Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Волхвы и это сочли знамением своих богов, якобы не желающих лжи попа, а потому не дающих добра живущим в княжьем посёлке крещёным людям. Волхвы запретили «тёмным» давать крещёным еду и ходить в посёлок: пусть гибнет поповское стадо!..
Присланный князем обоз с едой на короткий срок поддержал людей. Он поддержал бы и дольше, но Ростиславов кощей Стратон был по-кощеевски жаден, берег излишки княжичу и себе. Ещё хорошо, что старик Симеон и Страшко по веленью князя большую часть обоза приняли от Ростислава в первый же день приезда и крепко замкнули в сараях. Иначе бы не сохранить зёрна до весны,
На переломе зимы к весне в посёлке совсем подвело животы без пищи. Хоть солнце делалось с каждой неделей жарче, зима не сдавалась, а лишь лютела. Мир застывал от стужи. Метели выли, как волки. В иные ночи птицы падали с веток мёртвыми, будто камни.
– Афанасий да Кирилла хватают за рыла!
– крякал Страшко, выскочив на минуту за мёрзлой охапкой дров, а Полусветье совал к семье на полати новорождённых ягнят, остывающих на холодном полу…
Из-за дождей ещё с осени мал был прикорм для скота, и к «полукормью» [31] скот ел уже те корма, которые были бы в добрый год не тронуты в феврале.
31
Конец января ст. стиля.
И люди ложились без сил: они съели первую часть своих скудных зимних запасов задолго до «полухлебного» дня. Каждая крошка хлеба и каши теперь была для них драгоценной.
Однако же ни морозы, ни мор людей - ничто не тревожило княжича Ростислава. Придя с обозом в посёлок, он часть из запасов не дал Страшко, а взял себе и целыми днями то пил медовуху в ночлежной избе отца, то ездил в усадьбу Кучки взглянуть на дочь его Пересвету.
Когда пьяный княжич, спрыгнув с седла и отдав коня услужливому Сычу, всходил на крыльцо усадьбы, боярин встречал его лаской:
– Входи, добрый княжич. Прошу: входи. Приход твой - в радость!
Но колкие маленькие глаза боярина были неласковы. Видевший это княжич насмешливо замечал:
– Та радость подобна лекарскому ножу: ковыряет, и кровь струится! Однако же я войду…
Боярин мыслей своих от княжича не таил: он знал о частых ссорах княжича с Долгоруким. Знал и о малых пределах его сыновнего долга. Видел разгульный характер княжича Ростислава, способного ради низких своих желаний пойти на всё. Используя это, Кучка надеялся, наконец, добиться собственных выгод и много раз, сидя с княжичем за большим дубовым столом, говорил открыто:
– Склони ко мне ухо, княжич. Думаю - не тебя, а Андрея, Иванку, Мстислава или кого другого захочет князь посадить в уделе, когда помрёт или уйдёт на Киев.
Пьяно покачиваясь, думая об удачливом, умном брате Андрее, княжич без зависти подтверждал:
– Не меня. То верно: Андрея…
– Однако ты более их достоин…
– Отец мой вон тоже больше других достоин. Однако не он, а доблестный Изяслав сел в Киеве князем…
– Пусть гонит отец Изяслава и сядет в Киеве сам… Ростислав безнадёжно махал рукой:
– Отец из Суздали не уйдёт. Он землю свою не бросит!
Боярин в открытую говорил:
– Однако придётся бросить. Ибо хоть он и сын Мономахов, а зря занёсся: будут суздальские бояре взамен его
кликать нового князя. Я так хочу. А со мной в согласии многие из бояр…– Ну, это ты врёшь: бояре отца не сгонят. Его хоть ругают, а любят. Уж это я знаю крепко!
– Однако если не все, то многие против него. Ты верь мне, княжич…
Хлебнув медовухи, княжич с усмешкой спрашивал Кучку:
– Почто меня не таишься? Вдруг да отцу я гонца пошлю: «Решил, мол, боярин тебя изгнать?»
– Чего мне тебя таиться?
Боярин лил в кубок мёд из медного жбана.
– С отцом ты в раздоре так же, как мы, бояре, какие крепче. Хлебни-ка вот, княжич… ещё кое-что скажу!
Он сам выпивал кипучую влагу и с треском ставил кубок на стол.
– Не только князь, но и княжич Андрей - мой ворог смертельный. Вместе с отцом он точит свой меч на боярскую голову…
Ростислав с одобрительной, вялой усмешкой взглядывал на склонённую седовласую голову Кучки:
– Такую они не снимут: ты сам у любого снимешь… Боярин кричал:
– Сниму!
И, не таясь, багровея от гнева, трясясь от боли, бешено добавлял:
– Сниму! Ибо люб тот Андрей Настасье! Она же млада, неразумна. Могу ли я то терпеть?
– Однако, - смеясь, говорил боярину княжич, - её винить не могу, ибо брат мой хорош и душой и телом. Да я и ему скажу: «Прекрасна младая Настасья! Ответь ей горячим взглядом». Сие, чай, будет ему не трудно. Ибо на столь прелестную, как она, любой поглядит с любовью…
Кучка яростно обрывал:
– Быть может, и ты?
– И я!
Заметив злое движение Кучки, княжич сразу же примирительно замечал:
– Однако мне дочь твоя Пересвета милей: статна, добролика и - как огонь…
Боярин сердито сплёвывал:
– Тьфу! Нелепые речи так и летят из рта, как стрелы!
– Однако то не язык мой твою Пересвету хвалит, а сердце моё!
– всерьёз говорил Ростислав, трезвея.
– Душа меня к ней влечёт.
Боярин нетерпеливо махал рукой:
– Не время болтать зазря. Ты лучше скажи мне прямо: любо ли будет сесть тебе в Суздале князем вместо отца?
Пыл Ростислава гас. Подавляя привычную, застарелую горечь, он с безнадёжной усмешкой тянулся к кубку рукой:
– Не растравляй моих ран, боярин. Ибо ведомо не только отцу, но и тебе, что стал я разгулен и слабодушен. Такого бояре князем не захотят…
Кучка отталкивал кубок прочь:
– Для умных бояр ты лучше, чем своевольный Андрейша или Мстислав: с тобой сговориться легче. И вот ответь: любо ли быть тебе нашим князем, если Юрий с Андреем уйдут на Киев?
– Ну, любо!
С пьяной логикой княжич настойчиво добавлял:
– Любо, если отдашь мне в жёны дочь свою Пересвету!
– Не до брехни мне, княжич. Я - с делом…
– И то немалое дело. Отдай!
Боярин сердито толкал Ростислава к окну:
– Ты лучше взгляни окрест: богаты московские земли! Недаром и сам я вотчину здесь лелею. Ты - тоже… начни пока с малого: попроси у отца московский посёлок и земли вокруг Потом куплю я их у тебя за многие блага. Будешь богат, наймёшь большую дружину и силой сядешь князем в Рязани аль Муроме… хорошо!
Поверив в возможность такой судьбы, Ростислав ударял по столу широкой, смуглой ладонью: