Юрий Долгорукий (Сборник)

–  Уже слыхал об этом, - помигивая красными глазами, нетерпеливо ответил Изяслав, - слыхал, и не верится мне.

–  Как же не верится?
– возмутился Никола Старый.
– Как не верится? Ведь отец его - враг твой; стало быть, и сын его - твой враг, и приласкал ты его на свою голову. Да и держишь до сих пор на погибель нашу.

–  Разве он ещё живой?
– прокряхтел Безухий.
– Ты здесь, княже, вон сколько дней, а враг твой жив до сих пор?

Плаксий пустил в бороду две струйки слёз, огорчённо покачал головой:

–  Сын мой! Почему же до сих пор не…

Изяслав затравленно оглянулся по сторонам. Не было мыслей ни о величии, ни о могуществе, ни о сидении в Киеве, он готов был тотчас же бежать куда глаза глядят, в чистое поле, бросаться в бой хоть против самого дьявола, лишь бы только не слышать этих страшных людей, которые требовали от него нового братоубийства, забыв о том, что всего лишь год назад здесь уже был убит князь Игорь и убийство это неистребимым пятном пало на него, Изяслава. Он посмотрел на Войтишича, самого спокойного и невозмутимого из всех, взглядом просил спасения у старого воеводы, у человека, который служил многим князьям, умел служить, на любой случай мог бы вспомнить что-нибудь из своей бурной, запутанной, но в конечном счёте героической жизни.

–  Что скажешь, воевода?

–  Да будь оно всё проклято, - ответил Войтишич.
– Князёк этот заработал себе смерть и заслуживает уничтожения.

–  Забыли про Игоря, - мрачно промолвил Изяслав.
– Опозорили Киев, запятнали мою честь, допустив это убийство, это преступление. Теперь хотите ещё?

–  К слову пришлось, будь оно проклято. Не говорю же убивать, говорю: заслужил. А ты не держи его здесь на свою голову, прогони к Юрию, да будь оно всё проклято!

–  Ты прогони так, как умеет прогонять наш святой Киев, сын мой, заплакал Плаксий.
– Сорви с него всё богатство, оружие и коней отними, дружину в железо возьми да разведи по всем городам и брось в темницу.

–  Как это деды и прадеды наши учиняли, - подбросил Никола Старый.

–  И киевлян позови, чтоб посмотрели, будь оно проклято всё, засмеялся Войтишич.
– Потому как не сам Ростислав тебе страшен, а Долгорукий. Ибо Ростислав обещал киевлянам, что придёт сюда отец его Долгорукий и войдёт в Киев, лишь бы только бог помог. Вот пускай и поглядит, кому бог помогает, будь оно проклято.

–  Негоже чинишь, воевода, проклиная бога, - перекрестился Изяслав.

–  Княже, - поднимая братию, сказал на прощание Никола Старый, - с богом мы все заодно. Верим в бога, в людей же верить не следует, потому как это всё едино что верить воде, подмерзшей ночью, верить уснувшей змее, обломку меча или недавно засеянному полю. Надлежит тебе искупить свою чрезмерную доверчивость, а мы с тобой.

Вопреки обычаю, не было у князя трапезы вместе с боярами и воеводами, в Киеве царила настороженность и тишина, замышлялось что-то страшное, стража перекликалась во всех концах, следя за тем, чтобы никто чужой не проскочил в город, чтобы не вынесли за ворота известий преждевременных.

Ночью ко двору Стварника, никем не задержанный, подъехал всадник. Привязал коня у ворот на улице и пошёл через двор, пошаркивая ногами, словно разгребая снег. Застучал в дверь не на хозяйскую половину, а к Дулебу; лекарь открыл неожиданному гостю, узнал Петрилу, хотя тот был какой-то измятый или ободранный, пустил к себе.

–  Человек твой где, Иваница твой?
– спросил Петрило.

–  Уже лёг спать. Привыкли рано вставать, потому и спать…

–  Пустое, - прервал его Петрило, - не о том молвим… Пришёл я к тебе. Не пришёл - приехал, всё едино… Сказать хочу тебе, чтоб бежал, покуда не поздно.

–  Бежал?
– удивление Дулеба было совершенно искреннее.
– Я?

–  Ты. Со своим человеком, с Иваницей, стало быть, этим остроязыким. Оба и бегите.

–  Куда и зачем?

–  Куда - не знаю. А зачем - могу сказать. Завтра князь Изяслав будет брать вас в железо. Всех людей Ростислава.

–  Мы не Ростислава люди.

–  С ним пришли из Суздаля, он вас выкрал у Долгорукого, так чьи же вы? Слушай дальше, Ростислава прогонят из Киева, а всех его людей будут ковать в железо и развезут по городам в порубы. Тебя с Иваницей бросят в поруб киевский. К епископу новгородскому Нифонту. Слыхал, что сидит здесь епископ, который был против избрания митрополита Климента? Вот и тебя туда, к греку. Разум к разуму. Смрад к смраду. Веселее будет.

–  Того не может быть, я для князя Изяслава столько настрадался…

–  Кто на этом свете измеряет страдания и кто может определить, ради кого кто страдает? Велено взять вас, и будете взяты. Бегите!

–  Куда же и когда?

–  Не моё дело. Сказал, а ты слушай. Утром и бегите, пока не пришли за вами княжеские люди. Быть может, я же и приду. Приду, а тебя нет. Так, как меня. Был вот, а теперь уйду.

Конь Петрилы ржал за воротами, почуяв Дулебовых коней в конюшне, восьминник засуетился, согбенно направился к двери, не стал прощаться с Дулебом, не ждал благодарности. В самом деле - был и нет. Да был ли он вообще?

Дулеб разбудил Иваницу, рассказал ему о странном посещении, спросил, что он думает о такой неожиданности.

Иваница зевнул и почесал затылок.

–  Вот уж! Что человек может сказать спросонок? Врёт Петрило!

–  А ежели не врёт?

–  Тогда правду говорит.

–  Мыслю так: надобно нам собраться и ещё до утра выехать из Киева.

–  Бежать?
– спокойно спросил Иваница, и в голосе его Дулебу послышался упрёк.

–  Что есть разум? Отступление от злого. В Киеве зло. Надобно отступить.

–  Да не выпустят ведь!

–  У меня княжеская золотая гривна, перед ней все ворота открываются.

–  Открывались! Теперь по этой гривне тебя и схватят! Тот же Петрило и велел стеречь всюду, чтобы ты не ускользнул.

–  Тогда зачем же он сказал мне?

–  Не знаешь Петрилу? Вот так взял да и сказал. А там хоть трава не расти!

Дулеб всё же начал собираться. Самое ценное, что у него было, пергамены. Немного сушёных трав. Кой-какие драгоценности да оружие для обороны. У Иваницы - и того меньше. Ещё подумалось - брать ли коней или пешком отправляться. На конях они заметнее, сразу же бросится за ними погоня, не спрячешься, не затеряешься среди людей. Пеший же - подозрителен уже при выходе из Киева, ибо кто пеший, тот бедный, а бедному никогда нет доверия.

–  Возьмём коней, - решил Дулеб, - а переберёмся через Днепр, двинемся дальше пешком: собьём со следа.

–  Кто там за нами гнаться будет!
– беззаботно сказал Иваница, которому не очень хотелось тратить ночь на сборы да бегство; куда бы охотней он снова зарылся в постель и досмотрел свои сны, в которых нет ни Петрилы, ни алчных бояр, ни княжеских головорезов, готовых броситься на человека хуже псов голодных.

Дулеб сложил своё имущество в кожаные сумы, вышел во двор, остановился на крыльце, посмотрел на тёмное небо. Снова нужно было куда-то бежать, странствовать, снова гнала его угроза и необходимость, как это уже бывало не раз и не дважды, так, будто суждено ему всю жизнь слоняться по свету, не находя нигде убежища. Когда-то отправился он в странствия добровольно. Любознательность не давала ему сидеть на месте, он нарушил обычай своего рода, не ждал к себе немощных, пошёл к ним сам, переходил от одного к другому, пока не очутился среди князей, и вот здесь любознательность уступила место сомнениям, затем наступили тревоги, а уж этим не видно ни конца ни краю.