Юность

– И не один еще.

– Срам какой!.. И что же она теперь?

– Ну. что - плачет. Говорит - ошиблась... А зашел к нам военный смотрю, так глазами и запрыгала!

Пресс задумчиво барабанит пальцами по столу. Левашов курит, - видно, что он очень устал. Метников сидит в самом углу, что-то быстро записывает. Делает он это, как и Гранович, довольно часто. У этих питомцев Литинститута есть хватка, какой нет у меня. Я только переживаю то, что вижу и слышу. Поглядывая на своего рыжего секретаря, впервые думаю о том, что наблюдательность, трудолюбие, вероятно, и создают писателя.

– Я пойду, - поднимается Левашов.

– Да, пора, - соглашается Пресс.
– Хозяйкам тоже отдыхать надо.

Редактор и Левашов уходят, слышно, как под ними шуршит сухая солома. Укладываются и хозяйки. Метников еще минуту-другую пишет, потом закрывает блокнот.

– Знаете, Прохоров, не кто-нибудь, а мы с вами должны будем рассказать об этой войне следующим поколениям. Выйдет не выйдет, - он похлопывает по блокноту, - а пытаться надо.

– У вас книжки есть?

Метников откровенно усмехается.

– Одна была. Таких книжек лучше не писать...

Хорошо начавшийся разговор прерывает Гранович.

Он тщательно закрывает за собой дверь, молча раздевается.

– Что, сердцеед?
– насмешливо спрашивает Метников.
– Погнали тебя девчата?

– Сам ты сердцеед! Сухарь!
– вспыхивает Гранович.

– Погнали!
– хохочет Метников.
– Да, Машенька - девушка решительная. Генеральская дочь.

– Я запрещаю говорить о ней пошлости! Слышишь?

– Запрещай, запрещай. Только тише: люди спят.
– Метников, улыбаясь, смотрит на Грановича, мягко говорит: - Дурак ты, Женька!

Гранович утихает.

– Ну и ладно. Ты один умный... Я по-хорошему, понимаешь? Нравится она мне.

– Вот и давай по-хорошему: пошли спать.

Гранович безнадежно машет рукой.

Потихоньку укладываемся. В комнате темно, тихо, слышно, как посапывает во сне Сашка.

– Толя, - негромко окликает Гранович.

Метников молчит.

– Спит уже... Прохоров, вы спите?

– Нет.

– Правда, Машенька - чудесная девушка?

– Правда.

Гранович долго молчит. Я начинаю дремать, но он снова спрашивает:

– Хотите, почитаю стихи?

– Почитайте.

Гранович приподнимается, свистящим шепотом читает:

На весеннем, на шумном Арбате...

Глаза у Машеньки нежные.

– Вот, не одному вам счастливым быть!
– встречает она меня утром. Отец письмо прислал. Хотите почитать?

Мне неловко отказываться, еще более неловко читать.

На голубоватом разграфленном листке - четкие, собранные строки.

"Здравствуй, моя цыганочка!.."

Письмо коротенькое, ласковое; пробежав его, почемуто ясно представляю пожилого человека, много пережившего, немного грустного. У него седые волосы, внимательные глаза, суховатые быстрые руки.

Отец журит Машеньку за самоуправство - уехала, не спросясь, бросила институт. Полушутя спрашивает:

не хочет ли она перейти в его армию? "Газета у нас такая же, а отцовский глаз ближе... Знаю, как ты сейчас вздернешь свой милый носишко, потому и не настаиваю. Хотел написать о тебе Федору Антоновичу - вашему командующему (это мой старый товарищ), да подумал, что обидишься... А вот "приданое" свое забрала - это меня тревожит. Не замуж ли ты собралась? Не торопись, дочка: счастье нам кажется всюду, а приходит только бднажды..."

– Что это за приданое?
– смеюсь я.

Машенька краснеет.

– Это он сам придумал! Я написала, что взяла с собой два отреза на платье.

– Поедете к отцу?

– Ну да! Чтоб все говорили: под крылышком! Увидеть бы его.

– О чем вы тут беседуете?
– подходит Гранович. Он, кажется, все еще сердится за вчерашнее; я так и заснул, не дослушав стихов.

Машенька прячет письмо в гимнастерку, - Так, ни о чем.

Гранович обиженно отходит.

– Прохоров, - зовет Кудрин,- прочтите статью.

Он присаживается рядом. Мне нравится его манера писать. Статья, правда, немного суховата, но лаконичная, четкая в выводах.

– Хорошо.

– И никаких замечаний?

– Нет.

– А не сократить ли нам этот абзац?
– Кудрин отмечает ногтем на странице.

Внимательно прочитываю абзац, затем читаю статью без этого абзаца. Статья ничего от сокращения не теряет, - Значит, лучше сократить, удовлетворенно говорит майор, и мне кажется, что он улыбается.

За окном глухо и тяжело ухают взрывы, стекла в окнах дребезжат. Приподняв голову, прислушивается Метников. Удивленно взглядывает в окно Кудрин, настораживается Гранович. И только Левашов, обдумывая фразу, задумчиво грызет кончик ручки, В эту минуту входит Пресс.

– Наши бьют. Дальнобойные.

Редактор снимает шинель, садится за стол, - Капитан Левашов - ко мне!

Левашов проворно встает.

– Слушаю, товарищ старший батальонный комиссар!

– За что командир полка подарил вам наган?

Обычно невозмутимый Левашов краснеет.

– За участие в атаке - так он мне сказал...

– А еще точнее?

Левашов удивленно пожимает плечами.

– Не знаю. Что случилось, товарищ старший батальонный комиссар?

Мы все побросали ручки, слушаем.

– Случилось вот что. Сотрудник редакции Левашов...

участвует в атаке, заменяет убитого командира взвода, ведет этот взвод в атаку, успешно выполняет боевую задачу, а...
– Пресс переводит дух, грозно заканчивает, - а старший батальонный комиссар узнает это последним!

И не от Левашова, а в штабе армии. Что это такое?

Поняв, что ничего страшного нет, разрешает себе переступить с ноги на ногу и стоящий по команде "смирно"

Левашов.

– Нечего улыбаться, - старается сохранить все тот же грозный тон редактор.
– Отвечайте!

– Задание я выполнил, а этот случай считал не относящимся к делу. Да ничего особенного и не было: лейтенанта убило, а я - капитан...

– Видали - скромник! А на этого скромника наградной лист заполнен!

– Вот это зря! Я...

– Ладно, ладно, твое дело помалкивать!
– Пресс встает, протягивает Левашову руку.
– Ну, давай я тебя, капитан, поздравлю!

– Левашов, - и я!
– тянется Метшшов.

– Тихоня!

– Орден могут дать!

– Только вот что, сотруднички!
– грозно говорит Пресс.
– Левашов кадровый офицер. Что можно ему - не велено вам. В командировках не геройствовать!