Южный узел

— Думаете, что чтение чужой корреспонденции спасёт трон?

— Нет, — Бенкендорф покачал головой. — Но покажет, с кем имеем дело. Знаете, на театре бывает, когда актёр играет и сам себе верит. Зрители поневоле обманываются.

Не прощались. Вяземский вышел, хлопнув дверью. В мраморном вестибюле, спускаясь по чугунной лестнице, он даже не заметил скромно одетого юношу в длиннополом, с чужого плеча рединготе и с кучерской шляпой в руках.

— Вы что, на ярмарку нарядились? — сверху лестницы послышался голос Олёнки.

Молодой человек в ответ насупился, но поклонился.

— Вы к папа? — настаивала девушка. Вообще-то она редко показывалась перед посетителями. Но сегодня гости были что-то очень странными. — Лучше приходите завтра. Он сильно не в духе. Видели, какой до вас сердитый господин ушёл?

— А кто это? — осмелился юноша.

— Русский бог, — рассмеялась барышня.

Юноша был сбит с толку. Он внимательно рассматривал младшую мадемуазель Бибикову, точно был и рад ей, и не смел восхититься.

— Его высокопревосходительство ваш батюшка?

— Отчим, — покачала головой барышня. — Мне здесь нельзя. Это неприлично.

— Вам влетит?

— Ещё как!

— От отца?

Олёнка засмеялась и затрясла головой.

— От матушки. Папа ни на кого даже голос не повышает. Приходите завтра.

Жорж ушёл почему-то очень довольный, что девушка на верхней степени лестницы — падчерица Бенкендорфа, не дочь.

* * *

Между тем Сверчок благоденствовал в дружеских объятиях графини Закревской и уверял себя в том, что ему никто не причинит зла, пока его пассия имеет достаточно влияния на мужа.

Да, да, их связывала дружба. Так бывает между пресыщенной умной женщиной с богатыми задатками и молодым одарённым мужчиной, которым нечего предложить друг другу, кроме полного, абсолютного понимания.

Аграфена была не только лакомым куском, но и крепким орешком. Об неё легко ломали зубы и покойный государь Александр Павлович, и супруг, и десятки кавалеров, чьи имена сохранила лишь светская хроника, а сама красавица мигом выкинула из головы. Она не помнила зла, но всегда искала новизны ощущений. Сейчас менада лежала на оттоманке, покрытой леопардовыми шкурами, и бесстыдно подставляла теплу камина обнажённые бока. Её, как Марию Магдалину, покрывали только распущенные рыжие волосы, в руках поигрывал хрустальный бокал токайского, тигровым глазом светившегося сквозь огонь.

— В кого мне влюбиться? — капризно выгнув губы, спросила Аграфена. Её не смущало, что рядом сидел мужчина, минуту назад напрягавший силы, чтобы доставить ей удовольствие. Одного всегда мало, а графиня достигла такого развития желаний, когда мало и двоих.

— Помилуйте, — расхохотался Пушкин. — Вы так довели бедного Батюшкова до сумасшествия?

Закревская задумчиво кивнула. Батюшков её не интересовал. Мужчина — как ребус. Его любопытно разгадывать, но потом, когда уже взять нечего, какой прок держать возле себя?

— Я спрашиваю: кто в нашем скучном свете мог бы меня поразить? — требовательно повторила она. — Спрашиваю вас, поскольку наши оценки часто совпадают. Итак?

Сверчку стало не по себе. Ему точно заявляли, что сам он уже не годится.

— Итак, — повторила Аграфена. — Разберём имеющихся. Достоинства. Недостатки. Позабавьте меня.

— Да хоть в Вяземского! — вспылил Пушкин. — Чем не кавалер? Чем не калиф на час? — последней фразой он выдал своё раздражение.

— Князь Пётр скучный, — фыркнула Аграфена. — Сухарь. Я его терпеть не могу. К тому же у нас было.

Собеседник знал и бесился.

— Сузим круг. С кем у вас не было, сударыня?

Аграфена надолго задумалась.

— А ведь верно, — наконец сказала она. — Кого ни возьми: прошлое, прошлое, прошлое. Кстати, не всегда приятное. Говорят, государь наконец нарушил свои семейные добродетели? Мне никогда не приходилось развращать девственника. Ну, почти… Жена не считается.

* * *

День был ветреный. Досада трепала обоих. Пушкин и Вяземский из гостиницы Демута отправились гулять в Петропавловскую крепость. Нашли место!

Ругали правительство за то, что их не берут на войну. Ещё больше Бенкендорфа с его холодно-вежливой манерой отказов.

— Всё у нас так! — сказал Пётр Андреевич, обнимая Сверчка. — Время идёт, а ничего не меняется. Мы как не были нужны, так и не будем. С умом, с душой, с талантом. Николай Тургенев прав, навеки покинув отечество.

Оба были оскорблены выше всякой меры. Гулять в Летний сад не пошли. Там в заветный час бывала Оленина с матушкой и тёткой. Сегодня не до неё. Душа навыворот. Слёзы из глаз. И то, и другое горькое, не для барышень.

В крепости как-то спокойнее. Говорится о вечном. О Петре. О наших, которые здесь… которых здесь…

Остатки ледяного крошева всё ещё бились о стены. По гребню шёл крестный ход. Оба хвастались друг перед другом афеизмом, и оба, не сговариваясь, пристроились сзади, шли с опущенными головами, крестились.

С Финского в полнеба двигалась туча. Синяя, низкая, тяжёлая. Град ударил внезапно, когда из-за реки ещё лупило солнце. Стучал по камням, по лицам, по золотым окладам икон, по шёлку хоругвей.

— Здесь было, — подал голос Вяземский.

Отстали от хода, спустились в ров, где из земли ещё торчали остатки деревянных столбов, два года назад поддерживавших виселицу. Вяземский достал перочинный нож и стал отколупывать от пеньков щепки. По пяти для каждого. На память.

— Как ты только такое мог говорить? — с упрёком бросил князь. — «Добрый, благородный человек!» А ведь он же их и вешал.

Пушкин понурил голову. Всё правда. Всё.

— Никогда сего нельзя ни забыть, ни простить. Ведь от них и могилы не осталось. Я их не оправдываю. Однако и правительству надо же иметь хоть начатки совести…

— Вы два дурака, — сказала им Аграфена Закревская, к которой Сверчок чуть не силком притащил друга после прогулки. — Почему государь должен дать вам возможность служить? Потому что вам этого хочется? Вы полагаете, у него в разгар подготовки похода только и дел, что вас пристраивать?

Она откровенно смеялась их несчастью и замешательству. Её послушать, так выходило, что ничего особенного не случилось. Но случилось!

Пушкин и Вяземский сидели в китайской гостиной графини, стены которой были забраны ориентальными шелками, а по углам стояли громадные фарфоровые курильницы.