоять. Графини, герцогини, королевы — Всё одно. Нам не привыкать! В бою, в любви — нигде мы не бежали. Боже сохрани! Боже сохрани? Уж если мы падем в пылу батальи, — То, слава богу. Ляжем не одни… Выступаем справа по три Весело, весело! Палаши вынимаем Наголо, наголо! Враг бежал, без боя взяли мы село: Parbleu! Но где же здесь вино?

1962

БОМБАРДИРЫ

Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье. Держит в правой ручке первой степени Егорья. Говорит он: «Слушайте, что я вам скажу: Кто храбрее в русском войске, того награжу!» Генерал-аншеф Раевский зовет командиров: «Что-то я не вижу моих славных бомбардиров!» Командиры отвечают, сами все дрожат: «Бомбардиры у трактиру пьяные лежат!» Генерал-аншеф Раевский сам сидит серчает, До своей особы никого не допущает. Говорит он адъютанту: «Мать твою ядрить! Бомбардирам у трактиру сена постелить!» Драгун побьет улана. Гусар побьет драгуна. Гусара гренадер штыком достанет. А мы заправим трубочки, А мы направим пушечки: А ну, ребята, пли! Господь нас не оставит…

1962

ОТВАЖНЫЙ КАПИТАН

Хорошо идти фрегату По проливу Каттегату — Ветер никогда Не заполощет паруса. А в проливе Скагерраке Волны, скалы, буераки И чудовищные раки. Просто дыбом волоса! А в проливе Лаперуза Есть огромная медуза. Капитаны помнят. Сколько было с ней возни. А на дальней Амазонке, На прелестной Амазонке Есть такие амазонки, — Просто черт меня возьми! Если хочется кому-то Маринованного спрута, Значит, ждет его Калькутта Или порт Бордо. А бутылку Эль-Мадейро, Что ценой в один крузейро. Кроме Рио-де-Жанейро, Не найдет нигде никто! Я прошел довольно рано Все четыре океана, От пролива Магеллана До Па-де-Кале. От Канберры до Сантьяго Скажет вам любой бродяга. Что такого капитана Больше нету на земле!

1963

ЧЕРНОЕ МОРЕ

Чудное море! Черное море! О, этот блеск плюс плеск Близкой волны! Мы окунулись раз В Черное море И оказались. Точно негры, черны. О, это счастье Разнузданной лени! Возьмите всё, всё, всё. Всё у меня. Только оставьте мне Капельку тени. Холодного пива И горячего дня. О, это пиво! О, эти вина! О, эта ча-ча, чача — Шум в голове… Мы недовыпили И половину — Значит, остаток Дотянем в Москве. О, это море! О, эти пляжи! О, этот зной, зной, зной, Зной да вода!.. На самолете Иль в экипаже — Но ведь нельзя же Не вернуться сюда!