Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)

Командир побагровел.

— Ты, мошенник, поговори у меня еще! Я тебя под военно-полевой суд подведу. Ты свое вино чем разбавляешь? Разве это вино? Я такого вина и пробовать не желаю.

Буфетчик поглядел на пустые бутылки, стоявшие перед командиром, и пожал плечами:

— Самое лучшее кавказское вино, господин офицер. У меня это вино генерал Май-Маевский пил. Ты бы тоже немножко попробовал. Хочешь, я тебе еще бочонок пришлю? Ты только прогони подальше большевиков. Ты такой храбрый командир, отчаянный командир. Лучше самого генерала Май-Маевского. Тот всегда драться лез, а ты так любезно разговариваешь.

— Ладно, — сказал командир и даже слегка улыбнулся. — Ступай к себе в буфет да пошарь там, не найдется ли чего-нибудь получше этой бурды.

Буфетчик, кланяясь, попятился к выходу.

— Гришка, — спросил меня Васька шепотом, — ты бы чего съел?

— Сыру, вон того, что на углу лежит. Я такого никогда не пробовал.

— А я бы копченой колбасы, — сказал Васька, — смотри, жиру-то в ней сколько — целыми плитками! Ух, сволочи! Вот тот рыжий офицер уже за шестым куском тянется.

У меня к горлу подступила слюна. Дома мы уже третий день хлебали за обедом пустой суп.

Вдруг командир с грохотом отодвинул стул и, покачиваясь, встал.

— Господа! — проговорил он нетвердым голосом. — Как приятно быть в кругу близких друзей… Несмотря на наше сумбурное положение, мы не унываем и ждем лучших дней. Нам помогут англичане, французы, немцы и американцы. Вся Европа с нами! Ни черта мы не боимся, все равно мы разобьем большевиков. Недаром мы чистых дворянских кровей!

— Ура! — крикнул из своего дальнего угла человек в железнодорожной тужурке.

— Гляди, это же Сыч, — шепнул мне Васька.

И верно, это был телеграфист Сомов. Командир покосился на него и, подняв дрожащей рукой налитую до краев рюмку, произнес:

— За единую, неделимую!

— Ура! — гаркнули все за столом.

В это время дверь открылась, и в комнату вошли несколько человек два молоденьких вольноопределяющихся в длинных шинелях, перетянутых в талии поясами, и еще какие-то люди в пиджаках.

— Привели, ваше высокоблагородие! — мальчишеским голосом выкрикнул один из вольноопределяющихся.

— А, мое почтение, мастеровые, труженики, — сказал командир, обернувшись. — Пожалуйста, сюда, поближе.

Мастеровые подошли к столу, и свет упал на их лица.

Васька даже вскрикнул. Один из рабочих, подошедших к столу, был его отец Илья Федорович. Другой — Чиканов.

— Садитесь, пожалуйста, располагайтесь, как дома, — сказал командир и, схватив со стола большую рюмку с вином, поднес ее Васькиному отцу.

— Я не пью, — ответил Илья Федорович.

— Ну что вы, одну рюмочку перехватить не грех, — уговаривал командир.

— Я не пью, — наотрез отказался Илья Федорович.

— Давно ль перестал? — спросил его через стол Сомов.

Васькин отец вскинул на него глаза и спокойно ответил:

— В последний раз с тобой пил перед тем, как мы вместе в погребе прятались.

Телеграфист беспокойно заерзал и уткнулся в тарелку.

— Может, вы пьете? — обратился командир к Чиканову.

Чиканов немножко помялся, а потом взял рюмку и одним махом опрокинул ее в рот.

— Ну, закусите, — сказал командир и показал ему на стол.

Чиканов присел на край стула и робко подвинул к себе соленые огурцы. Потом осмелел и потянулся к сыру и копченой колбасе.

Илья Федорович по-прежнему неподвижно стоял у стола.

— А вы бы хоть закусили, если не пьете, — сказал ему командир. — Вот икорка, вот селедочка хорошая. Да вы не стесняйтесь. Я человек простой и люблю мастеровой народ. Ведь это мы за вас кровь на полях проливаем — за свободу, за счастье, за наше взаимное благополучие.

— Они этого не понимают, — сказал Сомов. — Натура у них такая… большевицкая.

— Что? — резко спросил командир.

— Не понимают они человеческого обращения, — сказал Сомов.

— Как? — еще резче спросил командир.

— Я ничего, — сказал Сомов.

— Ну, если ничего, так и не суйся не в свое дело, пока тебя не спрашивают. А вас как по имени и отчеству зовут? — снова обратился командир к Васькиному отцу.

— Илья Федорович.

— Так вот, Илья Федорович, расскажите нам, как чувствуют себя мастеровые, на что жалуются, чего просят?

— Мастеровые ничего не просят, — сказал Илья Федорович.

— А все-таки? Илья Федорович молчал.

Начальник станции, который до этой минуты сидел склонившись над рюмкой и клевал носом, вдруг заговорил:

— А не знаете ли вы, — сказал он, — почему в депо так плохо работа идет? Крюки в кузне не варятся, подшипники плохо подшабриваются.

— А кто его знает, — сказал Илья Федорович.

— Кто его знает? — заорал начальник станции. — А при большевиках как работали? Это ты знаешь? Как дорогу перед их отступлением чинили, помнишь?

— Еще бы ему не помнить, — снова вмешался Сомов. — Он больше всех старался.

Илья Федорович посмотрел в сторону Сомова и тихо сказал:

— Ты бы тут поменьше старался, сыч проклятый.

— Не будем пререкаться, — сказал командир бронепоезда. — Передайте от моего имени рабочим, чтобы они работали по-настоящему Иначе я должен буду прибегнуть к нежелательным репрессивным мерам. Тогда уже на себя пеняйте. Подведу бронепоезд к семафору, долбану по поселку, так от вас ничего не останется. Поняли?

Чиканов бросил вилку и застыл с раскрытым ртом.

Илья Федорович смотрел себе под ноги.

— Что они теперь с ними сделают? — прошептал Васька.

Я соскочил с карниза, на котором мы стояли, и выковырял из земли два обломка кирпича. Один оставил себе, другой отдал Ваське.

— Если они что с ними делать станут, смотри на меня, — сказал я Ваське. — Я замахнусь, а ты за мной кидай.

— Ладно, — сказал Васька, — пусть только попробуют тронуть.

Мы опять заглянули в окно. Все, кроме командира, вскочили из-за стола и размахивали руками.

Илья Федорович и Чиканов стояли бледные, озираясь по сторонам.

— Говори, кто с красными ушел? — хрипел офицер с рыжими бакенбардами.

— Говори, хамская морда! — визжал начальник станции.

Командир бронепоезда спокойно сидел в кресле и посасывал толстую сигару.