Ювенилия Дюбуа

Стены, полы, стёкла, люди — едины, они мало чем отличаются от тех стен и людей, которые я мельком описывал ранее. Закроем столь незначительную тему. Зато запах… В общем, я на многое готов закрыть глаза, а если бы и не хотел закрывать, то всё равно ничего не смог изменить.

Учебный процесс ещё не вступил в законную силу, есть пару дней в запасе побыть городским зевакой.

Миссис Л. (так я шуточно называю вахтёршу с «жемчужиной шеей») предупреждает о комендантском часе.

«В двадцать три ноль-ноль эти двери будут закрыты для вас, молодой человек!» — предупреждает меня тонкий голосок.

Скромная тень подростка кивает головой. Я бы с радостью поверил в озвученную угрозу, но не могу в виду её полной (либо частичной (скоро узнаем)) наигранности.

Неужели взрослая женщина сможет оставить в холодной ночи юное тело с кудрявой шевелюрой и жалкими плечами? Ах да, миссис Л., вы наверно заметили, я ещё и калека. Разумеется, вы заметили. Вы знаете, я хороший мальчик из хорошей семьи. Стоит ли нам портить отношения? Миссис Л… Хотите ли вы этого?

Она что-то продолжает говорить, но я не разбираю слов, зациклившись на абсолютно ненужном монологе в своей голове. Обещаю не опаздывать.

Стариной временно не пахнет. Зато отовсюду веет свежим кофе и булочками. Северный город потерял величие сто лет назад, превратившись в отличное место для бизнеса. У всего есть взлёты и падения.

Отказываясь от какой-либо навигации — держу путь в случайно увиденную сторону.

Вечер. Солнце начало медленно опускаться к горизонту. Оно держится на одном энтузиазме в память о недавнем лете. Тепло.

Люди целыми горстями заваливают собою каждый уголок, хаотично передвигаясь (но только для стороннего наблюдателя). Город живёт без шанса на привал. Выходцу из маленькой деревушки сложно вот так сразу привыкнуть к необъятному пространству.

Для себя я могу быть кем угодно, а вот для остальных — равноценный фон. Это мне безумно нравится. Иногда пытаюсь представить себя не собой. Допустим, вот этот пожилой мужчина, только что прошагавший неспешно мимо. Наши взгляды в момент пересеклись. Есть контакт. Фиксируем в памяти. Теперь можно попытаться стать этими глазами.

Перевоплощение с секундной задержкой.

«Город набит людьми. Все куда-то спешат. А моя жизнь, что она? Я дышу, пока того желает господь. Я умру, когда господь пожелает. Весь этот шум утомляет, но скоро я приду домой и поставлю воду на чай».

Так мне представляются чужие мысли. В представленной повседневной тоске мои старческие глаза не останавливаются на собственной тени извне. А значит: я фон, нет меня для этого разума, а не быть — бывает иногда полезным.

Немного душно и чешется лицо. Третичные симптомы ломки. Моя временная очистка прошла более чем удачно, поэтому пока не вижу причины развязываться, хотя признаюсь, глаза только и бегают по загаженным подворотням в поиске подозрительных лиц, с кем можно было бы завести непринужденный разговор.

Я знаю, любой импульс в неправильную сторону заставит сорваться, начав кубарем нестись в сторону разрушения. Я так боюсь смерти! Точнее, я слишком привязался к материальному. Так говорят люди из «лауши».

Порою создаётся чувство, словно весь путь человека — подготовка к миру без его существования; подготовка единицы перейти в отрицательный цикл распада. Мы вроде одним краешком затрагивали с вами эту тему, но высказать лишний раз одно из банальных предположений никогда не бывает лишним, особенно когда оно вполне естественно укладывается на скрытое стремление поиска пути к спасению от смертного облика в иной форме своего гипотетически возможного существования. То есть — поиск избегания смерти начинает происходить в недоступных для сознания плоскостях, откуда и берётся столько догадок. Может именно поэтому в таком стремлении и проявляется побочная тяга к сожжению этой жизни, словно она дефектная.

Переводя на современную метафору: жизнь — белоснежные штаны, от которых мы отказываемся, видя их ближайшую перспективу быстро испачкаться. Нам нравятся светлые вещи, но носить их невыгодно.

Смеюсь собственной глупости. В первой попавшейся кофейне беру стакан горячего. Более-менее спокойный пролёт. Сигарета. Не хочется быть слишком сентиментальным, но сейчас процесс поглощения кофе и дыма доставляет мне чрезмерное наслаждение.

Более поздний вечер. Из всех окон струится яркий свет. Уличные музыканты. Бездомные с богатой историей. Прохлада, обволакивающая обнаженный затылок. Кто я теперь? Нельзя уже сказать, что я именно тот, кем был раньше. Нет. Это слишком просто. Точнее, вопрос ведь задан не про общие характеристики по типу имени, внешности в целом и дело даже не в убеждениях.

Можно сколько угодно думать, что человек меняется внутренне или ошибочно полагать о противолежащем. Только правда всегда будет неоднозначна и пролегает она где-то между двух точек. Мы постоянно меняемся, где все негативные и качественно-положительные передвижения базируются на полученном предыдущем опыте.

Из этого можно предположить: первые удары по внутреннему мрамору происходят интуитивно. Ещё неясно, какая форма задастся. В этом деле главное — как можно раньше увидеть замысел (либо заметить ошибку) для минимизирования дальнейших потерь.

Каждую секунду мы ваяем внутреннюю мраморную статую, пока окончательно не превратим её в надгробную плиту. А пока есть время, происходит выправление, но оно не в состоянии приобрести абсолютно новую форму. Каждый неверный шаг будет отмечен рубцами.

Убийца так и останется убийцей, даже если изберёт путь праведника. Любая его благодетель будет обременена прошлым, выставляя себя напоказ в ночи.

«Боже, я отстроил храм. Я спас десятки людей из пожара. Я раздал все блага нуждающимся» — будет говорить бывший киллер. А молчаливый Бог в ответ только одним своим взглядом промолвит: «И пришел ты на этот путь через величайший грех».

В головную подкорку записан каждый вздох, честное слово. Для кого-то может показаться это некой формой богохульства, но мне почему-то кажется, что основная тенденция к формированию порока происходит от заблуждения, которое, в свою очередь, формирует внеобщественную искренность к собственным злодеяниям.

Определение греха происходит не внешним общественным порядком, а внутренним начальством, которое даёт предельно ясный отчёт о поступках, формируя и отношение к ним.

Есть безумцы, на чьей совести чужая кровь, но их внутренний голос, вопреки всеобщему порицанию, считывает совершенную мерзость, как высшее благо. И ум такого человека, этого грязного маньяка (которому вечно гореть в аду) преисполнен пением ангелов. Он выполняет то предназначение, которое ему шепнули на ушко. Этого «низкого» человечишку не мучает бессонница, и уж точно он не страдает сбитым пульсом, а если такой сбой и происходит, то только от волнения из-за свершенного предназначения.

По моему мнению, именно раскаявшийся и понявший свою низость человек вполне вероятнее попадёт в (предполагаемую) преисподнюю, нежели самое ужасное зло, считающее себя светом. И всё опять же упирается в чувство вины.

У одного из ТЦ со мной заговорили две девушки, попросив прикурить. У них действительно сломалась зажигалка, а покурить хочется сейчас.

Происходит непринуждённое общение. Личная информация разлетается из уст быстро, формируя доверительный тон. Пара шуток. Улыбки.