Юность
Шрифт:
Хозяйка, смахнув слезинку, хлопочет у печки, подает на стол.
– Скучает без отца. Вот, как и вы, воюет где-то. Как летом взяли, так и не видали больше. В неволю-то мы уж без него попали.
– Трудно пришлось?
– спрашивает Гуарий.
– Что, миленькие, говорить? Одно слово - неволя. Вы лепешечки-то кушайте. Горяченькие еще.
– Зря это вы, мамаша! Не велел же, а вы все посвоему!
– досадует Гулевой.
– Мука у них кончается, ничего нет. Говорил: стряпайте только из нашего! Самито как жить будете?
Женщина светло улыбается.
–
– Правильно, бабушка!
– горячо откликается Машенька.
– Конечно, доченька, правильно. Стыдобушка только - угостить вас нечем. Корова была, поросенка держали, курочек - все, как в прорву, ушло...
Прислушиваясь к быстрому ласковому голосу хозяйки, я наблюдаю за Сашкой. Мальчуган ест много, жадно, на покрасневшем носишке блестят капельки пота. Пресс подкладывает ему из своей тарелки мясо и, заметив, что я это вижу, грозно хмурится.
Дверь распахивается, на пороге появляется Левашов.
– Покормите странника, - шутит он и, увидев Пресса, вытягивается. Товарищ старший батальонный...
– Здравствуйте, Левашов. Доложите потом. Садитесь.
Капитан по очереди здоровается со всеми, улыбается, Его некрасивое обветренное лицо дышит радостью,
– Соскучился!
Гулевой открывает банку консервов.
– Не хочу, - отговаривается Левашов.
– У гвардейцев обедал.
– Ну, тогда пошли, - встает Пресс.
– Спасибо, мать!
– За что спасибо-то? Руки свои. Вам за ласку спасибо. С ужином не запоздайте.
Одеваемся и тут только замечаем на ремне у Левашова потертую кожаную кобуру. Оружия нам еще не выдавали. Гуарий, заблестев глазами, первый спрашивает:
– Откуда?
– Гвардейцы подарили.
– Интересно, - вмешивается Пресс.
– За что?
– Да так, ни за что. Командир полка подарил,
– Щедрый командир!
– Покажи, - просит Гуарий.
Левашов расстегивает кобуру, подает ему тускло отливающий наган.
– Я думал - пистолет...
– Эх, молодежь! Наган лучше пистолета.
– Хорошая штука, - завистливо говорит Метников.
Пресс усмехается.
– Захотелось? Надоест еще, Метников, Война - долгая.
4
В этот раз с газетой заканчиваем быстро: выручают материалы Левашова. Они тем более кстати, что Кудрин задержался и приехал только вечером. Статья его пойдет в следующий номер, и, хотя задержка произошла не по его вине - застряла машина, - майор в наказание самому себе остается работать. У него хорошая черта - к себе он относится требовательнее, чем к любому литературному сотруднику.
В двенадцатом часу ночи расходимся по квартирам.
Хозяйка и ее невестка, молодая женщина, кормят нас ужином, стелют огромную постель. На полу - ворох желтой соломы, сверху ее покрывают брезентом, одеялами.
Прессу хотят уступить кровать, но он решительно отказывается.
– Не выдумывайте!
Сашка спит. Прикрыв дверь, мы сидим в кухне, вместе с хозяйками пьем чай. Гранович поужинал
и отправился поболтать с девушками - они устроились в доме напротив. Гулевой вместе с наборщиками и шоферами - на третьей квартире. У них будет ночевать и Кудрин.Аня, так зовут мать Сашки, задумчиво смотрит на огонь лампы, неторопливо рассказывает:
– Недолго они тут похозяйничали, а на всю жизнь запомним!.. Без крайней нужды на улицу, бывало, и не выйдет никто. На работу, конечно, гоняли. Все больше дороги расчищать...
– Так уж вы и чистили, - усмехается свекровь.
Быстрая улыбка пробегает по лицу женщины. От неверного света лампешки оно кажется еще более усталым.
– Это верно, - оживляется Аня.
– До вечера, бывало, задание никак не выходит. Полицаи орут!
– Из местных полицаи?
– И здешние были, - Убежали?
– Кто убежал, а кого шлепнули.
– Ну, интересно, кто они?
– Так, подонки, - брезгливо говорит Аня.
– Разве кто из добрых людей пойдет?
– А Степан-то Николаич - пошел, - откликается свекровь.
– Какой же он добрый? Такая же гадина, - жестко говорит Аня.
– Кто это?
– Бургомистр наш, Никольский. Зубным врачом тут был.
– Коронки мне еще ставил, - вспоминает свекровь, - И что же, сам пошел?
Аня вскидывает голову.
– Наверно, сам... Ведь вот удивительно: сколько он тут работал - я уж и не помню. Девчонкой еще в сад к ним ходила. Обходительный такой, внимательный. Ну, и думала - человек как человек. А вот довелось, дрянь из него и полезла наружу!.. Смотришь, бывало, как он из комендатуры на пролетке катит - сердце зайдется! Ах, ты, думаешь, гадина, - сколько лет мы тебя за своего считали!
Аня на минуту замолкает.
– И подумать ничего нельзя было. Держал он, говорят, когда-то частную практику - так ведь когда это было! Оказывается, нет, - нутро черное, беленьким только прикидывался.
– Не поймали?
– Куда там! На полуторке укатил, набил полну машину. Говорят, сейчас опять где-то бургомистром.
– Далеко не убежит, такое добро они долго возить не будут, - позевывает Левашов.
– Швали у них и своей достаточно.
– Конечно, не убежит, - соглашается Аня.
– Мама, а знаешь, кто ко мне сегодня заходил?
– Кто?
– Нюрка Кирсанова.
Свекровь всплескивает руками.
– Да что ей, бесстыжей, от тебя надо? И не посовестилась?
– Захотела от кого совести!.. Приходила узнать, нельзя ли ей в райкомхоз поступить.
– А вы что?
– Сказали, что немецкой подстилке делать у нас нечего!.. Подружка была, - дрогнувшим голосом поясняет Аня.
– Да уж какая она тебе подружка?
– горячо протестует свекровь. Бессемейная, девка вертлявая!
– Какая ни была, а дружили, - твердо говорит Аня.
– Раньше-то она не такая была. Да, видно, тонка: пришли эти - свихнулась.
– Приходила еще, выхвалялась, - негодует свеккровь.
– Я, говорит, устроенная теперь!.. Ганс там у ней, что ли, какой был?