Юноша

— Неохота связываться.

— Тут не только охотка — и аппетит пропадает, — сказал с усмешкой один из солдат.

Заиграла музыка. Слухач со своей компанией незаметно исчез. Оркестр играл лезгинку. Образовался круг. Военный писарь Демченко, растопырив руки и шевеля пальцами в такт музыке, бочком, на носках прошелся по кругу. Оркестр — быстрей — и Демченко быстрей. Оркестр полез вверх — и Демченко взвился. Он хорошо танцевал. Солдаты и женщины равномерно хлопали в ладоши и подпевали. Сергей завидовал Демченко. Он хотел бы сейчас ворваться в середину круга и так заплясать, чтобы все пришли в восторг… А то еще хорошо бы неожиданно запеть чудным голосом… Или сыграть на скрипке… Сережу когда-то учили играть на скрипке, но из этого ни черта не вышло. «Как жаль, что у меня нет никаких талантов. Народ любит таланты», — огорчался он. Утешил себя тем, что среди революционеров мало кто умеет петь, танцевать, играть на скрипке или на мандолине. «А ораторские способности у меня, конечно, есть», — решил твердо Сережа. Он часто произносил пламенные речи самому себе и всегда оставался ими доволен. На митингах ему еще ни разу не приходилось выступать.

Он пошел провожать высокую блондинку. Она показалась Сереже самой красивой. Действительно, у нее были замечательные голубые глаза. Он галантно взял ее под руку и спросил: «Можно?»

— Только крепче держитесь, — ответила она, намекая на то, что Сережа не особенно твердо стоял на ногах.

— Вы думаете, я пьян? Нисколько. Просто повышенное нервное состояние. Завтра нас отправляют на фронт… Потом рядом вы…

— Господи, когда это уж война кончится!

— Как вас зовут?

— Дуся.

— Прекрасное имя! Чудесное имя!..

Они черной лестницей поднялись наверх. Дуся открыла форточку, просунула руку и отодвинула оконную задвижку. Она влезла в окно, а Сереже открыла дверь.

— Только тихо, — предупредила она, — а то хозяева проснутся.

Она зажгла лампу, и с кухонного столика врассыпную разбежались прусаки. Сережа сидел на табуретке. Они говорили шепотом.

— Есть хочешь? — спросила Дуся и достала тарелку с холодными котлетами. И сама взяла котлету руками и стала есть.

Сережа посадил Дусю к себе на колени, обнял ее и тоже ел.

— Спасибо, моя Дульцинея. Накормила бедного солдата.

— Не балуйся… Дай поесть.

Потом она поставила на стол чашку с компотом из чернослива и опять уселась к Сереже на колени. Он кормил ее с ложечки и изредка целовал Дусины красные руки, потрескавшиеся от мытья горшков и лоханок. Сережа разгрызал косточки чернослива и зернышки вкладывал в Дусин рот. Когда она нагнулась над чашкой, он поцеловал ее затылок и крепко обнял ее.

— Погоди, — сказала она, приподнимая кофточку. — Блузку измажешь. Это блузка — молодой хозяйки. Узнает — со свету сживет.

— Я тебе куплю тысячу таких блузок, — прошептал Сережа и еще крепче прижал Дусю.

— Ты купишь! Когда припечет, тогда вы все такие добрые…

В это время открылась дверь. Шаркая ночными туфлями, в японском халате вбежала синеглазая Маня. Она спешила в уборную.

— Сергей! — воскликнула она и остолбенела.

Дуся соскочила с Сережиных колен, оправила блузку и стала собирать тарелки со стола.

Сергей шатаясь подошел к Мане и смущенно забормотал:

— Ты меня просила зайти… Я завтра уезжаю на фронт…

Маня схватилась руками за голову и убежала. Дуся потушила лампу. Зря она горела. Давно уже светало.

— Уходите! Идите! — торопила она Сережу. — А то сейчас придет хозяйка… Вам ничего, а мне тут жить.

На улице было холодно. Первые заморозки. Желтые деревья. Сергей зашел к Валерьяну Владимировичу. Нина еще не вставала. Он вошел к ней в комнату и сел возле кровати.

— Откуда вы так рано? — спросила Нина.

— Всю ночь пьянствовал… Драка была…

— С кем же вы дрались?

— Помните, я вам рассказывал про Андрея Слухача? Монархист. Сволочь. Он был самый сильный не только в нашем взводе, но и во всей учебной команде… Вот с ним и его компанией у нас вышла драка. Здорово мы им набили.

— Вы же слабый, Сережа. Мне иногда кажется, что даже я вас сильней.

— Если меня рассердить, тогда я очень сильный. Бесстрашный.

— Ну уж и бесстрашный… Выйдите в другую комнату. Я оденусь, и будем пить чай.

— Я зашел на минутку… Сегодня уезжаю на фронт. Вам жалко меня, Нина?

— Жалко.

— Я тоже привык к вам. Не хочется ехать, но теперь нельзя: совестно перед солдатами… Приходите меня провожать.

— Обязательно приду, Сережа.

— Приходите к часу в казарму. Оттуда мы пойдем на вокзал.

— Ладно.

— Значит, я вас буду ждать, Ниночка, — сказал он нежно и вздохнул. — Пойду попрощаюсь с Валерьяном Владимировичем; с Сергеем Митрофановичем я еще вчера попрощался.

К двенадцати часам всех уезжающих на фронт выстроили во дворе артиллерийского дивизиона. Целый час ждали начальства, попа и представителя совета. Они появились все вместе и уселись за столиком, накрытым зеленой скатертью. Дул ветер. Сумрачно. Седой поп в лимонной ризе с серебряными крестами отслужил наскоро молебен. Начальник артиллерийского дивизиона, бравоусый полковник Чембер произнес напутственную речь. Полковник гулко сморкался и чихал: у него был грипп. Он произнес громкую краткую речь, с таким видом, что вот, смотрите, я хоть и простужен, но выполняю свой долг перед родиной. Берите пример с нас — старых вояк. Он говорил, что действующая армия ждет с нетерпением пополнения, чтобы со свежими силами обрушиться на лютого врага и вернуть исконные русские земли, обильно орошенные кровью наших братьев.

— Вы, — кричал, не щадя своего здоровья, полковник. — Сыны! Свободной! России! С честью! Выполните! Свой! Долг!..

Вслед за полковником выступил представитель от совета — меньшевик Тяхницкий. На груди солдатской шинели у него краснел пучок гвоздики, левая рука висела на черной повязке — знак ранения. Сереже и раньше много раз приходилось слушать Тяхницкого. Высокий и тонкий, с лицом трагика, он говорил взволнованно. На митингах его слушали охотно и внимательно. Он подкупал искренностью и черной повязкой. Тяхницкий, собственно, сказал то же самое, что командир артиллерийского дивизиона Чембер, но произнес все это совсем иначе. Полковник говорил слишком старомодно, парадно и громко. Это уже не действовало. Тяхницкий же говорил, как свой брат солдат, проще, залезая в душу, во время речи закусывал от боли нижнюю губу, осторожненько поправлял раненую руку и при этом просил кого-нибудь из близко стоящих застегнуть повязку английской булавкой. Сколько раз Сережа ни слушал Тяхницкого, тот всегда так делал: молча подставлял руку, слегка корчась от боли, и ему туже затягивали повязку. Когда он сказал, что надо штыком и грудью защищать свободу от варваров-немцев, ему поверили. Бодрей и по-новому играл оркестр «Марсельезу», и солдаты искренней кричали «ура».

Сережа поднял руку — попросил слова. Полковник Чембер с удовольствием предоставил слово господину вольноопределяющемуся. Сережа вышел из строя на два шага вперед и, не чувствуя собственного голоса, закричал:

— Товарищи солдаты! — испугался и продолжал очень тихо: — Мы пойдем на фронт вовсе не затем, чтоб убивать германских солдат. Ведь не все немцы враги. Например, немецкие рабочие и крестьяне тоже не хотят воевать. Им тоже надоело…

— Громче! — попросили Сережу из президиума.

И тогда он, не помня себя, закричал изо всех сил:

— Им тоже надоело воевать, но их гонят немецкие офицеры. Немецкие меньшевики! Долой войну! Да здравствует…

Неожиданно оркестр грянул марш. Раздалась команда: «Смир-р-на». Под стук солдатских каблуков Сережа закончил:

— …революция во всем мире! — и поспешил занять свое место в шеренге.

— На первый-второй рассчитайсь!

— Первый. Второй. Первый. Второй.

Полковник Чембер приподнял воротник шинели. Седой поп собирал свой инструмент и увязывал в платок ризу. В этом помогал ему белобрысый мальчик. Тяхницкий курил, оттопырив руку на черной повязке, и о чем-то озабоченно беседовал с командиром дивизиона.