Юрий Долгорукий (Сборник)

–  Здрав будь, княже, - поздоровался он и не выдержал, добавил: Спишь хорошо, дым не душит, а, видно, лишь щекочет. А дым не только в этом дворце, но и над всей землёй Суздальской - не забудь.

–  Ну, - поморщился Ростислав, - при рабе пробуешь упрекать князя?

Красные пятна нездорового оживления ещё больше оттеняли обычную бескровность его лица. В голосе улавливалась нескрываемая брезгливость, когда бросил свои оскорбительные слова об Иванице.

–  Не раб, - твёрдо молвил Дулеб.
– Товарищ мой Иваница. И ведаешь про то вельми хорошо, княже. Отец твой…

–  Я тут князь, - прервал его речь Ростислав, - и с рабами не…

–  Останемся оба, - в свою очередь не дал ему договорить лекарь, останемся оба или же…

–  Ну, - вскинул брови, изображая изумление и испуг.

–  Или бросим тебя и уже не возвернёмся никогда!

–  А!

–  Увлёкся слишком собою, княже, и забыл…

–  А!

–  В твоих руках намерения всей жизни князя Юрия, за ним же стоит весь народ наш…

–  А!

Потерпев поражение с Иваницей, Ростислав теперь мстил Дулебу этим своим бессмысленно-равнодушным "А!", отталкивая от себя, напоминал, что, даже стоя рядом, ты должен чувствовать: он князь - и ты должен держаться на почтительном расстоянии, которое никому из смертных не дано преодолеть, ибо это - расстояние происхождения и рождения, неистребимое и неодолимое, поэтому сблизиться с князем - это всё равно что дотянуться до бога.

–  Как условлено было с князем Юрием, ходили мы с Иваницей к киевскому простому люду и можем уже сегодня сказать, что киевляне ждут Долгорукого, хотят увидеть его в своём городе…

–  А!

–  Ты же тем временем, княже, проявляешь неосторожную неразборчивость, допускаешь к себе людей, которым верить нельзя, и этим угрожаешь…

–  Угрожаю? Кому же?

Он привык спрашивать, не слушая ответов, ибо счастье для всех, как он считал, было уже в самом княжеском расспрашивании. Поэтому не стал слушать ответа Дулеба, а сразу же и добавил:

–  Ведаю, что делаю.

–  Петрило - враг твой и князя Юрия, а ты его пригрел.

–  А!

–  Петрило - доверенный воеводы Войтишича и игумена Анании.

–  Войтишич? Его здесь не было. Игуменов - не было. Ещё?

–  От Войтишича и игумена послан гонец к Изяславу. Сказано о тебе и обо мне. Гонца снаряжал Петрило.

–  Откуда ведомо тебе?

–  Это моё дело.

Ростислав ещё не хотел выдавать своей встревоженности, однако по всему было видно, что слова Дулеба его задели.

–  Как знаешь, с чем поехал гонец?

–  Знаю - и уже достаточно. Знаю ещё и то, как похваляешься ты, что хоть сегодня можешь сесть в Киеве князем. Даже князь Юрий был бы опечален такими твоими похвальбами, что уж говорить про Изяслава, ежели узнает?

–  Не твоё рабское дело.

–  Так слушай, княже. Ежели ещё раз услышу от тебя про раба, не увидишь меня больше никогда. Запомни себе. Окромя того…

–  Ну?

–  Окромя того, ты должен извиниться перед нами с Иваницей за свою грубость.

–  А!

–  Ждём, княже.

Ростислав посмотрел на них обоих так, будто только что увидел этих людей.

–  Что-нибудь ещё сказать намерен?

–  Ждём извинений.

–  Ну, лекарь, прости. Не выспался. В этом Киеве и выспаться не дают.

–  Ты ещё не в Киеве, княже. И никогда в нём не будешь. А хуже всего то, что и князь Юрий вряд ли попадёт сюда, ибо ты всё испортил, вместо того чтобы помочь. Не выдержал ты, княже, испытания Киевом.

–  Что можешь ты знать в сих делах высоких?

–  Знаю, что кличешь к себе бояр киевских, так, словно ты уже великий князь тут. Разослал гонцов к чёрным клобукам и торкам, будто ждёшь их с повинной головою, что ли.

–  От кого узнал?

–  От твоих врагов, не от друзей.

–  А!

–  Не веришь - так поверишь. Попытайся сделать так. За обедом скажи, что дал грамоты чёрным клобукам, торкам и берендеям, половцам, мол, точно так же готовишь. А потом и пошли своих людей тайком вослед за торками и чёрными клобуками, когда они от тебя пойдут. Грамот же не давай, а лишь пустые пергамены.

–  Ну?

–  Увидишь, что будет нападение на торков, чтобы отнять твои грамоты у них, дабы иметь доказательства супротив тебя для князя Изяслава.

–  А ежели не нападут?

–  Попробуй, княже. И помни, что я тебе сказал про киевлян. Теперь поедем.

–  Вот уж!
– удивился Иваница.
– Так и поедем?

–  Здоров будь, княже, - сказал Дулеб, не обращая внимания на своего товарища, которому, наверное, всё же хотелось отведать ещё и киевского оленя.

Кто бы мог выпустить из своего жилища гостей не накормленными, без передышки? Ростислав отпустил. Забыл про них, не замечал больше, углублённый то ли в хлопоты, которые причинил ему своей встревоженностью Дулеб, то ли в зазнайство своё, из которого не было у него выхода, от которого не имел спасения, неподвижно-застывший в своём величии, недоступный никаким человеческим чувствам.

–  Вот это князь!
– ворчал Иваница.
– Вот это пригрел, и накормил, и напоил! Ещё и не владеет ничем, а уже!

–  Хуже всего, что забыл он даже про своего родного отца, про человека неоцененного, - рассудительно, словно бы обращаясь к самому себе, говорил Дулеб, покачиваясь на коне, который, казалось, тоже не полакомился княжеским ячменём, потому что шёл быстро, охотно отдалялся от Красного двора, имея свои конские надежды на тёплую конюшню и добрый овёс на дворе Стварника.
– Ростислав в своей зловредной забывчивости действует словно бы по предписанию святого письма, где сказано, что живой пёс дороже мёртвого льва. Ежели так, то сколько же тысяч псов можно убить, дабы лев остался живым?

–  Не хочу быть ни львом, ни псом, а хочу есть, - заговорил снова Иваница. Он как-то отошёл душою, уже не злился на Дулеба, снова потянулся к нему сердцем после глупого разговора, свидетелем которого только что был; он не мог лишь понять, зачем же нужно было им так далеко ехать тёмной ночью, среди снегов и мороза.
– Вот ты сказал там ему что-то. Он слушал или не слушал, но всё равно ничего толком не промолвил. С князьями всегда так. На ловах ты ему указываешь, в какую дичь целиться, когда же он промахнётся, виноват тот, кто указал, а не тот, кто стрелял.

–  Горек опыт битых, но ещё более горек тех, кто бьёт. Опасен человек, который вовсе не имеет горького опыта, - с прежней рассудительностью промолвил Дулеб.

–  А вон и опытный, - негромко произнёс Иваница, потому что навстречу им скакали три или четыре всадника, впереди которых развевалась долгополая, отороченная бобровым мехом, хламида Изяславова боярина Петра Бориславовича; боярин этот был в маленькой бобровой шапочке, с маленьким мечом на длинной, драгоценной перевязи, с коротенькими ручками, весь какой-то словно бы то ли усохший, то ли укороченный.