Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)

— Стой! — крикнул еще раз толстый и щелкнул затвором.

Сенька остановился.

— Куда бежал? — взвизгнул маленький, хватая Сеньку за ворот тужурки.

— Домой.

— Откуда?

— Со станицы.

— А что ты там, в станице, делал?

— К знакомому ходил, казаку… я…

— Врешь! Зачем ходил? Говори, да не плутуй!

— К станичнику ходил, он у атамана Шкуры служит. Родственник наш, — говорил Сенька, моргая глазами.

— А почему же ты идешь с энтой стороны? Станица в энтой стороне, а ты идешь с энтой. Зачем брешешь? — Казак вытащил из-за голенища плетку. — Видал?

— Дядь, не бей! Ей-право, в станице был! Ей-право…

— Врешь, не был ты в станице. Где проживаешь?

— В поселке, — робко ответил Сенька, переступая с ноги на ногу и тоскливо осматриваясь по сторонам.

В это время Андрей махнул ему из-за угла рукой. Сенька рванулся было бежать, но казак крепко вцепился в ворот его рубахи.

Сенька стоял перед ним, не решаясь взглянуть в нашу сторону.

— Веди к себе, кутенок чертов! Там мы расследуем, какие твои родственники у Шкуры служат.

Казаки дали Сеньке пинка и погнали его к поселку.

— Вот гады! Куда они его повели? — сказал Андрей и рванул меня за руку. — Бежим следом!

На Железнодорожной улице мы догнали казаков и Сеньку.

Маленький казак все еще не выпускал из рук Сенькиного ворота. Сенька, низко нагнув голову, медленно передвигал ноги.

— Что они с ним сделают? — шепотом спросил Андрей.

— Не знаю, Андрюша. А только я бы на его месте шмыгнул куда-нибудь в переулок.

— Да, шмыгнешь! — сказал Андрей. — Они тебя сразу пристрелят.

Сенька вел казаков в поселок. Они прошли мимо Кондратьевских номеров, через базарную площадь, по Бассейной улице, завернули в Грязный переулок и опять вышли к Кондратьевским номерам. Тут только казаки сообразили, что Сенька петляет.

— Ты что ж крутишь, чертова голова? Куда завел? — заорал толстый казак и топнул ногой.

— Ты, хлопче, не виляй, а веди правильно, — пропищал маленький.

— Я не виляю! — крикнул Сенька.

И вдруг он крутнулся и мигом перескочил через низенький забор.

Спотыкаясь, казаки бросились в разные стороны. Раздался выстрел. Потом второй, третий, четвертый. Со всех концов на выстрелы сбегались казаки, на бегу заряжая винтовки.

Мы с Андрейкой свернули в переулок и спрятались в чужом сарае. Когда мы опять выглянули на улицу, кругом было тихо. Ни казаков, ни Сеньки.

На другой день рано утром к нам во двор прибежал Андрей и вызвал меня из погреба.

— К Семену пойдем, — сказал он. — Надо узнать, жив ли.

Мы побежали к баракам, в которых жили станционные рабочие, и тихо постучали в одну из дверей, обитую войлоком. Никто не отозвался. Я заглянул в замочную скважину, но ничего нельзя было разобрать. Мы долго прислушивались и заглядывали в крошечное окошко рядом с дверью, занавешенное черным платком.

Нам не верилось, что в квартире никого нет. Должно быть, боятся, прячутся. Мы постучали снова. Наконец отозвался робкий женский голос:

— Кто там?

— Да это мы… свои — Гришка, Андрейка.

— А что вам?

— По делу, — сказал Андрей.

Звякнул ключ, дверь открылась. Мы вошли в маленькую комнатку, похожую на собачий ящик. Нас встретила женщина с заплаканным лицом. В углу на сундуке под старым лоскутным одеялом спали две маленькие девочки.

— Андрюшенька, — сказала женщина шепотом, — а ведь Семен-то мой… — Губы ее тряслись. — Семен-то мой… пропал.

— Как пропал? — чуть не крикнул Андрей и глянул на меня.

Сенькина мать ничего не ответила. Она тяжело опустилась на край сундука, обхватила голову руками и заплакала.

— Вот и осталась одна. И отец неизвестно где, и Сенька пропал…

— Не плачь, — сказал Андрей, — говори, чего случилось?

Сенькина мать вытерла рукавом слезы и стала рассказывать:

— Не послушал он меня давеча, пошел болтаться. «Я, — говорит, — отца иду искать». Целый день я его прождала, а к вечеру — слышу, кто-то тарахтит в дверь. Открываю, смотрю — казаки, а с ними Сенька, избитый весь, ободранный, шапка в грязи…

— Что же — они его с собой взяли? — спросил Андрей.

— Нет, не взяли. Стали допрашивать. Они его и плетками хлестали, и сапогами по ребрам били. Ну, и мне, конечно, заодно досталось. И не помню, как они ушли. Всю ночь потом Семен вот на этом сундуке просидел. Я ему говорю: «Ложись, Сеня». А он молчит. Под утро вышел куда-то. Я думала, за водой во двор пошел. А он так и не вернулся.

Сенькина мать опять заплакала.

— Он еще придет… — сказал Андрей.

— Да, придет! Может, его и в живых уже нет…

Глава VI РАЗГОВОР ВО ДВОРЕ

Десять дней сидели мы в погребе.

Как-то раз пришел со станции Илья Федорович, выругался, плюнул в угол, подобрал с пола рваную рядюшку, посмотрел на свою жену и сказал:

— Пошли, жинка. Хоть тут найдут — убьют, хоть дома найдут — убьют. А дома и умирать веселее.

Они ушли, а за ними разбрелись по своим квартирам и остальные жильцы погреба. Перебрались на свою квартиру и мы.

Мать сразу принялась за уборку нашего тесного, посеревшего от пыли жилища. Она вымыла и расставила по полкам посуду, протерла мокрой тряпкой стол, похожий на старый сундук, вытащила из корзины запрятанные дырявые занавески из тюля и развесила на окнах.

Потом она села посреди комнаты на табуретку, вздохнула и сказала отцу:

— Теперь только бы товарищи пришли — вот и праздник был бы. А то разъезжают по улицам эти шкуринцы — тошно смотреть.

Отец глянул на нее исподлобья и буркнул:

— Будешь сидеть сложа руки, так не скоро придут.

Кто-то стукнул три раза в дверь.

— А ну-ка, сходи, Гришка. Кто бы это такой был? — сказал отец.

Я открыл дверь.

На крыльце стоял Андрей.

— Гришка, — еле выговорил он. — Красная Армия отступает. Белые уже Ставрополь заняли, Дворцовый, Киан. К Курсавке подбираются.

— А ты откуда знаешь? — спросил я.

— Путевые сторожа говорили.

Андрей наклонился к самому моему уху и взволнованно зашептал:

— Гришка, давай-ка через фронт к красным уйдем. Поступим добровольцами, разведчиками будем, нам коней дадут.

— Пойдем, — сказал я, но через минуту раздумал. — Нет, Андрюша, я не пойду.

— Почему?

— Отца жалко, мать жалко. Куда я от них пойду?…

— Брось жалеть, — твердо сказал Андрей. — Сегодня ночью выйдем из дому, а завтра в Курсавке будем, у наших. Ты возьмешь браунинг, я — наган. Дядю Саббутина разыщем.