Южный Крест
Шрифт:
– Капитальнейший вопрос, - хмыкнул Илья.
– Но русским это второе не подойдет, вот в чем штука, - сказал Вадим. Есть только одна вещь на Земле, из-за которой люди по-настоящему ненавидят друг друга. Это - разница в психологии. Все можно простить, кроме этого. Мы, русские, очень хотели бы иметь, но в нас нет буржуазности: мы не умеем зарабатывать деньги, беречь деньги, мы, наконец, не уважаем деньги. Если в России все остервенятся за деньги, Россия постепенно впишется в их систему. Но в России это не произойдет на уровне нации. Следовательно, она - выкидыш. Если она не может грызть горло сама, то будут грызть горло ей. Самых беззащитных,
Якобсон слушал скептически, потом спросил смиренно:
– А как же вы сюда ехали, такие мысли имея?
– А когда я сюда ехал, такие мысли не имел.
– А какие же?
– А почти что такие, как у вас.
– Ну-с, что же у вас теперь осталось?
– Вера. А у вас?
Якобсон улыбнулся:
– А у меня счет в банке.
Илья, подойдя к окну, закурил, но скоро бросил сигарету.
– Не могу отвыкнуть... тянет иногда, - заметил он, не обращаясь ни к кому.
– Нам-то что теперь делать?
– спросил Вадим Якобсона, сидевшего с хмурой физиономией.
Тот поднял брови, помолчал, вдумываясь, и на лице его заиграла улыбка:
– Вы хотите сказать, что привезли с собой... идеалы?
– Я бы такое слово не употребил, но ведь каждый из нас ехал с ворохом великих иллюзий, разве не так? Вот я и спрашиваю - куда жить?
Тот не успел ответить, потому что Илья внезапно рассердился и в раздражении выкрикнул:
– Зачем доходить до такой точки?!
– Совершенно с тобой согласен, Илюша!
– обрадовался Якобсон, - что дальше-то?! Ведь в стенку влетите, голубчик!
– А вы чего испугались?
– Вадим посмотрел на Илью серьезно.
– Это в каком смысле?
– изумился тот, с деланым весельем озираясь на оппонентов.
– Вот вы так всполошились. Что в этих словах вам страшным показалось?
– Да вовсе я не сердился!
– Ну как же: потому и рассердились, что испугались...
Илья смотрел с неопределенным выражением на свои руки, потом с юмором спросил:
– Я с вами согласен в политических оценках, но что вы так кипятитесь из-за русских? Собрались трое на кухне в Австралии, а говорят о России! "Что вам Гекуба?" - бросил он, сверкнув глазами.
Вадим быстро взглянул ему в глаза, но ничего не ответил. Илья увидел глаза сострадательные, удивился и, почувствовав себя неуверенно, рассердился на себя и на Вадима. Он непроизвольно оглянулся на Якобсона, ища поддержки.
– Я в Европе "новых" русских встречал, черт знает как богаты, непринужденно обронил он.
– Да...
– вздохнул в ответ Якобсон, - перед ними шею гнут.
– Ничего удивительного, Соломон, без денег вы - пустое место в свободном мире.
– А мы-то как в совке мучились! Но, главное, конечно, в политическом смысле!
– Вы по контракту или как эмигрант приехали?
– спросил Вадим.
– Меня пригласили в гости, а я тут зацепился, эмиграцию получил.
– Вы про какую эмиграцию говорите, Соломон?
– Про еврейскую. Для русских, насколько я знаю, вакансий нет, улыбнулся он.
–
– Да ведь, кажется, миллионами сажали и русских... и все остальные народы...
– Нет, вы все какие-то сумасшедшие, советские!
– А вы, Соломон?
– Я, дорогой мой, не принадлежу к... ним! У меня нет психологической связи с этой страной. И говорю я на четырех языках. Мне просто нечего там делать - в этой стране, которая никогда не извиняется! В отличие от советских, у меня есть принципы, и я считаю, что впереди всего идет благородство, честь, нельзя прощать до бесконечности. И если это кто-то не понимает, то это беда человека. По убеждениям я либерал: лоялен, терпелив до последнего. Но... "всему на свете приходит конец", и теперь я беженец.
– Врешь, что-ли?!
– Илья выпучил глаза.
– Это и есть гуманитарная эмиграция.
– Погодите, Соломон, ведь беженцы - это люди без крова. Их сотни тысяч по всему миру, кому нужна экстренная помощь, включая теперь и Россию. Они живут в страшной нищете...
– Не знаю, о ком вы.
– Что с вами случилось, Соломон?
– Вадим весь подался к гостю.
Якобсон посмотрел серьезно, подумал.
– Вы конечно поняли верно. Не так много среди советских - истинно русских людей, кто бы мог понять такие вещи. Жизнь в русской действительности - это подвиг среди грязи, хамства, безобразий. В России я бедствовал. Не знаю, как жили вы, но для меня это были мученические годы. Хорошо известные проблемы с высшим образованием, проблемы с защитой, публикацией работ, - он устало махнул рукой.
– Такие вещи во всем цивилизованном мире называются не иначе как дискриминация! Что ж вы хотите - Россия!
– У вас действительно четыре языка?
– Да, восточные. Я занимался сравнительной лингвистикой. То, что мне удалось закончить языковой институт - просто чудо.
– Защитились давно?
– Какую защиту вы имеете в виду?
– лукаво улыбнулся Якобсон.
– Я доктор наук, но не путайте, не местный, с одной хилой диссертацией. Я - доктор настоящий, с двумя диссертациями, причем вторую писал одиннадцать лет. Издал множество статей и две монографии.
– А вот вы, Соломон, говорили, что в России образование никуда не годное...
– заметил Вадим.
– Моя жизнь подтверждает общее правило. Подавляющее большинство испытывало на себе палочную систему образования и нарушение прав человека на всех ступенях научной карьеры! Вы знаете, как трудно устроиться в Москве на работу: там тысячи специалистов, а хороших институтов не больше десятка.
– Устроился?
– легко спросил Илья.
Якобсон посмотрел юмористически:
– О чем ты говоришь!..
– он выдержал паузу и медленно добавил: - Став доктором, я был поставлен зам. директора института по науке.
– Да ты большой человек!
– воскликнул Илья и сел чуточку поровнее, впрочем, глядя весело и независимо.
– Все в России знают, что значит получить такое назначение, - смущенно сказал Вадим, думая о чем-то другом.
– Удачный сплав: способности, интуиция и, что греха таить, надежная рука.
– Якобсон, усмехнувшись, прибавил: - И не одна.
– В том смысле, что вы были в близких отношениях с придержащими власть?
Якобсон кивнул.
– ...а ведь они, как правило, коммунисты.